Сидение на корточках в западном мире отдает скандальностью, однако Восток и Азия (как, собственно, и остальной мир всю свою историю) видит эту практику абсолютно естественной. Имели быть место спекулятивные теории, призванные выдать отсутствие традиции сидеть на корточках за «достижение» человеческой эволюции (наследственные особенности строения тела белой расы), а саму практику — как признак вырождения. Напротив, уже у Марселя Мосса в «Техниках тела» можно найти похвалу сидению на корточках:

«Ребенок часто садится на корточки. Мы уже не умеем больше этого делать. Я считаю, что это абсурд и недостаток наших рас, цивилизаций, обществ. Один пример. Я общался на фронте с австралийцами (белыми), и у них было предо мной значительное преимущество. Когда мы устраивали привал в грязи или в мокрых местах, они могли присаживаться на пятки и отдыхать, а «куча воды», как это называли, оставалась под пятками. Я же был вынужден продолжать стоять в своих сапогах, погрузив всю ногу в воду. Положение на корточках это, по моему мнению, интересное положение, которое можно было бы у ребенка сохранять. Отучать его от этого грубая ошибка. Все человечество, кроме наших обществ, сохранило эту привычку».

Там же автор задает курс исследования, проложенный через триаду физиологической, социальной и психической сфер детерминации телесных практик человека. Поэтому, в первую очередь, интересно было бы задуматься не о том, почему не-западные общества сидят на корточках, а о том, почему на них не сидят в западном обществе и каков механизм этого отказа. Мосс не случайно подчеркивает то, что для ребенка ничего не стоит присесть на корточки — именно здесь можно начать проблематизацию социальных и культуральных источников техник тела, так как возникает закономерный вопрос: что же заставляет ребенка (как только постигающее культуру тело), который находит сидение на корточках довольно комфортной практикой (в первую очередь физиологически), постепенно отворачиваться от неё и далее даже выказывать ей своё пренебрежение в виде (ориенталистской) снисходительности к целым этносам или социальным группам внутри своего общества, не оставившим такой привычки? Конечно, область, в которой должен появится ответ, для нас уже давно развернута — это поле культуры, а вовсе не «биология» с физиологическими особенностями европейца. Но сказать, что дело только в каком-то негласном табу, будет недостаточным или даже принципиально неверным.

Дело не в том, что кто-то кого-то отучает или обучает сидению или не-сидению на корточках. Дисциплина тела не всегда достигается таким образом. Можно даже сказать, что такое прямолинейное насаждение практик и запретов есть экстраординарный случай, характерный для некоторых социальных институтов (вроде армии, монастыря, спорта) и оно касается скорее детализации поведения в конкретном комплексе специфичных практик, чем самого габитуса, который и порождает «механический образ» или модель телесности как таковой. Молодому телу не запрещают и его не отучивают (конечно, это могут делать, но многие родители знают, что эффект достигается редко и с превеликим трудом), оно самостоятельно и в своё время, в процессе своей индивидуальной «колонизации» культуры, открывает для себя, что, в данном случае, более неспособно решиться просто присесть на корточки. Первопроходец забирается на возвышенность, обозревает горизонт и обнаруживает, что дальнейший путь осложнен горной грядой или бурной рекой — изучая территорию, он со временем открывает или прокладывает сеть возможных троп, что позволяет ему более не обращать внимания на преграды и рассматривать их прямолинейное преодоление как бессмысленное занятие. Примерно так можно наглядно представить то, что «заставляет» западного человека прекратить сидеть на корточках.

У не-сидения на корточках нет начала в виде конкретного гласного или негласного табу, у него нет определенного эпицентра, который познается субъектом; эта практика «отваливается», отмирает сама по себе из–за структурных изменений в самом восприятии реальности (культуры через тело)

Производство субъекта западной культуры (или любой другой) не происходит как обучение, как вычитка воображаемого кодекса, как строевая подготовка. Это ориентация и адаптация между и внутри силовых полей, которые фокусируются и стрктурируются как гетерогенное пространство материальности, историчности и социальности. Или так: культура (куда мы и включаем все техники тела) это не свод законов, но рельефность, пространственность, сложно устроенный ландшафт, в котором нужно находить пути и союзников в виде самих топографических особенностей данной территории. Что это значит, собственно, в выборе сидеть или не сидеть на корточках? Такое решение дается в процессе осуществления стратегических и тактических планов в деле социализации, которые обуславливаются перспективой («внутренним взглядом» на свои возможности и возможные ожидания других), определяемой сцепкой материальных и виртуальных обстоятельств. У не-сидения на корточках нет начала в виде конкретного гласного или негласного табу, у него нет определенного эпицентра, который познается субъектом; эта практика «отваливается», отмирает сама по себе из–за структурных изменений в самом восприятии реальности (культуры через тело); субъект однажды открывает для себя, что сидеть на корточках уже не следует. Это «однажды» заключается в моменте фокусирования социальных полей, в схождении и включении готовых структур, которые модулируют публичную (взрослую) телесность и пространство западной культуры.

Проговаривание перечня этих взаимосвязей, этих структур и обстоятельств, может затянуться и в этом уже есть очередной знак: у отказа от сидения на корточках нет дискретных «причин» или четкой рациональности, но есть следы силовых смещений и давления в социо-культурном континууме габитуса субъекта; это не налагает запрет на практику, но делает её неудобной (неуютной и тесной) в перспективе дальнейшей социализации. Если же мы всё-таки начали бы историческую ревизию, то нам пришлось бы предпринять крупнейшее исследование, в котором нас ждала бы не только междисциплинарность в духе этнопсихологии, но и, например, история одежды, урбанистика и политэкономия, в общем, изучение самого феномена «западной жизни».

Нам будет довольно сложно выяснить, как точно складывались эти силовые отношения, где и когда были структурированы важные узлы связей, но сейчас, в актуальный момент социализации современного (то есть уже не только западного) субъекта, возможно указать на те поля, в ходе рецепции и обживания которых габитус исключает сидение на корточках.

~ В первую очередь это, конечно же, ныне закрепившаяся культура сидения, а точнее тот факт, что для её воспроизводства настроено многое в материальном пространстве наших жилищ, рабочих мест, городов и во всей инфраструктуре. В этой материальности имеется устойчивый паттерн или фрейм, повторяющийся мотив сидения (на стуле, на скамейке, в транспорте, но не на земле, полу или корточках), который вместе с общей структурой пользования тем или иным пространством или полем отношений определяет степень «уместности» какого-либо поведения и упорядочивает общественную иерархию.

Отрицая привычное сидение или стояние, то есть рутинные практики обживания пространства западного общества, сидение на корточках становится нонконформистским высказыванием

~ Одежда, которая от случая к случаю сужает спектр телесной экспрессии, делая дискомфортным некоторые позы тела или создавая дистанцию между субъектом и рядом телесных практик.

~ Структура символического капитала, которая требует подчинения некоторым телесным дисциплинам во имя морали, а также постоянный бриколаж по этому поводу внутри бытовых практик, особенно в публичных пространствах — например, достоинство или терпение, то есть некоторая выдержка, подпитываемая ценностью стоячего (стойкого, гордого, здесь и сейчас мобилизованного) положения на фоне возможной усталости и маячащей слабости присесть на землю, что возможно только в обществе, где есть соответствующая инфраструктура сидения, то есть и знание/опыт «нормального» сидения на специальной мебели, которого можно с большой вероятностью дождаться на своём пути (что и создает эдакую моральную дизъюнкцию, то есть нравственный или «культурный» выбор стоять, а не сидеть «где попало»).

~ Экономическая культура домохозяйства, которая обслуживает и также производит представление о телесности: она рассматривает того, кто живет в местах, где «ни стать, ни сесть», как ущемленного, лишенного средств к существованию; здесь свой достаток можно репрезентировать через меблировку, которая материализует/создает почетное право отдохнуть, не напрягаться или собраться с другими в специально отведенных для этого местах (с долей юмора скажем, что само Государство начинается с возможности сидения на этих символических возвышениях — на троне, в сенате, в парламенте) и наглядно дифференцирует техники сидения — это система, которая делает из сидения индустрию, производящую символическую ценность и доксу комфорта, в противовес «бедной» позе на корточках, позе отверженных, которая привносит в «уютный мир» обжитого и распределенного пространства хаос непредсказуемого приседания, элемент спонтанности, подножку желанию стабилизировать и стратифицировать.

~ Дисциплинарные институты и западное искусство управлять человеком — подсчитывать, планировать, давать указания, создавать статистику, распределять и определять удобней тогда, когда у каждого есть «своё место», когда статус и положение фиксируются не только виртуально-ритуально, но и материально, буквально закрепляя физическое место за тем или иным символически ценным телом (гражданином) — на стадионе, в кабинете, за столиком в ресторане, в автобусе, в зале ожидания (все эти формы содержат в себе мотив эдакого «места-таблицы»). Сидение «где попало», в том числе на корточках, выдавливается стремлением включить тело в конкретные и устойчивые оси координат, а если оно допускается, то это сразу же говорит о поломке западного пространства («неудобно», «не хватает мест», «занято»). Западное сидение оптимально для этих структур, так как заново определяет публичное тело, отличая его от тела лежащего (мертвого или спящего, бессознательного, короче, тела без субъекта, бесполезного тела), от тела стоящего (потенциальная толпа, движение, уже активированное социумом тело) и от тела сидящего на пятках (слишком самостоятельного, предоставившего себе отдых в неожиданном месте, сломавшего таблицу).

~ Следует ли нам ещё заняться климатом, той же историей государства и архитектуры? Однако повторимся, что в данном тексте мы пытаемся лишь ухватить актуальный, настоящий момент того, как субъект схватывает культуру и место сидения в ней, а не пытаемся осуществить историческую реконструкцию (хотя это довольно любопытно).

Важно помнить, что не стоит рассматривать эти сконструированные области условных причин по отдельности — они, повторимся, работают только в связке между собой, в месте своей встречи, питая друг друга причинностью в замкнутом круге; также мы постоянно учитываем, что не существует «запрета», но есть исключение или выдавливание вовне, где сидение на корточках может бытовать, но восприниматься как маргинальная практика или как телесный «код» специфичной идентичности и поведения. Наглядная иллюстрация — «гопники» и их уже анекдотичное «на кортах». Или же ныне популярная поза «rap squat»: её не физиологически-рутинное, а эксклюзивно-символическое воспроизводство (специально для фотографии) подчеркивает то, что появление этой практики в определенном поле отношений может означивать, но не что-то конкретное, а скорее некоторый спектр потенциальных диспозиций субъекта — отрицая привычное сидение или стояние, то есть рутинные практики обживания пространства западного общества, сидение на корточках становится нонконформистским высказыванием, которое способно функционировать в определенном контексте. Именно то, что сидение на корточках исключается как рутинная техника тела, придает этой практике эксклюзивный символический потенциал в пространстве западной городской культуры через отрицание актуального порядка её телесной дисциплины.

Кстати, и «на кортах», и «rap squat» исторически происходят из криминальных пространств, по всей видимости из тюрьм, где тело обречено на многие физиологические санкции и материальные ограничения, в том числе и в плане сидения, что в практическом смысле актуализирует сидение на корточках для определенной социальной группы, уже обладающей маргинальным статусом. Тот самый замкнутый круг (но уже работающий по ту сторону западной традиции), где постепенно перетекают друг в друга «сидит на кортах, потому что зек» и «зек, потому что сидит на кортах», что и позволяет вовлекать в практику новых субъектов, изначально не связанных с тюремным пространством, но пользующихся его символическим капиталом в повседневной жизни.

Но люди «на кортах» могут вызывать опаску у граждан западного города не столько конкретно за счет ассоциации с тюремными порядками и криминалом, сколько из–за более глубокого ощущения поломки в общественном консенсусе, из–за спотыкания об эту угрожающую трещину в восприятии публичного пространства и этики его обживания — тело «на кортах» сообщает, что данный субъект воспринимает рутинную структуру пространства иначе, что он подчинен неизвестным социальным конвенциям, что он находится вне схем легитимной городской телесности, короче, что он другой.

Используемая (и рекомендуемая) литература:

Мосс, М. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии. Сост. пер. с фр., предисловие, вступит. статья, комментарии А.Б. Гофмана. — М.: КДУ, 2014. — 416 с.