1. Кони апокалипсиса и государственно-частное партнерство

Привет, друзья! Уже давно наступил 2024 год, и с момента первых моих публикаций многое успело поменяться. Несмотря на то, что физически я все еще нахожусь там же, где и три года назад, и все еще лишен свободы, а вы, как я надеюсь, пока еще нет, и, возможно, даже куда-нибудь переместились физически. Но суть, конечно, не в этом, а в том, о чем мы с вами уже частично пытались разговаривать, и в том, о чем мы с вами ранее еще ни разу раговаривать не пытались. В критике заблуждений так называемого темного акселерационизма, в различных концептуализациях воли к смерти и жажды уничтоения, в радикальных культурах и вездесущей имманентности, в работе символического и осуществлении материальных сборок. И в том, в чем никогда бы не согласились между собой Жиль Делез и Жак Лакан. А также в нашей надежде, вопреки логоцентризму и диктатуре означающего, догрести до 2025го, наконец, года.

Не так давно, обсуждая текущую новостную повестку, которая, к сожалению, по-прежнему состоит из крови, говна, человеческих трупов, локально-глобальных конфликтов и военных операций по преимуществу, мой друг Il Y.A. вполне закономерно поднял вопрос о том, можем ли мы утверждать, что известные всем достаточно хорошо главные герои всего этого разворачивающегося на наших глазах хоррора реализуют, тем самым, по Нику Ланду, примордиальное влечение к смерти. Я, в свою очередь, особо долго не думая, ответил тогда, что да, мы можем таким образом выразиться. И это будет логически вполне корректно, ибо если концептуализация влечения к смерти у Ланда вырастает частично из Маркса с его анализом обращения биологических ресурсов жизни человека в прибавочную стоимость при капиталистическом способе производства, а частично из того, что у Фрейда по ту сторону принципа удовольствия заставляет органическую материю расщепляться до неорганической, то надо заметить, что силы сдерживающей ретерриторизации в форме власти национальных бюрократий в последние годы, как минимум, демонстрирует нечто, напоминающее эту самую жажду аннигиляции гораздо ярче и интенсивнее, чем вся вместе взятая глобальная машинерия высокотехнологичного корпоративного капитала, к освобождению которой от государственного регулирования во имя детерриторизации и, само собой, грядущего расплавления человечества Ник Ланд некоторое время тому назад призывал в неолиберальном духе, явно не замечая того, что его антигуманизм в этом отношении делает ставку совсем не на ту лошать апокалипсиса.

И даже — хуй с ним — не будем особо заострять внимание на том, что с точки зрения классического марксистского анализа на этом ипподроме смерти все очень интересно переплетено и взаимообусловлено, и на самом деле никакой циркуляции детерриторизированного капитала не возникает без силы сдерживающей ретерриторизации, ибо именно национальные бюрократии до сих пор обеспечивают базовое условие существования капиталистических отношений и институционально поддерживают функционирование различных форм собственности на средства производства — хуй сним! Ибо противоречия в этой сборке порой возникают настолько существенные, что как-то их все же необходимо концептуализировать. Но концептуализация Ланда в этом отношении к моменту начала 2024 года выглядит очевидно неспособной схватывать происходящее, в котором силы сдерживающей ретерриторизации грозят обратить наш взор к безлюдным пейзажам и опустошенным пространствам еще до наступления всякой технологической сингулярности, с которой дискурс темного акселерационизма связывает свои деструктивные надежды.

И, да, возможно, кто-то захочет мне возразить, сказав, например, что у Лана речь шла о порабощении человека радикально нечеловеческим: машинной цепью положительных обратных связей, через которые инустриализация и коммерциализация стимулируют друг друга, — нигилистичной по преимуществу, ибо не имеющей иных целей кроме самовозрастания…, а то, о чем говорю я, все эти политические страсти и национально-патротические аффекты и азартные игры в солдатиков насмерть — всё это, мол, совсем не то, человеческое-слишком-человеческое…

Но что мы вообще в действительности можем назвать сущностно человеческим, если центр человеческого субъекта при тщательном рассмотрении оказывается локализован не в человеке, а в его нечеловеческом другом? В оптике соответствующей проблематизации человеческого, характерной, например, для акторно-сетевой теории Латура и различных форм нового материализма, пафос порабощения человека машиной, конечно, неизбежно исчезает, о чем я уже говорил ранее. Но вместе с тем исчезает и понимание того, почему мы вслед за Ландом должны считать современные машины сдерживающей ретерриторизации более человечными и менее нигилистичными по сравнению с машинами детерриторизации корпоративного капитала. Учитывая, что и те, и другие машины работают на одном и том же биологическом топливе ради производства прибавочного продукта исключительно символического порядка [примечание 1] и/или эффектов какого-то метафизического хоррора, где все мы бессильны и обречены на поражение перед лицом каких-то бестелесных и нечеловекоразмерных сущностей, которых никто никогда в лицо не видел [примечание 2]. Исчезает бесследно, ибо в хорроре этом мы живем уже давно и без всякой технологической сингулярности. Примерно как-то таким образом я ответил в тот вечер моему другу и пошел дочитывать первый том "Капитала" Маркса из библиотеки учреждения.

2. Сверхъестественное зло и символический порядок

Однако прошло некоторое время, и я понял, что мне многое не нравится. Не нравится, прежде всего, в том, как Il Y.A. сформулировал упомянутый выше вопрос. Потому что, чёрт возьми, почему это самое влечение к смерти обязательно должно быть примердиально? Зачем нам опять проваливаться в какую-то хуеву метафизику из мира, где все контингентно, исторично, ситуативно и определяется всегда на уровне конкретных материальных сборок? Для чего? Метафизика всегда превращается в хоррор, в историю о каком-то ёбаном могущественном сверхъестественном зле.

Онако, как это обычно и бывало со времен исторической встречи Адольфа Эйхмана и Хаанны Арендт, вполне может оказаться, что в сверхъестественном зле нет ничего ни сверхъестественного, ни сущностно злого, одна лишь какая-то банальная хуета, имманентная нашей повседневной жизненной рутине. И именно из такого говна и палок складываются современные машины войны и аппараты государственности, глобальный капитализм и убедительная картина исторической победы жажды аннигиляции над органической материей и зравым смыслом в пределах большей части земного шара.

Судите сами, с одной стороны, есть, например, определенный человек в статусе главы определенного государства, внутри головы которого существует опрееленный символический порядок устройства мира в целом и политической географии в частности. И он использует все имеющимся в его распоряжении материальные ресурсы, чтобы привести перманентно ускользающую и расползающуюся в разные стороны действительность за пределами этого порядка в определенное с ним соответствие. И это если говорить очень грубо, ибо если мы начнем детально разбираться с конструкцией конкретной ситуации, то порядок этот окажется локализован не в конкретном государстве или человеческой голове вовсе, а в том, что можно скорее назвать внешним. И мы заебемся распутывать этот гетерогенный клубок материальных связей, обеспечивающих циркуляцию дискурса по своему контуру.

С другой стороны, есть, например, ваши родные и близкие, друзья и приятели, коллеги по работе и т. д. И у всех у них точно также внутри головы — опят же, на самом деле вполне себе снаружи — сложился определенный символический порядок, согласно которому вы занимаете или должны занимать в его структуре определенное место. И, опять же, за его пределами жизнь скользит и расползается во все стороны, и они тоже могут реагировать на это весьма агрессивно — ну или просто игнорировать все то, что в структуру поряка уже не вмещается [примечание 3].

Вопрос, который меня интересует в связи с вышеописанными примерами, заключается в том, насколько велико между ними различие. Ибо различие между ними, с одной стороны, конечно, есть. Мы даже не будем говорить о том, что происходящее на уровне государственной и международной политики куда в большей степени зависит от конструкций исключительно символических, чем происходящее на уровне наших частных коммуникаций; потому что лаканианец Il Y.A. скажет нам, что человеческий субъект есть точно такая же символическая конструкция, заслоняющая собой зияющую пустоту онтологической нехватки, как и государство, народ, национальные интересы и прочее. Однако материально-техническая сеть, обеспечивающая циркуляцию дискурсва в случае № 1, безусловно, будет более жесткой, прочной и мощной ввиду огромного количесва акторов, вовлеченных в процесс ее функционирования, огромного количества стабилизирующих циркуляцию устройств и так далее; а следовательно и циркулирующий дискурс будет создавать эффекты большей инерции или, говоря языком Лакана, большей настоятельности по сравнению с тем, что мы имеем в случае № 2.

Ну и, конечно, на уровне государственной и международной политики по всему тому, что упрямо скользит и расползается, отказываясь помещаться в символический порядок, всегда можно ёбнуть залпом из различных орудий, а на уровне частных коммуникаций насилие приведет лишь к тому, что некоторые акторы из примера № 1 начнут, условно говоря, ебашить из всех орудий уже по вам…

То есть различий, конечно, множество, но, тем не менее, в обоих случаях речь идет о проблематике совместимости символического порядка с его внешним, ибо, как говорил Лакан, никто и вправду не знает, что в той или иной реальности может случиться, но лишь до тех пор, пока ее не заставят вписаться в рамки языка. В конце концов, вполне может оказаться, что символический порядок, циркулирующий по каналам ваших частных коммуникаций из примера № 2, в значительной степени обусловлен символическим порядком из примера № 1. Или даже что это один и тот же порядок вовсе.

3. Ирредукционизм, деконструкция и неутраченная надежда

Но опять же, поскольку мы отдаем себе отчет в том, что функционирование символического порядка всегда вступает в игру в форме осуществления тех или иных конкретных материальных сборок, и что именно от их конструкции сила инерции настоятельности того или иного циркулирующего дискурса зависит в большей степени, чем от содержания и структур самого этого дискурса, то станем ли мы вслед за Лаканом придерживаться радикальной оппозиции реального и символического, приписывая при этом последнему некую сущностную нечеловеческую настоятельность и чуть ли не тот самый инстинкт смерти, лежащий по ту сторону биологического принципа удовольствия?..

Не знаю как вы, а я предпочту переместиться на делезианский план консистенции, где все всему имманентно, и никаких фундаментальных метафизических законов, инстинктов и влечений нет, а которые есть — есть просто сборки, вовсе не фундаментальные и не метафизические, а те, что конструируются имманентно из всякого говна, палок и прочего. А значит, их всегда можно пересобраить иначе. И это здорово! И как мы, в конце концов, можем охарактеризовать такие дифференцированные регионы как реальное и символическое, если мы почти никогда не имеем дела с одним отдельно от другого и всегда пребываем в точке их взаимопроникновения?..

И работа символического в конце концов никогда не способна вместить ускользающую и расползающуюся во все стороны жизнь, в рамки определенного структурированного порядка, потому что определенному структурированному символическому порядку вполне имманентно это самое ускользание и расползание во все стороны, о чем весь Жак Деррида, и вся невозможность впечатать черты бытия в становление…

Потому что на плане консистенции все мы и есть поток становления, и это и есть то самое трудносхватываемое… и единственное, что дает нам надежду. Это, конечно, не та самая левая надежда на лучший мир, о которой, наконец, говорит Жак Деррида, определяя ее как-то самое единственное, что не поддается деконструкции, не может быть переёбано и утрачено. Это, скорее, надежда на то, что, поскольку все скользит и расползается, оказывается не тем, чем казалось, а диалектически переворачивается, то окончательная диктатура означающего в формате конца истории у Гегеля с триумфом изощренного господства, окажется невозможной.

И это — единственная витальная надежда, которая у нас есть, которую мы можем противопоставить любому сверхъестественному злу, любому символическому порядку, всем силам сдерживающей ретерриторизации и глобальному капиталу и всему другому-прочему. Потому что из точки А в точку Б невозможно добраться по прямой линии: и царская власть в Российской империи учредила дворянство ради укрепления собственной вертикали, а из него вышли декабристы и разбудили Герцена, и МДМА синтезировали в ходе экспериментов над боевыми стимуляторами в лабораториях рейха, и луковичную маршрутизацию придумали не для того, для чего наше поколение использовало ее в середине прошлого десятиления. И так далее, и тому подобное… Я думаю, что вы более или менее поняли, о какой именно надежде я говорю. Это все, чем мы располагаем к началу 2024 года. И это, конечно, не великое богатство, но и не сказать, что совсем в хую дыра [примечание 4], как говорит глубинный народ, сидящий по российским тюрьмам.

Поэтому: до новых встреч, друзья! И по-больше вам этой самой надежды.

Примечания:

1. В этом отношении, конечно, вспомнинается, что Жак Лакан находил по ту сторону принципа удовольствия как раз работу символического порядка, что иногда позволяло ему отождествлять последнюю с так называемым влечением к смерти

2. Видел ли кто-нибудь из вас своими глазами кога-либо таких метафизических монстров, как государство или глобальный капитализм? Я уверен, что нет, ибо это невозможно. Мы даже территорию государства видим только на политических картах, в отношении которых отнюдь нельзя сказать, что они репрезентируют некую существующую до них и в отличие от них действительность. Ибо они ее, скорее, создают.

3. Мой давний знакомый Андрей Жильцов [довольно известный в узких кругах деятель музыкального андеграунда из г. Обнинска], например, упаминая о существовании вашего покорного слуги в ходе общения с интернет-аудиторией, до сих пор почему-то определяет меня как бывшего дугинца — хотя со всемен этих постыдных ошибок моей молодости на поле околополитики прошло уже миллион лет и три новых жизни… Как бывшего дугинца, который, оказавшись в тюрьме, якобы, пропал со связи и, возможно, ушел на фронт. Хотя все, кто общался со мной в последние годы, прекрасно знают, что идея повеситься за компанию мне отнюдь не близка. Я не могу сказать Андрею: "Дружище, все то, что ты обо мне говоришь, не имеет ко мне отношения!", потому что дружище уже три года как сам не отвечает на мои настойчивые телефонные звонки, утверждая при этом, что я пропал со связи. Выглядит это все, конечно, очень смешно и грустно, как-то наподобие победы нависающего над нами тупого рока, предписывающего нам диктат судьбы и идентичности наперекор нашему порыву к становлению…

4. Думаю, это выражение очень бы пришлось по душе Лакану как ярко схватывающее фундаментальную онтологическую нужду/нехватку, лежащую у истоков любого желания/влечения… Фаллоцентризм-такой-фаллоцентризм…

Валерий Мантров