ЧАСЫ

Комната в городской пыли,
Старой мебели дворы поошарпаны
Пооблетели дикими гусями и стены
Стрелки стоят у девяти-шести
Утра, вечера — не знаю
Их однажды тоже уберут
На Клинической давно сняли
Квадратное табло двенадцать-восемь
Она на них смотрела утром
И сама была розово-синей дымкой
Начинающегося зимнего дня
За тощим мраком серых панелек
Не знавших ни чью юность, только
Седину

18/10/23, восемь-десять

МРАМОРНАЯ ВАТА

Стекловата
Я смотрю сквозь нее туда.
Так окно, законопаченное ватой, смотрит
На мрамор зимы
[Саднит мысли, ворвавшись комом в рот,
Давит на ребра, оставляя на попе красный след]
Весной этот взгляд спеленает грязь улиц,
Раскопанных из-за прорыва теплоцентрали,
В желтые пятна детского матраса.
Они как память о вате, высшая ее месть —
Смотреть сквозь, минуя главное.

Я смотрю сквозь вату сюда.
На мрамор вуали,
На поддерживающую рыхлость,
Укрывшее лицо вечным снегом.
Такой и найдут лет через тыщу от этого октября.

Удавленной ватой.
Как мумию связанной женщины в Лиме.
И также зачислят в жены нынешнего вождя,
А лежащую поверх сохшего тела вату
Объяснят простым БДСМ фетишем
Из Золотых Советских времен.

***
«Правда» складывается пополам
Еще пополам пополам
В сгибе скрывается голова потом руки
Потом только свободной ногой
Повторишь танец куклы
Подсмотренный в спальне родителей
В дверную щель
Пока не упадешь
В чей-то день рождения
В оазис газеты под правой пятой
Вспомнишь тридцать лет спустя
В начале этого года
И — с лежащей тебя падает Тишина
Разбивается как афинская статуя
Распластались отдельно от шеи голова
Отдельно от плеч руки
И я больше не знаю
Тишь в заглавии
sub specie aeternitatis
Гигантская рука Геркулеса
Лежит ли в амманенской траве
Сохраняет
Под землей
Красную краску змееголовы
Кетцалькоатля или моя?

КОВЕР

Красно-коричневый во всю стену
Узоры
Вокруг медальона
У иранцев медальон символизирует солнце
Для постсоветских детей он — угадайка:
Найти дерево мышь зайку
В узора завитке
Солнце — я не видела, ковра тоже —
Сливался со стеной —
Спина ощущала тепло,

Словно на ней медвежья шкура…
…Прабабка, когда приехала из деревни,
Первым делом купила ковер
И еще ковер и еще и еще
«Возьмешь вот этот в свой дом, когда замуж выйдешь», —
говорила ее дочка мне, своей внучке
Вверху ковер поела моль
До самых нитей Норны
Светится как вентиляционная решетка
В деменцию или быструю смерть
Под железным медведем, называемым «Жигулем»
«Меня здесь нет» —
Начирикано детской рукой за каждым ковром
«Меня здесь нет» — выносит труба дымохода
Наружу

СКРИП РЖАВЫХ КАРУСЕЛЕЙ

Кажется электрическим замиранием
В эстафете на три километра среди электронов
Никто не придет первым, первым
Не растерять воздух по сугробам
Альвеолами детства не захаркать,
То есть до взрослого никогда не добежать

Среди этого звука, этом в звуке ума
Вращаются бабины немым кином
Выбивают из монтажной спайки искры
И камень бешено мчится,
И девочкамальчик в нем стоит,
Сбрасывая с зеркала все отраженья.

Священный страх, как перед местом капищ
При возвращении камней назад.
Положить под куст не сможешь —
Обелиск раньше смерти не возведешь, —
Так и придешь домой с полными карманами.
Куриныйбог, Куриныйбог, же дэ был.

ОКНА-НУЛИ

Пространство: серия, номер:
Ноль ноль ноль-семь один-ноль восемь-три —
Но все из нулей, окон одного
В одно, одно в одно, одно в одно
Повтор особых точек
И снова Сансара не достанет до границ —

Все происходит здесь,
По эту сторону живут маленькие нули
Наравне со взрослыми смотрят в огонь окна
И не видят границы в
||
||
||
||
|
Нашла его лыжу — мальчика того самого нуля
Нет, не сломана, просто одна,
зеленая и не зеленая, синяя и не синяя;
цвета всхлипнувшего в окне апельсина,
он на ней пересекал границу,
он на ней, мальчик, пепел с запахом мальчика,
сгоревшие спички рядом, лежат и не двигаются,
это — медленная смерть, чтобы жить,
так он себя прощает,
копит огонь для нового пожара.

***
Модуль от швабры поджимает ноги,
Модуль от потолка опускает голову,
«Галочки», гуси-лебеди улетают вслед
В пододеяльный ромб
Раздуваемый балтийским ветром —
Одинок инок, челнок для
Отпускания грехов — бдит
Балконное свисание с веревки.

Пододеяльники надувает горе
От прошлых подарков
Как бумажные свертки под властью джута.
Положи на язык как парварду —
Хлопнет
                  хрусталем,
Купленным за макулатуру,
Хлюпнет
                  на решетку
заборов, твои координатные оси,
каким-нибудь лизуном,
воскресеньем
                  росянок-хрущевок,
логова Бабы Яги.

Остекленные кормушки, мини дом на дому,
Убежище от семейных скандалов,
Смерти подобранного птенца,
Затрещин брата…

Где всегда
                  альпийская свежесть «Тайда»,
Где всегда
                  дедова махорка,
Магазин на диване,
Выловить из Мертвого моря экспонат
Воздушного змея или монополию
И выставит на Авито,
Обойтись
без
преемственности поколений.

ТУРНИК

Никто:
Абсолютно никто:
Мужик во дворе выбивает ковер
Товарищ, товарищ, это не экологично!
Гадите засоряете окружающую среду!
Любая вещь из 90-х радиоактивна,
На любой маркировка
Стоп-хамы
Череп и скрещенные кости.
Слышите, как заходит датчик?
Не труси́те здесь
В мою высохшую лужу
Свое красное море.

АНТЕННА

Старая, неподключенная, выработавшая свой алюминий
Антенна принимает (меня)
Шуршанье тишьи (во мне) передает
Дождю и морю
Стрим продолжит за завтра

1.
Воспоминания тела — фантомные боли —
Не повторяются — рифмуются по Уайльду.
Тело Уайльда тому подтверждение.
Тело — не душа.
Импульсы боли делают его реальным.
Значит ли это, что у детства нет реальности?
Детство — большая иллюзия, сон анабиоза,
Пока не принесут настоящую таблетку
Утром, в обед и вечером перед сном,
Днем принимайте с едой, говорит…

никто не говорит, внутри сам себе говоришь,
создаешь боль
Эхом, комой, детством,
Мифом о Нем.

2.
Обклеена рука переводными картинками.
Воспоминания или мечты реальности на тебе,
а где твои собственные? Вытеснены.
Иногда реальность зажмуривает боль:
Сильно-сильно, больно-пребольно,
Что лицо усыпают морщины,
Тогда ясно видишь только страх,
Страх под картинками
Что не растет
Сперва подростковой грудью,
потом ногтями,
потом никакими волосами,
Он не растет и все остальное тоже.

3.
Пока были слова, реальность не проявилась,
Пространство не выросло, не развернуло хост,
Передача данных не началась.
Никто биткоинами не стал переманивать тебя в свою реальность.
Жди.
Тетрисный человечек скоро начнет играть в сапера,
Возбуждать твой гипокамп,
Без разрешенья лазить по твоим заборам,
Подвалам, гаражам,
В память о мышином короле.

ПОЮЩАЯ ЧАША

*
В железном кашпо, березке,
Висит горшок с декабристом.
Ветки декабриста выше
на две головы любого в классе.
Его розовые цветы
Поливают меня в каждое дежурство.
Форма цветка похожа на узкий плафон,
он встает в гнездо настольной лампы.
По вечерам его свет делает мне уроки,
Уроки закончились двадцать лет назад.
Настольная лампа и я —
разбитый плафон,
что помнит горение декабристов.

*
На уроке смотрю в панорамное окно.
За окном идет дождь, не сильный, не видный.
Ветки берез черны.
На ближайшей набухли капли.
Мне девять, я учусь в третьем классе, идет урок <Чтение>.
Как сейчас. Идет урок <Дождь>.
И я в своей новой квартире смотрю в окно,
пытаюсь написать,
почему так смотреть на дождь, чувствовать то,
как в девять, я больше не буду.
Почему там я ее не обнимаю?

*
Говоря чужими словами, —
триедин, трехголов, — Геката.
В круге мы обнимаем друг друга,
Будто команда перед матчем,
Собираем разбитый плафон;
Постукивая голосами в друг друга
Зовет Церера Прозерпину
Теллуриевым гвоздем.
И в нас проступают дождевые капли.
Стекло трогать приятно,
Особенно, когда оно на свету,
Особенно, когда оно свет.

АНТРЕСОЛИ

— шкаф под самым потолком —
страна, куда мечтает уехать
каждый беженец страны детства;
Закутавшись в мамину овчину
в оттепель семидесятых:
«Девять дней одного года»,
«Прямая линия»,
«Июльский дождь», —
что эндшпиль девяностым,
тому, где ты возник
семейным накопленьем
как ламповый «Горизонт» или холодильник «Смоленск».

Из сегодня засовываешь туда
Бадминтонные ракетки,
Стопку журналов «Квант»,
Нотные тетради, партитуры, сольфеджио,
Коньки, трубки обоев в кухню,
Ручную металлическую мясорубку,

Словно в рот пирожок с капустой
Из школьной столовки,
Рюкзаком подпираешь ее дверь
В мнимо-ложное, подтверждая
Превышение скорости света.

Только забыл или хотел оставить
Сизую пыль на своих руках
Как дислексия она года меняет,
Как дефлексия огибает края
Бабушкиных портновских зеркал
Спорящих трех отражений
Говорящих спустя рукава
Какую букву здесь поставить?
Какую цифру О или Я убрать?
Кто за мной это все повторяет?
Кто наносит подвздошный удар,
А хотел всех зацеловать?


Елизавета Гарина — поэт, прозаик, эссеист. Закончила физико-технический факультет БФУ им И. Канта (Калининград). Публиковалась в журналах «Артикуляция», «Интерпоэзия», «Кварта», «Кольцо А», «изъян», «Ямма» и др; на литпорталах «Солонеба», «Дегуста.ру», «Точка.зрения». Тексты переведены на английский язык.