Виктор Багров. Время отсутствия.
Время отсутствия — полночь. Между пятью, как
Всё те же люди, те же развалы, то ступающие над тобой, то помноженные, где в скорлупе к половине пятого, рассмеявшись на краю парапета, падают наши соавторы; здесь же, на горловине сжигаемой книги, сломавшись при облаке зеркала, весь во мне разошёлся секатор. Не прикоснуться
Расслабляюсь среди стекла, ощущаю слабость среди людей, смешанных в улицу, корни которой мне не разжать. Потому пробегаю, сжимая объятый лист, кем-то вынутый в коридоре из хрусталя, плинтус которого, кажется, в эту ночь пахнет снегом, больше не сообщая цвет, за пределом почтовым. Через плечо: акварели, распакованные желтки.
всё не сегодня, всё уже после. даже рисунки, пытающиеся сойтись на поверхности олова, чаще расходятся. по песочным часам, возвращённым владельцу, струйками отрицаний легко высказываема полярность, задним числом сохранённая в насекомом. за нашим видом — только аллеи, сегодня датируемые неумолимой птицей с конца ощущений
Сполоснули, забудут изъять
В отражении
Здесь же: цикличный
Обернувший сегмент
Этажа
Прямо в колбе
Не ты
Не газетчик
Когда-то
Уже обещавший
Доставить мне
Дубликат (в поле прежних:
Не прежний), там только:
Вкратце
На подпись
Нет, нет, ошибайся, эти ресницы не прячутся, они просто темнеют. Под глиняным сводом, в этот тридцатый из месяца день, когда никого и всё, в ретушируемом объекте, сообщает лишь о несхожем. Через пижамы тире, о которых в палате не сказано, проступает изнанка, брошенная в закладки, где мнимый немой, повернувшись к обратным, очень резко не схлопнет туман
сократить бы и реки, перешедшие в указатель, где каждое слово, брошенное в конец, так по-новому заплетает все рельсы, окончание которых — мне явившийся пульс. между фразой и в голоде, так нечасто, что успеваешь за ними очнуться, лишние говорят: «перестаньте же, хватит» и тот, что по-прежнему замыкает твой след, перечерченный на брусчатке, окунается в камень на перерыв. эпилог этот: завтра. лишь после: в начало
Здесь не было умерших
Есть действительность
Занесенная в красные
Книги
Вне часто
Собранные в замок
Расступаются
Здесь же
Где расчищено тесное
Надвигается с течь
Под глазами: не хруст
Только вставки
Покинутые ресницей. Пока
Опоздал. На прощанье — южный лист, как всегда пока сложенный вдвое. На пристани: то же. Только северный взмах, возглавляемый птицей, намокшим. За всем остальным: горький запах, пеший погибший, не сумевший доставить часы, в этот год отстающие. По вагонам: юла, не счисление
Всё было, а теперь только есть: общее, настоящее, по которому каждым быть и топтаться. Все там же, у придорожного кафе, где когда-то, созвучно не называясь, валялись лоза и камыш. Под растянутой леской: пели, поют, перестали. У плоскогорья при пешеходной — овраг, не для памяти — сейф. На него не наступишь. Засох. Поступают лишь: длительно. Дни, причалы на повороте:
Весь день — это тоже ты, неумело оформленный чьей-то рукой набросок, впоследствии образующий тень, за которую нам, опоясанным, более не шагнуть. Даже ночью, куда я позднее вошел, всю стойкую память точит-точит волна, где уже ранее бывшая, настоящая ложь, умещается в чайной ложке; на которую, кажется, бросил тюремщик плиту, периметры которой отстроены маком, по нему лишь — вода, по весне приходящая. С нами:
я смотрю на тебя, но иной теперь пятится. от песчаных к листу продвигаются сны, навсегда разлученные с запахом, проносимым над пустошью. происшествие, виноватые слезы, на которых совсем не живет акробат. в это после: внимание
Не в очень ясно, но там. В окружении льдистых звезд, вброшенных после. По окну ноготком: тихо, каплями, заблудившимися на тропе, где только прочим доступен пейзаж, покрывающий слово, вновь не сорвавшееся. На тарелках: овдовевшей росы крайний росчерк. По пятнам:
Ноты молчания, как прокаженные
Дети препятствий
Вшиваются в шарф
Где-то под камнем
В норе: замыкания ключ: преждевременно:
Разрешение
Прочтенное в срыве
Вслух: мост наш на паузе