Текст как аттракцион
Как корабль назовешь…
Размышляя о природе текста, я вспоминаю одну фразу капитана Врунгеля: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет». То же самое справедливо и для художественного текста: как его определишь, тем он и будет. И дело вовсе не в определении того, что считать художественной литературой, а что нет. Терри Иглтон в работе, посвященной теории литературе, показал, что этот вопрос сугубо идеологический и вряд ли имеет конечный ответ (1). Я же хочу шагнуть несколько дальше.
В небольшом рассказе «И будет ласковый дождь» Брэдбери демонстрирует удивительную картину. Он самим текстом показывает, что «человек» — это не объективное качество, не свойство души или характера; человек — это способ, которым функционирует объект, и это функционирование пролегает в области языка. Человек это тот, с кем язык обращается как с «человеком», проще говоря (2). Такой подход совершенно меняет не только представление о человеке, но и методологию работы с ним. Брэдбери отходит от классической онтологии, при которой субъект и объект существуют независимо друг от друга, и демонстрирует нам иную картину: границы некоторых объектов условны и пролегают в языковом пространстве.
Тогда что такое «текст» и можно ли его помыслить как-то иначе?
Сегодня я попытаюсь очертить границы классического текста и немного их сдвинуть, дабы помыслить сам текст по-другому. И поможет мне в этом спорт.
Главное впечатлить
В словаре спортивных терминов есть понятие: художественное впечатление. Это впечатление от выступления фигуриста, производимое на судей и зрителей целым комплексом художественных средств — артистичностью, индивидуальной пластикой движений, манерой катания, умением создать образ, обаянием. (3)
Я предлагаю заимствовать его и применить к художественному тексту. Тогда получится следующее определение: художественное впечатление — это впечатление от художественного текста, производимое на читателя целым комплексом литературных средств — композиционным построением, языковой стилистикой, сюжетом, глубиной проработки темы, социальной значимостью, отсылками, обаянием автора и т.д.
В данном случае, меня интересует чувственный аспект переживания, та его сторона, которая обращена к субъективному опыту самого читателя. Мне важно то, что читатель проживает все компоненты текста, нежели то, что они значат для него.
Обратите внимание, что художественное впечатление — комплексное переживание, куда включены не только те компоненты текста, которые непосредственно направлены на эмоциональное воздействие, как то сюжет или характеры героев, но и такие элементы как стилистика, поднимаемые темы, социальная актуальность текста, отсылки и цитаты. Каждый из этих компонентов, помимо собственного содержания, имеет определенную форму данности, т.е. то, каким образом сами элементы даны читателю.
У мысли, помимо того, о чем эта мысль, есть еще и чувственная сторона. Мы ощущаем мысль, мы отличаем одну мысль от другой. Мы чувствуем то, как мысль движется или не движется. Мы знаем, что некоторые мысли думать приятно, другие — наоборот, доставляют неприятность. Как бы то ни было, у всякой мысли есть чувственная форма. Такая же чувственная форма есть и у каждого из элементов художественного текста. Сложенные вместе они образуют комплексное «художественное впечатление».
Пока я не сказал ничего нового, однако, из рассуждения явственно следует то обстоятельство, что в нынешнем понимании у текста нет никакого эффекта, помимо чувственного.
Переформулируем вопрос из «что такое текст» в «что текст производит».
Что текст производит? Какой эффект он вызывает? Каковы границы этого эффекта?
В традиционном литературоведении тексту приписывают массу всевозможных эффектов, называемыми «функциями». Так полагается, что текст выполняет не только развлекательную функцию, но и воспитательную, просветительскую, коммуникативную, социально-преобразующую и т.д. Отчасти это так и есть, однако из того факта, что текст можно использовать в воспитательных или в
Вертись, карусель!
Вероятно, художественное впечатление — ключевое понятие на сегодняшний день.
Стоя в книжном магазине, читатель руководствуется ожиданиями по поводу текста, теми переживаниями, которые текст может ему предложить, будто первый стоит не в книжном магазине, а в супермаркете у витрины с йогуртами. Какой пожелаете? Клубничный, малиновый, пугающий до мозга костей или со вкусом глубинного смысла?
Не проясненным остается один вопрос: является ли художественное впечатление самоценным? Здесь может показаться, что, сводя все богатство текста исключительно к переживанию, я будто бы редуцирую его. Конечно, текст обладает не только эстетическим регистром, но и смысловым, социальным и бог весть еще каким. Но все это не имеет значения. Вернемся к сказанному ранее. Какими бы регистрами текст ни обладал, все они, так или иначе, даны в чувственной форме! Именно поэтому я предлагаю помыслить эту чувственную форму как самодостаточную, предложив метафору текста как аттракциона.
Аттракцион — это аппарат, карусель, качели или комната с кривыми зеркалами, который направлен на порождение определенных переживаний у посетителя. Человек в парке знает, чего ожидать от того или иного аттракциона. По сути — аттракцион — это средство чистого переживания, момент непосредственного чувственного опыта. Более того, этот опыт ценен сам по себе. Отправляясь в комнату кривых зеркал, мы идем не затем, чтобы посредством искаженных отражений себя в зеркале отрефлексировать воображаемую сторону субъектного конституирования; мы идем для того, чтобы просто посмеяться.
С подобной проблемой столкнулся Брехт. Буржуазная идеология без особых проблем ассимилировала катарсис — ключевое понятие греческой поэтики. Идея Аристотеля об духовном очищении посредством переживания исчерпала себя уже к 18 веку. Как отмечает Жижек, ничего не мешает зрителю со слезами на глазах сопереживать трагической судьбе Эдипа, Антигоны или Гамлета, а потом, вернувшись домой, осуществлять старые идеологические формы производства.
Современная поп-культура давно подметила тот факт, что классическое «высокое» искусство, которое вроде как должно обладать нравственной воспитательной функцией, по факту самого эффекта не достигает. Такой парадокс воплощен в уже ставшем архетипе эстета-психопата и преступника с тонкой душевной организацией. Достаточно вспомнить Ганнибала Лектора, который готовит изысканные блюди из недавно убитых людей под музыку Баха, Бетховена и Шопена.
Психиатр, кулинар, эстет и еще немножечко маньяк
Мигалка работает, не работает, работает, не работает…
Искусство — это особый вид духовной и
До эпохи модерна такой взгляд был совершенно справедлив. До тех пор, пока смысловое пространство размечали такие понятия как «высокое искусство» и «низкое», «хорошее» и «плохое», «красивое» и «ужасное», каркас смысла художественного текста оставался прочен. С приходом эпохи модерна рассыпались перечисленные бинарные пары, искусство больше не является «красивым»; наравне с эстетикой прекрасного возникает и эстетика ужасного. С секуляризацией искусства становится бессмысленным и разделение оного на высокого и низкое, а также сама оппозиция высокого как духовного и низкого как телесного. Оценочные суждения, как предельные обобщения других бинарных пар, отсеиваются за ненужностью. Сейчас совершенно бессмысленно обсуждать является ли то или иное произведение «хорошим» или «плохим» в аксиологическом ключе. Как следствие, традиционное представление о художественном искусстве в наше время разваливается на части.
Ключевые означающие, которые удерживали традиционные смыслы, оказываются бесполезными. Однако нет никаких «смыслов», никаких означаемых вне означающего. Ранее текст действительно обладал, по меньшей мере мог обладать, указанными в предыдущем разделе функциями: коммуникативными, воспитательными, познавательными, социальными. Сейчас же сами эффекты оказываются невозможными; возможным остается только аттракцион.
В силу того, что смысловая часть художественного содержания оказалась отчужденной, структурно недоступной современному читателю (субъекту), единственное же что остается — сама чувственная форма. Текст становится аттракционом не потому, что воспринимается или оценивается как средство развлечения или никто не воспринимает его в серьез. Нет. Он оказывается аттракционом в силу того, что никакого другого эффекта он попросту не производит.
То обстоятельство, что я во время обеденного перерыва на работе обсуждаю с коллегами восьмой сезон «Игры престолов» или веду баталии в чате Фейсбука о том, почему последние фильмы по «Звездным воинам» — полный мусор, не подтверждает коммуникативную функцию текста. Все эти разговоры — пустой треп, словесный шум, болтовня, как ее понимает Хайдеггер (6).
Сам субъект оказывается смещен внутри себя. В силу того, что нет никакой точки пристежки, к которой могли бы крепиться смыслы (так как нет возможной метапозиции интерпретации, а любые смыслы не несут непосредственного значения, но лишь указывают на него); единственное место, которое оказывается у читателя «в имуществе» — это его чувственное переживание. Это значит, что любое переживание, любое воздействие будет воспринято исключительно в регистре «впечатления».
Возьмем такую жуткую вещь как
Текст давно стал аттракционом потому, что у самого читателя ничего более не осталось, кроме его собственной чувственной стороны, кроме того, что он чувствует; лишь чувственность оказывается последним пределом в бесконечном релятивистском ряду.
Вместо заключения
Является ли мышление текста как аттракциона единственно возможным или верным? Конечно нет. Однако, такой подход имеет ряд своих преимуществ. С одной стороны он освобождает от неработающих концепций традиционной эстетики; с другой — освобождает сам текст от несостоятельных схем интерпретации; и с третьей — возвращает к читательском сознанию и процессу самого чтения как к ключевым элементам самого текста.
Вопрос о природе искусства и современной эстетики остается открытым, и я надеюсь, что мы к нему еще вернемся.
Использованные источники:
Терри Иглтон. Теория литературы
Р. Брэдбери «Будет ласковый дождь»
Толковый словарь спортивных терминов
Николаев А.И. Основы литературоведения
