Поэма о мужестве отдельно взятой матери. Кем взятой? Зачем взятой? Поставленной перед фактом не сдвигаемых с мест обстоятельств — быть мамой особенного ребенка. Это особенно трудно понять тем, кто не испытал это все на себе. Господи, пронеси мимо чашу сию. Господи, дай ей сил, дай ей все, что она попросит и не попросит. Она будет молчать и терпеть. Терпеть и молчать, бороться и не молчать. Кто сказал, что не нужно писать поэм о мужестве? Кто этот человек? Кто сказал, что сейчас другое время, другие люди, другие взгляды, всё другое — не спорю, здесь даже любовь другая, не та, не такая. А какая она была? Кто ее помнит? Где эти люди? Здесь даже мы другие, у нас нет сил возлюбить ближнего своего. У нас нет сил возлюбить себя. Мы боимся говорить на особые темы. Мы считаем их запретными. Есть мнение, что если ты будешь об этом говорить, ты можешь притянуть это всё к себе. Поэтому стряхни все, что ты здесь написал и наговорил. Стряхни и думай о чем-нибудь другом. О нанотехнологиях, о будущности планеты, о своей личной будущности, о вещах размытых, эфемерных, иллюзорных. О чем еще думать? Подумай, наконец, о деньгах, о ставке на кредит, который ты давно собираешься взять. Но не думай об особых детях. Тебе еще рожать. Ну, в смысле не тебе, а твоей жене. Разве ты не боишься? Подумай хоть раз своей головой. Не лезь не в свое дело. Это особое дело не для тебя.

Зачем ты пишешь эту поэму? Матери от этого легче не станет, ребенку тоже, пусть этот ребенок давно не ребенок, а выросший, ничего не изменится, пойми это. Этот текст прочтут твои 3214 друзей в фейсбуке. На самом деле прочтут порядка пятидесяти человек, остальные пройдут мимо, стряхнут твой текст из своей ленты. Он им ни к чему, у них своих проблем вагон и маленькая тележка. А тебе все мало, ты посмотри на него, что же с тобой будешь делать? Ты написал текст о директоре школы для особых детей, выложил его в сеть, предварительно обговорив все условия, и был вынужден удалить его через два часа после публикации. Правильно! Директор школы для особых детей хочет, чтобы его заведение работало в прежнем режиме, а здесь ты со своими текстами, изменяющими форму. Директор школы для особых детей не хочет изменять форму, потому что знает, что это такое не понаслышке. Это дорого обходится, порой ценою в жизнь. Сиди, не высовывайся, делай свое тихое дело, сохраняй форму, приумножай незаметно нажитое, а главное — улыбайся, улыбайся. Чего раскис?

Я все никак не могу начать писать эту поэму, потому что слышу чей-то голос за спиной. Когда-то в детстве мама пугала меня. Зачем она это делала? Из щели в окне тянул холодный воздух и раскачивал еле заметно шторку. Я всегда замечал это колебание. Мама говорила, что это духи желтых листьев дуют на эту шторку. Это было реально страшно. И летом и зимой, когда листья еще не желтые, когда листьев уже или еще нет. Сейчас эти голоса исчезли, ушли, на время. На время, за которое я смогу кое-что рассказать, написать поэму об одной маме.

Мы с ней поговорили один раз в жизни, неделю назад, до этого только виделись и то мельком. У нас не было повода говорить друг с другом. А знакомы мы, пусть и не общались до этого, почти двадцать лет. Я учился вместе с ее сыном в хоровом лицее. Я назову его имя. Его зовут Кирилл. Больше имен не будет. Хотя на этом месте может быть любое имя ребенка. Особого, неособого, это не важно.

Кирилл поступил в первый класс, когда я перешел в пятый, перепрыгнув через четвертый. У нас одна первая учительница на двоих. Кирилл — первый особенный человек в моей жизни. Тогда в 2003-м году я не знал, что такое особые дети. Я просто сидел на задней парте на уроках класса, в котором учился Кирилл. Почему? Моя первая учительница подрабатывала репетитором, подтягивала меня по математике. Математика программы 5 класса давалась мне с трудом. Когда началась алгебра (в седьмом) — трудности сняло как рукой, или все дело в том, что мама купила мне поурочное планирование, где были расписаны все контрольные задания? Я решал их дома, на опережение, и выдавал в классе за сделанные в режиме live. Лжец, обманщик, актер, лицедей.

Кирилл выделялся из ребят. Он перетягивал одеяло на себя, брал внимание, уводил его от школьной доски. Мог встать во время урока, куда-то пойти, неожиданно что-то громко сказать и вызвать смех у всего класса. Важно сказать, что это был незлобный смех, а взрыв первозданной радости, непрограммируемый, без злого умысла, чистый восторг. Я сам смеялся. Видел смеющегося в ответ Кирилла. Он был счастлив приносить радость, он купался в ней.

Прошло двадцать лет, а я все так же вижу его перед собой. В хоровом лицее учились одни мальчики. Вы понимаете, как это трудно. Энергия сублимируется в отсутствии женского присутствия, принимает разные изощренные формы, все время норовит материализоваться в агрессию, злобу, бунт. Это может случиться в любой момент. Так было в старших классах. Я знаю, каково это, когда над тобой смеются, когда тебя травят, в легкой форме. Но меня никогда это не удручало, наоборот, в моих глазах появлялся блеск азарта и еще большего желания быть другим, выбиваться из толпы, из нормы, из колеи, по которой идут все. Я хотел быть особенным.

Я помню оранжевую рубашку в клеточку, зеленые вельветовые брюки, в которых Кирилл приходил на занятия. Подчеркнутая яркость. Прости меня, Кирилл. Обними меня. Мы не виделись двадцать лет. Ты меня не помнишь, а твоя мама помнит. Мы помнили друг друга все эти годы, чтобы однажды списаться вконтакте, договориться о зум-встрече и болтать о тебе два часа, пока ты принимаешь процедуры в санатории. У мамы было два часа свободного времени. Она могла посвятить их себе, и должна была их себе посвятить. Но она говорила со мной, писала вместе со мной эту поэму, эту странную книгу. Мы говорили о главном, сейчас и всегда, о тебе, Кирилл, о тебе, без тебя. Прости нас.

Нет, это не они. Это не голос духов желтых листьев. Это голос мамы, о которой поэма, о которой веду речь. Голос ее нежный и крепкий.

Это была красивая любовь (папы и мамы). Родился Кирилл. Через год после рождения мы узнали, что была родовая травма. Первый год ребенок развивался нормально, а потом… Я плакала каждый день на протяжении пяти лет. А потом пошла на курсы личностного роста. Такие курсы многие хают, говорят, что там зомбируют. Мне лично эти курсы очень помогли. Я перестала плакать. Я увидела, что у людей тоже есть проблемы, и они гораздо сложнее, чем у меня. Все познается в сравнении. Мой ребенок сам передвигается, обслуживает себя. Надо взять себя, наконец, в руки и жить эту жизнь вместе со своим любимым ребенком в радости и принятии. Жить, а не оплакивать жизнь. Родовая травма повлияла на центральную нервную систему, на скорость мышления, координацию. Но в то же время прекрасные данные для музыки, абсолютный слух, голос. Попытка поступить с первого раза в хоровой лицей закончилась провалом. Репетиторы, дополнительные занятия по сольфеджио, посещение занятий подготовительного отделения каждый божий день. Кириллу трудно с такой мамой, как я. Мне кажется, да. Я всегда ставила ему высокую планку, и поднимала ее с каждый новым этапом все выше и выше. Ему дается все с большим трудом. Но он усидчивый и упертый. Это помогает ему. Чтобы возить Кирилла в хоровой лицей, я выучилась на права. Он проучился в лицее четыре года, получил мощную базу для дальнейшего обучения, потом перешел в школу для особых детей. Поступил туда легко."

Не хочу прерывать, но не могу не добавить. Планка в лицее была действительно запредельной. В моем классе поначалу был 21 человек (на момент набора в первый класс), к выпускному 11-му классу из первоначального состава остались только восемь. Кто-то понял, что музыка — не его, кто-то не выдержал нагрузки. Я все думаю о другом. Мне казалось, что Кирилл проучился в колледже от силы год, не больше, а потом ушел. А он проучился четыре года, время в голове сжимается, живет по своим законам. Я искал страничку Кирилла в сетях несколько лет назад, нашел, узнал на аватаре, он почти не изменился. Но давно не заходил на страницу. Так давно, что даже не показывалась дата последнего визита.

Это мы, духи желтых листьев, прерываем твой текст, укоряем тебя в том, что ты задумал писать поэму, а не пишешь ее, потому как не умеешь. Ты словоблудишь, строчку за строчку цепляешь насильно, беспомощно, ты только воду мутишь и все. Будь аккуратен, мы говорим тебе это как твои далекие друзья из детства. Помнишь шторку, ведь помнишь? Не называй никаких фамилий, рисуй только контур, не раскрашивай. Потому как краски все будут темные, тусклые, вымученные, вымытые. Воспитывать особого ребенка — это значит каждый день биться лбом о стену непонимания, инертности, глупости, твердолобости, это череда синяков, ссадин, зарубок на сердце. Не называй имен, парень учится, не мешай ему. Он закончил школу для особых детей, отлично сдал ЕГЭ, и с первого раза, параллельно со школой окончил музыкальную школу, пятилетку, потом поступил на подготовительные курсы в музыкальное училище на факультет сольного хорового пения, учился у прекрасных педагогов, которые помогали, вели, курировали, поддерживали его во всем. В училище был прекрасный класс, одни девочки, которые стали Кириллу мощной поддержкой. Это была эйфория. А потом были подготовительные курсы в консерваторию. В консерватории — жесткая конкуренция, там каждый сам за себя. Сейчас Кирилл учится там, поэтому ни о чем плохом, лишнем не говори, даже не шепчи. Понял? Дай ему спокойно учиться, третий курс вот-вот начнется».

По траве-мураве, по зеленой

Христос воскрёс, Сыне Божай.

Я пою этот духовный стих, чтобы духи желтых листьев исчезли, отпустили меня на свободу, не шептали на ухо. Стих о Христе, о зеленой траве, о мире, любви, о свободном житие-бытии отпугнул их. Конечно, на время.

Конечно, они правы, поэтому их невозможно слушать долго. Правда должна быть короткой, дозированной, пролонгированной, выданной по порциям. Иначе ей можно убить. Зачем? Лучше не спешить. От нее все равно не убежишь. Все тайное — станет явным. Все злое окажется добрым, а доброе — чем-то другим. Все желтые листья — станут зелеными. Это вечный закон перевёртыша, а кажется, что обновления. Так будет. Всегда.

Сейчас Кирилл учится в консерватории на факультете «Древне-певческого искусства», изучает вместе со служителем церковно-славянский язык. Все говорили маме, что это невозможно, что ничего не получится. Получилось. В свое время у меня не получилось поступить в консерваторию на факультет «Композиции». И я поступил в театральный. Кирилл поступил с первого раза и по окончанию консерватории станет регентом. Он воцерковляется, ищет веру в себе и вокруг. Мама Кирилла, как и ее сын, ищет веру, у них во всем пожизненная синхронизация. Здесь на земле и там, где мы все встретимся. Надежда на эту встречу и дает нам возможность синхронизироваться друг с другом. Иначе зачем все это?

Каждое воскресение Кирилл поет на службе в церковном хоре. Мама возит его в храм, расположенный на другом конце города. А этим летом ездила с ним в Москву.

Это мы. Духи. Мы вернулись. В Москву, в Москву. Что вы все туда прётесь? Намазано там вам что ли? Столица резиновая, это все давно знают. И вы этим пользуетесь. Но помимо того, что она резиновая, она еще и прожорливая, сожрет и ребенка, и маму, и тебя — автора этой поэмы, этой, смешно сказать, книги. Вот где будет изменение формы, обжиг огнем, пытка каленым железом, раскол на части. Это не драматизация, это суровая реальность, это снова она, правда жизни. Нечего вам делать в Москве. Ради этого мама должна бросить стабильную работу, на которой проработала двадцать лет, которая помогала и помогает тянуть Кирилла все эти годы, да? Начать все с нуля? Как ты, автор? Каждые два года с нуля? Обнуление — как способ жизни. Поищи по карманам закатившийся куда-то нуль. Где он? И его нет?

Красиваялюбовькрасиваялюбовькрасиваялюбовькрасиваялюбовькрасиваялюбовькрасиваялюбовь — говорю я, закрыв глаза. Это звучит как молитва. Открываю глаза и вижу, что шторка моя московская больше не колышется.

Их нет и больше не будет. Этих голосов духов желтых листьев. Я больше не буду бояться, я обещаю. Нельзя писать и бояться. Это противоестественно. Это бесчеловечно по отношению к себе и другим. Это обман. Это неправда. Духов желтых листьев придумала моя мама. Она у меня выдумщица. Самая любимая выдумщица.

Голос мамы. Не моей. Монолог, завершающий поэму, но не завершающий ничего.

«Я переживаю, что Кирилл утонет без меня. Мы с моим мужем поженились в марте, в апреле следующего года у нас уже родился ребенок. Особый ребенок. У нас не было толком времени пожить друг для друга. Я не рискнула завести еще одного ребенка. Жалею, но ничего уже не исправить. После поездки в Москву наша жизнь с Кириллом изменилась. Мы пробовали поступить в Гнесинку, но не было мест. Цена за обучение в год заоблачная. Но мы не будем сдаваться. Москва летом — почти рай, это был глоток свежего воздуха для меня и Кирилла. Папа с нами вряд ли поедет. Он любит Кирилла, но до сих пор не может его принять. Стесняется его, когда тот очень громко говорит. У нас с Кириллом позади трудный путь, но нам надо идти вперед. Кирилл должен развиваться. Это можно сделать только в столице. Он очень хочет встретить свою любовь, создать семью, родить детей. Ему 26 лет. Самый расцвет жизни. Недавно прочла в Интернете такую фразу. Она, конечно, идет вразрез с религией и богословием, но она характеризует мое жизненное кредо — Бог помогает тем, кто помогает себе сам. Думаю, эта фраза не нуждается в расшифровке. Дай Бог, увидимся в Москве, Денис»

Зум-встреча закончилась, но точка не поставлена. И будет ли когда-то вообще стоять? Работа над этой книгой — особый опыт для меня, уникальный в своем роде. В ней всегда присутствует незримый третий: то духи желтых листьев, то чистый, неразбавленный страх. И третий здесь совсем не лишний. Третий — провоцирует конфликт, проверяет меня и моих героев на прочность. Неужели, чтобы существовать, нам нужна эта каждодневная битва и бойня с кем-то невидимым?

Я не говорил с Кириллом, у нас еще все впереди. Я только слышал, как он поет. Отдельно взятый особый человек в моей судьбе. Его мама прислала видео его выступления. Когда смотрел на Кирилла, поющего «Христос воскрёс, Сыне Божай», ощущал на себе, на бренном теле своем, на душе грешной, что это такое — красивая любовь.

Я хотел написать поэму о мужестве отдельно взятой матери. Кем взятой? Зачем взятой? А написал поэму о красивой любви, у которой нет правил и причин для возникновения. Она появляется, когда готовишься к другому, она меняет жизнь и прежние планы. Какая есть — такую и принимай. Такую — и люби. Возлюби. Пришло время отдавать, а не брать. Но если дают — бери. Не бойся.

Я верю, что мы не потеряемся, будем списываться и, конечно, встретимся в Москве. Ведь для чего-то мы увидели однажды друг друга, поставили точку отсчёта, вернее начала чего-то, длящегося вот уже больше двадцати лет. Немыслимо, необъяснимо. Наши формы изменились, но мы по-прежнему мы. В режиме live.