«Это не книга, это ее предвкушение. Книгу напишет жизнь» — написала мне одна из мам особенного ребёнка, прочитав первые главы.

Да, я согласен с ней. Хороший текст, неважно проза или поэзия — это всегда предчувствие событий, будущих перемен. Тонко настроенный на время автор предопределяет, генерирует текстом события и в его личной жизни, и в жизни мира в целом.

Жизнь каждого из моих героев достойна отдельной книги, которую должны написать они сами. В идеале — так. Из первых уст — и не иначе.

Как все же удобно плыть в сюжетной прозе, держаться за коллизии, герой сам ведёт тебя, меняет твой первоначальный замысел, попадает в новые передряги. И ты вместе с ним, видишь его со стороны, следуешь за ним. В моей книге главный герой не определяется, фокус постоянно смещается от одного к другому. Поэтому мне трудно вставать на место моих персонажей. Срабатывает инстинкт самосохранения, это те вещи, которые трудно менять. Я крепко держусь за встречи, генерирую общение с новыми героями, мониторю Инстаграмм, Фейсбук, пишу незнакомым людям в Директ, не боясь (теперь), предлагаю повод для встречи, тему разговора и жду от них отклика. И чаще всего этот отклик получаю.

«Денис, добрый день!

Классная идея, спасибо за предложение. Я, конечно, считаю себя самым неинтересным героем для такого проекта, но можем попробовать»

«Денис, здравствуйте! Рада знакомству!

То, что Вы делаете это очень интересно) я готова встретиться»

Это первые реплики моих будущих героев, та самая завязка.

Вчера я планировал встречу с отцом Андреем. Он служит в Храме Св. Антипы, что расположен в Колымажном переулке. Этот храм и само прихрамовое пространство с кафе, киноклубом, лекторием давно привлекает меня. Многие мои коллеги-актёры являются прихожанами этого храма, по их сторис у меня сложилось впечатление, что в этом месте комфортно, свободно, благостно.

Постучался в Директ аккаунта Храма, мне назначили время встречи с батюшкой. И вот наступила пятница, я у храма. Отец Андрей разговаривает с пожилым человеком. Они сидят за столиком в кафе при храме, я вижу их через прозрачное стекло. На часах — 12:15 — мое время (а мое ли оно?), здесь все по часам, как в «Сбербанке». Каждый будний день к отцу Андрею приходят люди. Его можно назвать публичным человеком в хорошем смысле этого слова.

До 2008 года отец Андрей служил актером в Театре-мастерской Петра Наумовича Фоменко. Также он работал режиссёром и музыкантом. У нас очень много общего, нам есть о чем поговорить. Я смотрю через стекло на священника и прихожанина, невольно думаю, о чем они так долго ведут разговор. Отец Андрей облокотился на стол, внедрился всем телом (душой) в собеседника. И старик так же тянется к нему, тянется своей проблемой, насущной, ноющей, тугой. И я вижу как эта проблема медленно вытягивается из его тела, взгляд старика проясняется, что-то темное, безнадежное его покидает, взамен этому осторожно, бесшумно входит светлое, важное, входит так, что человек почувствует этот приход только тогда, когда выйдет из кафе и пойдёт туда, где жизнь. Наверное, это и есть Вера. Вернее, одно из ее воплощений. Я ведь не знаю, о чем этот старик просит. И не узнаю никогда. Это то, что остаётся только между священником и прихожанином. Это таинство. Вокруг сидят люди, пьют кофе, стучат по клавишам макбуков, делают свою работу и жизнь. Живут и не замечают, что рядом с ними вершится маленькое чудо помощи. Я мог бы войти в кафе, и там в тепле ждать, когда отец Андрей закончит беседу, но я стоял на осеннем, ещё робком ветру, в окружении двух белых нахохленных голубок. Мне не было холодно, мои мысли были заняты другим. Потом я увидел, что к батюшке пришёл ещё один человек, мужчина средних лет. По его суетливым движениям рук (он постоянно хрустел пальцами), по воспалённым от недосыпа глазам, я понял, что пропущу его вперёд, уступлю место, если можно так выразиться. У него безотлагательное дело, проблема, боль, которую надо вытягивать и как можно скорее. А что у меня?

Вопросы есть, но они ещё не до конца оформились, не созрели. Я понял это, стоя на улице рядом с голубями. В разговоре со священником нельзя растекаться мыслью по древу, надо быть конкретным, не отнимать у него драгоценное время, которое он может подарить другим. Да, конечно, он тебя выслушает, примет такого, какой ты есть, но где соль и суть проблемы? У меня в голове вертелись два полярных вопроса: один — об актерстве, и уходе из него, второй — об особых детях, о том, как родителям продолжать жить и верить, получив известие, что у них особенный ребёнок, как не утратить эту веру, если она была, как не растерять. Почему Бог допускает все это? И зачем? Второй вопрос даже сейчас в тексте раскололся на десяток смежных вопросов, требующих не одного часа и даже года, может и жизни не хватит, чтобы на них ответить.

Первый вопрос об актерстве только с виду проще, на деле — нет. Мне важно было спросить отца Андрея, как избежать фальши и неискренности, если твоя жизнь связана с театром, вымыслом, неправдой по определению. Как жить, когда маски героев прикипают к тебе, ты меняешь их, отдираешь их от лица, (снимаешь грим и образ), но они оставляют на тебе крошечные отметки, следы, которые накапливаются и формируются слой за слоем в другую маску, гибрид всего сыгранного. Потом в один момент ты устанешь освобождаться от масок, и будешь наслаивать их одну на другую, не снимая. Потом твоя голова отяжелеет и накренится (в поклоне), потом ты уйдёшь. С пространства сцены и жизни.

Текст про особых людей — своеобразный документальный фильм, где нет вымышленных героев, обстоятельств. Эта история должна крепко стоять на ногах, иначе ничего не выйдет. Здесь нет автора, есть — свидетели, и я один из них. Я тоже должен быть стойким, не допускать ложного актёрского ощущения, когда пробуешь чужие монологи на язык, разыгрываешь их. Это профдеформация, театр крепко вошёл в мою кровь, он захватывает правду в сети. Это никак не отражается на моих героях, они продолжают быть честными перед собой, перед своими детьми и подопечными, этот процесс касается только меня. Важно определить цель, сверхзадачу того, что делаешь, тогда ты сможешь перейти из одного качества в другое. Это снова от театра, но это не связано с фальшью, если цель благотворна. Цель «Изменение формы» — научиться любить, думать о другом, забывая себя. Как отец Андрей, навалившись на стол, весь уйдя в собеседника. Даже здесь я смотрю театральным глазом. Эта мизансцена все никак не выйдет у меня из головы.

Я позвонил помощнице отца Андрея и попросил перенести нашу встречу. Мне нужно подумать. Этого я, конечно, не сказал помощнице. Сослался на репетицию, на то, что не успею доехать в театр на другом конце Москвы. Если бы мое дело было безотлагательным, важным, конкретным, я бы остался и все успел. И в храм бы зашёл, нашёл возможность остановиться. Пусть это будут всего три минуты. Но нет. Я снова бегу, от себя-к себе, к какой-то собственной правде, чистой, без примесей, к конкретике, мужеству, пониманию, что времени в сутках мало, и это исчезающее, крошащееся время надо наполнять смыслом.

Время для встречи придёт, но позже, в своё время.

Встречи важны так же, как и не-встречи.

Не-встреча с отцом Андреем переоформила меня.

Вопросы, которые я мечтал задать, отпали. Ушли из меня, вытянулись, а я даже и не заметил этого. Время для постановки новых вопросов и есть предчувствие будущей встречи.