Предыдущая часть…

Травма, как главный инструмент современной биополитики 

              Известна концепция Славоя Жижека о том, что насилие можно разделить на две категории: субъективное насилие и объективное. Удивительным образом, именно субъективное насилие представляет из себя то, что обычно ассоциируется с насилием: физическая боль, садомазохизм, убийства, пытки, изнасилование и т. д. Объективное же насилие, порой называемое структурным насилием, это скрытое насилие, то, что можно, пожалуй, назвать «унижением человеческого достоинства». Бедность, расово-религиозные притеснения, систематическая нетерпимость огромной прослойки людей к квир-сообществу, ущемление по причине инвалидности — это систематическое насилие, постольку поскольку сама система многих капиталистических государств в основе своей зависит и зиждется на провокации и эксплуатации множественных кризисов, производимых с пугающей скоростью. Согласно Веберу, у государства — исключительная монополия на насилие, и как мы теперь понимаем, не только на его контроль, но и на его постоянное производство.

               Данная концепция невольно прослеживается посредством свободной ассоциации и в идеях уже упомянутого ранее Джорджо Агамбена, которых, вдохновляясь концепцией биополитики Мишеля Фуко, расширил её политическую категорию. Для Агамбена, юриста по образованию, человек становится краеугольным камнем всей философии, будучи основой права, источник как морали, так и Закона, который — всего лишь абстракция того стремления, который происходит из Политического. Итальянский философ с огромной проникновенностью указывает на то, что внутри человек бесконечен! Иными словами, его имманентное есть более существенным и ценным, нежели его трансцендентное, которое служит лишь продолжением, мостом с миром, в котором душе вынуждено обитать. Дух вечен, Дух нельзя убить, ибо Он бестелесен. Дух надчеловечен и потому есть человек в самом глубоком его смысле. Дух невозможно контролировать, однако Власть не есть феноменом Духа. Проистекает из нашего физиологического мира, как аспект владения, собственности, зависимости. Тем, что бесконечно, невозможно владеть, ибо оно необъятно, однако можно владеть проекцией этого бесконечного. Оттого такое внимание Фуко и Агамбеном уделяется именно биополитике, как неизбежному — чтобы политике быть, она должна оперировать в регистре физического, живого, а значит — биологического. Для Агамбена сама по себе власть — это суверенная власть тех, кто обладает политической Волей, однако проблема возникает ровно в тот момент, когда встаёт вопрос касательно формы управления, того, как именно стоит организовать власть, дабы утвердить само её право на существование? Очевидно, что, подобно папству, стремящемуся утвердить свою власть через претензию на наследство Древнего Рима, Реальной истории, Власть стремиться найти своё основание и легитимацию в физических объектах, в Вещах вокруг него, как символ возможного обладания. И что лучше подходит на эту роль, чем сами наши человеческие тела? Биологические машины-контейнеры, которые порождают само стремление к обладанию самими сосудами! Ещё древние греки видели в политике непосредственное продолжение физической жизни, однако Агамбен заходит ещё дальше. Для него сам феномен (у)правления[1] зиждется на собственной легитимации посредством низведения личностей, людей до того, что философ называет «голой жизнью», абсолютного отчуждения, когда человек не представляет из себя ничто иное, как всего лишь тело, пустую биологическую оболочку, служащую топливом для политического суверенитета. Агамбен приводит как пример подобного производства «голой жизни» пример из древнеримского права, где существовал статус homo sacer (сакральный человек). Этот статус присуждался человеку, нарушившему клятву, и посему был проклят богами, так как все клятвы, данные в Древнем Риме, считалось, совершались перед одним или несколькими богами, которые, будучи высшими судьями, имели право покарать нарушителя. В каком-то смысле клятва являлась самопроклятием, так как в случае нарушения клятвы наказание богов (проклятие) было неизбежным. Таким образом homo sacer как бы переставал принадлежать к гражданскому обществу Рима, ибо с момента совершения преступления становился собственностью богов. Отсюда и парадоксальное состояние homo sacer, которое заключалось в том, что преступник, в случае казни, мог быть убит, но не принесён в жертву в ходе ритуала — он больше не принадлежал к рангу субъекта, он уже жертва богов. Проклятый и изгнанный, но всё ещё существующий. Его можно убить, и только! Он недостоин сакральной возвышенной роли ритуальной жертвы, ибо его душа осквернена, проклята самими богами. Отсюда и двойственное прочтение слова sacer, которое в латыни обозначало одновременно и «проклятый», и «сакральный» подобно тому, как слово побѣ́да в древнерусском языка в зависимости от контекста значило и «победу», и «поражение». Агамбен проницательно указывает на то, что с наступлением эпохи национальных государств потребность в homo sacer, как в принципе, на котором основаны отношения между политической властью и биологической составляющей субъекта философии, приобретает катастрофическую важность. Отныне граждане государства — это постоянное отчуждение, акт вечного насилия, который оправдывает и легитимирует само государство не просто как коллективное, абстрактную репрезентацию самого народа, но как отдельную сущность, гомункула, который стремиться выбраться из пробирки. Агамбен настаивает на перманентном статусе homo sacer современного гражданина европейского государства ещё и потому, что сама основа национального государства сегодня берёт своё начало в римском праве, а именно — в идее чрезвычайного (военного) положения, когда правитель наделяется абсолютной полнотой власти ввиду онтологической трансцендентности самого События. Иными словами, согласно итальянскому философу, насколько бы сильно государство не притворялось демократическим, сама его основа зиждется на производстве постоянного насилия, на абсолютной власти диктатора. Именно возможность наличия чрезвычайного положения открывает тот сокрытый насильственный центр Политического, который заложен в каждом из нас, и право на владение которого политическая элита стремится отобрать у нас посредством тотального отчуждения.

               Здесь я хотел бы сделать смелое заявление и указать на тот факт, что приватизация травмы становится сегодня самым эффективным инструментом в тоталитаризме современной биополитике. В своей статье «Приватизация стресса» видный культурный теоретик Марк Фишер указывает на то, с какой жестокостью осуществляется политика контроля над населением посредством приватизации стресса.

«Неудивительно, что мы чувствуем тревогу, депрессию и отчаяние, когда количество часов и оплата труда в любой момент могут измениться, а условия найма крайне нестабильны. Сперва невероятным кажется то, как стольких трудящихся удалось убедить, что ухудшение условий следует принять как естественное развитие событий, а источники любого стресса искать внутри себя — в биохимии мозга или собственном прошлом. [П]одобная приватизация стресса становится лишь очередным воспринимаемым как должное аспектом якобы деполитизированного мира»[2].

Заигрывая с идеями либерализма и гражданской автономии, современная гегемония заманивает нас в ловушку неопределённости, внушает нам, что травма есть высшее благо, ведь что такое стресс, если не травма? Более того, все твои заслуги становятся их заслугами, ибо такова цена их милости, в то время как депрессия, тревога и проч. это лишь твои проблемы, с которыми ты должен, как независимый субъект, справляться сам. На этом фоне неудивительно, что заговоры Big Pharma кажутся как никогда более реальными. И пусть реальность намного прозаична, когда выясняется, что нет никакого заговора, от этого не становится легче. Как раз-таки потому, что нет заговора, что сама система свои наплевательским, безразличным отношением к своим гражданам, которых выгодно иметь, подобно Матрице, в виде «голой жизни», по сути, поощряет эпидемию депрессий, тревожностей и стресса. Когда легче не создать достойные условия жизни, решить вопросы безработицы, бездомности, бедности, несправедливой оплаты труда, а лечить симптомы, советовать людям «не пренебрегать своим психологическим здоровьем», которое они же сами и подрывают. А мы лишь тратим деньги на седативные, антидепрессанты, болеутоляющие и снотворные. Нет никакого заговора, есть лишь система, которой выгодно угнетать и притеснять всех, находить слабые точки каждого, неважно белый ты или чёрный, гей или натурал, женщина или мужчина, трансгендер или цисгендер. Всё продаётся и покупается. И вместо того, чтобы бороться с системой, выведя проблему из сферы интеллектуальных гипотез в сферу политической борьбы, мы лишь занимаемся собственной продажей — наша идеология — это товар, который мы продаём, а наше ментальное здоровье, точнее его подобие, достигаемое временным приглушением боли разорванной души, — то, что мы покупаем взамен.

               Именно поэтому Джорджо Агамбен указывает на то, что основная форма европейской биополитики — это биополитика концлагеря, где каждый аспект жизни не просто контролируется, но направлен на зависимость жертвы от угнетателя, который добивается этой зависимости искусственным ухудшением качества жизни. Однако не стоит забывать, что не только европейцам присуща биополитика угнетения.

               В этом смысле что такое палестино-израильский конфликт, если не гигантская травма, подпитываемая предыдущими травмами, контролируемыми нынешними правыми биоэстеблишментами, которым выгоден вечный цикл насилия? С одной стороны, есть крайне правое правительство Нетаньяху, которое имеет абсолютные претензии на владение травмой еврейского народа, на Холокост и запрет на любые посягательства на критику израильских властей. Израиль становится действительно европейским государством в том смысле, что их биополитика — это биополитика концлагеря. Возьмите тот же сектор Газа, который только не ленивый не вспомнил назвать «тюрьмой под открытым небом» (опять-таки, в парадигме западной цивилизации). Антидиффамационная лига относится к той же категорию концлагеря, ибо норовит контролировать саму речь (наши мысли, наше бессознательное) посредством языка, что обречено на провал, однако это не перестаёт возмущать легко раззадориваемых якобы бойцов за левую свободу слова.

               Однако если Израиль — это биополитика концлагеря, то Палестина — это биополитика шахида[3]. С другой стороны, есть исламистские радикалы, которые верят в праведность джихада против врагов Аллаха, против покусившихся на идентичность арабов Палестины, а значит — на всех мусульман, а значит — и на самого Аллаха! При этом не стоит искать в этой идеологии место для сочувственного атеистического снисхождения, в котором сокрыт унизительный подтекст опущение радикалов-мусульман на уровень непросвещённых варваров, заблудших неучёных душ, оказавшихся во власти злых, Других имамов — существ словно бы инородных для самого арабско-исламского контекста. Облекая себя в надменность псевдопросвещённости, что якобы доказывается уже простой неверой в Бога, левые забывают, речь идёт не о вопросе веры, но о религии — своде законов и правил, по которым вера должна и обязана эксплуатироваться. Все мы верим. Более того, вера абсурдна сама по себе, что упускают многие, ведь она, в отличии от идеально холодной, энтропической науки, не требует фактов и Знания и как раз-таки зиждется на их отсутствии. Вера абсурдна, однако религия, будучи слугой Символического, становится, как бы это тсранно ни звучало, регулятором веры, её рационализатором, когда сама бунтующий, революционно-преодолевающий характер веры перенаправляется в сторону иных категорий. Огромное количество «верующих» мусульман сегодня «верят» не потому, что согласны с моралью, проповедуемой Мохаммедом (оказываясь способными к подобной интерпретации), но потому, что сам ислам оказывается неким Идеалом-Я, идеологией, которая указывает им на место величия в мире, где мусульманам в нём отказано. Это не снисходительное отношение свысока, утверждающее неспособность мусульман преодолеть «стадию зеркала», но попытка утвердить тот факт, что сам Идеал-Я, возникающий со стороны, это наше непосредственное Воображаемое, продолжение нашего Я-Идеала. Мы сами создаём тот образ, к которому стремимся, ибо видим его Абсолютным. Это — бешеная, иррациональная Вера в то, какими мы действительно должны были бы быть, однако преломляется как раз-таки в Реальном зеркале. То, какими мы хотим видеть себя действительными, оказывается лишь манипуляцией идеологии, до отвращения кривым зеркалом. И мы смотрим в него.
               Отсюда и вспоминаются шокирующие случаи палестинской пропаганды, когда целые детские каналы были направлены на то, чтобы воспитать идеальную машину, стремящегося радостно умереть в нужный момент шахида — стремление к Смерти становится основой исламской биополитики. При этом с удивительной настойчивостью «сочувствующие» палестинцам белые люди продолжают расчеловечивать их посредством полной объективизации. С одной стороны, осуждая бесчеловечное зомбирование, они как бы взывают к их невинности, указывая на то, что «всего лишь дети» и «им не дали иного выбора». Что возмущает в этом больше всего, так это своеобразная эмоциональная импотентность, которая останавливает на полуслове. Кто «не дал им иного выбора»? Откуда «они» взялись? Почему «их» никто не стремиться наказать? И почему никто не обращает на «них» свой праведный гнев? Очевидно, что оказывается здесь сокрытым ещё более глубокая фобия, которая заключается в том, что мы не хотим видеть арабов самостоятельными единицами. Для нас — это невинные, бедные детки, которые ничего в этом мире не понимают, отчего им нужна наша поддержка и любовь, и понимание! А любой ужас, который они творят — это лишь маленькая шкода, даже близко не подходящая под категорию «зла», ведь дети не знают, что такое «зло». Они лишь «наивны» и «невинны»! Представьте себе, насколько это надо свысока смотреть на людей, чтобы даже не предполагать им некую способность к тому, что быть злыми! Даже будучи плохими, мы хотим чувствовать величие. Даже будучи плохими, мы должны быть самыми плохими, источником всех бед угнетённых народов, злым белым злом, чья обязанность отныне указывать на своё место таким же плохим белым людям на их место в истории. Белым людям, к которым мы, нехотя, но причисляем евреев, что сама идеология, сама логика мышления работала! Так, например, вспоминая статью «Спільного» «Чому українці мають підтримати палестинців», где автор абсолютно наглым способом заигрывают с чувствами среднестатистических украинцев, пытается учить нас уму разуму, и почему это «правильно» поддерживать палестинцев, как если бы это было некое абстрактное благо или концепция, а не живой народ и сущность! Особенно заставил кипеть мою кровь вопрос «Как можно смотреть на фото Газы и не видеть Мариуполь или Бахмут?» («Як можна дивитися на фото Гази та не бачити Маріуполь чи Бахмут?»), так и хочет совершить метафорический плевок в лицо и ответить: «Просто. Ведь это не Мариуполь и не Бахмут. Это Газа». Хочется включить идиота, понять превратно и прямолинейно, совершить насилие над языком и начать с жестокостью педанта издеваться над намеренной издёвкой над всеми нами. С таким же успехом можно спросить «Как можно смотреть на фото Дрездена и не видеть Мариуполь или Бахмут?» Очевидно, что в этой ситуации разность интерпретации задаёт контекст, что очевидно, что вопрос, его герменевтика имеют разный окрас в разных контекстах. Однако суть здесь заложена гораздо глубже, а именно в том, что левый псевдолиберализм «Спільного» неизменно желает посягнуть на нашу свободу для собственной же выгоды, чтобы доказать свою точку зрения, не предоставляя никаких аргументов. Вспоминает один из многочисленных анекдотов Жижека, который он привёл в своей относительно недавней статье «Украина — это Палестина, не Израиль»:

«Однажды я спросил своего младшего сына, может ли он передать соль, на что получил ответ: „Конечно, могу“. Когда я повторил свою просьбу, он огрызнулся: „Ты спросил меня, могу ли я это сделать, и я тебе ответил. Ты не говорил мне, что я должен это сделать“. Кто был свободнее в этой ситуации — я или мой сын? Если мы понимаем свободу как свободу выбора, мой сын был свободнее, потому что у него был дополнительный выбор, как интерпретировать мой вопрос. Он мог воспринять его буквально, а мог интерпретировать его в обычном смысле, как просьбу, которая была сформулирована как вопрос из вежливости. В отличие от него, я фактически отказался от этого выбора и автоматически положился на конвенциональный смысл.

А теперь представьте себе мир, в котором гораздо больше людей ведут себя в повседневной жизни так же, как мой сын, когда он дразнил меня. Мы бы никогда не знали наверняка, что хотели сказать наши собеседники, и мы теряли бы огромное количество времени, занимаясь бессмысленными интерпретациями. Разве это не является точным описание политической жизни последнего десятилетия? Дональд Трамп и другие альт-правые популисты воспользовались тем фактом, что демократическая политика опирается на определенные неписаные правила и обычаи, которые они нарушают, когда им это выгодно, избегая при этом ответственности за то, что они не всегда явно нарушают закон»[4].

Безусловно, «Спільне» не нарушает никакой закон, однако очевидно, что издание заигрывает с крайне сомнительными нарративами, которые вовсе не понятно какое должны иметь отношение к левым идеям. Понятно, что издание жаждет воспользоваться той политической плазмой, из которой куётся будущая, «настоящая» украинская держава, для того, чтобы попытаться указать на непоследовательность позиций Зеленского и его правительства, а значит — и на несостоятельность центристско-националистических настроений, угроза которых с каждым днём заботит наше будущее всё больше и больше. Однако сама критика оказывается несостоятельной: будучи не в состоянии чётко проговорить то состояние глобальной несправедливости по отношению ко всем семитским народа на Земле Израильской, «Спільне» неизбежно уходит в то опасное чёрно-белое разграничение, о котором я говорил в предыдущей части. Ведь стремление к Абсолюту уже обречено на провал, ибо подразумевает само его существование, а значит — неизбежную радикализацию. Более того, даже само указание на то, что, да, нет абсолютно чёрного и абсолютно белого, но есть более чёрное и более белое. Опасность становится ещё ужаснее, когда начинаешь понимать, что данная коннотация несёт в себе радикализационный потенциал, ибо скрывает в себе интенцию к экспансии. «Пусть это и не есть абсолютно белым, оно есть самым белым из всех остальных. Значит этот оттенок серого — новое белое». Не составит труда увидеть, что подобные манипуляции неизбежно заканчиваются постепенным смещением фокуса в абсолютный моральный релятивизм, когда один и тот же оттенок серого начинает считать одновременно и белым, и чёрным разными акторами дискурса. И ведь не подобное мы видели с приходом к власти Трампа, когда, внезапно, радикализировавшееся правое крыло правой Республиканской партии стало принято считать краем спектра (который, по итогу, никуда не сместился), в то время как изначальное ядро консерваторов стало в считаться этой релятивистской парадигме чуть ли самой трезвой, «центристской» (а значит — умеренной, а значит — «прагматичной» «наиболее популярной» и «уравновешенной») альтернативной всему политическому истеблишменту США…

               Всё это не не может не вызывать растерянности. Проговаривая справедливо замеченную непоследовательность украинских дипломатов и международников, Сабурова, автор статьи, тем не менее не указывает на более глобальную опасность того прагматизма, который сейчас взяли за основу своей идеологии украинские политики. Так, проблема этой идеологии прагматизма оказывается заключена в её релятивизме: пока вы поддерживаете Украину, вы всё делает правильно — на всё остальное нам наплевать. Уверен, будь Трамп за Украину, не меняя абсолютно ничего остального как во внешней, так и во внутренней своей политике, он стал вторым после Джонсона любимцем украинцев. Подобное произошло с совершенно бредящим любителем свободного рынка Хавьером Милеем, недавно избранным аргентинским президентом, которого уже называют «мини-Трампом» за его фанатическую веру в свободный рынок. За его поддержку Украины Зеленский уже готов ему петь дифирамбы и поздравлять по телефону за победу на выборах. Всё больше мы видим, как война из мифообразующего события, из притчи, где начинает Царство, становится самой основой украинской идентичности, которая норовит исчезнуть, стоит войне наконец закончиться. Без своевременно предпринятых мер мы оказываемся под угрозой просто подвиснуть в вакууме морального релятивизма. Однако Сабурова решает не углубляться в эти «скучные», но справедливые материи. После подробного анализа непоследовательностей во внешней политике Украины, они лёгким взмахов руки отбрасываются, как «вынужденные политическим прагматизмом», после чего нам, украинцам, ни с того, ни с сего предлагается «не молчать» и поддержать палестинцев. Если Украина и стремиться отмежеваться от любых ассоциаций с ХАМАСом, который непосредственно (и, конечно же, в глазах современных леваков абсолютно несправедливо) ассоциируется с самими палестинцами, а также явно поддерживаем Россией, Китаем и прочими политическими маргиналами по типу КНДР, Ирана и Кубы (тогда как прочие арабские страны выражают ноты протеста Израилю разве из символической необходимости), то украинцы должны откуда-то в себе найти параллели между нашими народами и «выразить солидарность», «поддержать угнетённый народ» и прочие идеологические заменители вкуса. Однако неизбежно возникают вопросы. В чём мы должны именно подержать? В борьбе за свободу? Это также абстрактно как борьба за мир во всём мире и благосостояние для всех? Кто эти «все»? Что это за онтологическая категория? Но дальше больше. Свобода. А какой ценой? И какими методами? Теми, которыми их добивается ХАМАС? Сомневаюсь. Но какими тогда? «Спільне» сетует на то, как западные намеренно отождествляют ХАМАС с палестинцами (опять-таки, совершенно несправедливо, ведь ХАМАС взялся просто так «из воздуха», учредив диктатуру в секторе Газа, а вовсе не потому, что победил на выборах и с молчаливого согласия жителей Газы позднее узурпировал всю власть!), полностью игнорируя сложную историю борьбы палестинцев за свободы и самые разнообразные силы влияния. Однако почему тогда мы слышим, что только о ХАМАСе? Где остальные «мифические» силы, которые где-то там есть, и которые на что-то влияют, тогда как мы сами всячески стремимся выставить палестинцев лишь жертвами во всём, безвольных и слабохарактерных амёб, которых несёт ветер Политического? Почему «Спільне» не вспоминает действительно сложную и неоднозначную, общесемитскую катастрофу, в которой израильско-палестинский конфликт становится клеткой для боёв, а Израиль с Палестиной — бойцовскими петухами, на которые мы все с пеной у рта, в исступлении делаем ставки? Почему никто не пытается быть чуть более сложными, а вместо этого совершают ошибку и не делают чёткий выбор, невольно давая своей идеологии съехать в пользу одной из радикальных сторон (исламистов и ультраправых сионистов)? Более того, почему тогда с таким самозабвением украинские левые не кидаются защищать русских, которые ни в коем случае не должны отождествляться с режимом Путина? Почему мы не оправдываем их, а наоборот — с ещё пущей бесчеловечностью расчеловечиваем их, приписывая им малодушие и слабовольность перед лицом необходимости дейстивй по смене власти в России? (И пусть это и справедливые вопросы и претензии — почему это касается только русских, но не палестинцев? «Вы не понимаете, это другое»?) Ответы на эти вопросы «Спільне» нам не даёт…

               Таким образом нам становится понятным, что отсутствие действительных решений и предложений, ответов говорит о чём-то. Очевидно, что те вопросы, которые поднимаются, поднимаются исключительно чтобы быть поднятыми, для содержания, красивого барочного интеллектуального узора очередной дискуссии, но не для того, чтобы ими предварить ответы. Но почему? На это хочется ответить в абсолютно марксистской форме обвинителя и указать на то приспособленчество, о котором я недвояко говорили протяжении всех статей. То, что как мне кажется, упускают слишком многие, так это то, что мы сам есть большие жертвы биополитики травмы, которой есть решение о двух государствах. Вместо того, чтобы попытаться решить конфликт, который Британия искусственно создала, ООН лишь подлила масла в огонь, в ультимативном тоне заявив, что отныне эта земля будет «справедливо» поделена между израильтянами и палестинцами. На этом фоне взбунтовавшие арабы выглядят буйными дикарями, с которыми пытались «говорить по-человечески», а евреи — козлы отпущения, которых теперь незазорно окунать головой грязь за «империалистические» амбиции. Решение о двух государствах — это есть самое настоящее стремление к имперскости, которое всеми нами неизбежно поощряется! Мы хотим быть котами Леопольдами, которые мечтают заставить всех жить дружно, абсолютно наплевав на то, что какие травмы мы этим порождаем, и кому мы даём эти травмы во власть. Мы все становимся не просто объектами. Мы все — актёры в глобальной театральной постановке капитала. Ты будешь играть фашиста, а ты — левака. Ты любишь деньги, а ты — палестинцев. Сплошные ярлыки, ярлыки, ярлыки. Ноль критического мышление в мейнстриме. Нам намного легче называть действия Израиля по отношению к арабам геноцидом и апартеидом, а самом правительство Израиля — фашистами, однако понимаем ли действительно под это, что хотим сказать? Я не говорю о том, что-то, что мы называем геноцидом по отношению к палестинским арабам, таковым не является, я стремлюсь указать на то, какие идеологические преференции мы себе хотим заполучить? Мы говорим слова «фашизм», «геноцид», «апартеид», потому что хотим «вмешаться» в Событие, мы хотим сделать его понятным, простым. Мы говорим эти слова потому что это те маркеры, тот сленг, который позволяет нам продавать себя и свою идентичность, ибо таким образом мы как становимся её обладателями. Но никто не владеет идеологией, как и никто не владеет времени. И тем не менее, как наёмная рабочая сила, мы продаём то, чем не владеем. Мы говорим определениями-клише, оставаясь лицемерами. Так, во время начала военной операции против ХАМАСа в секторе Газа, 28 октября 2023, Крейг Мокхибер, тогда ещё сотрудник ООН по правам человека, за четыре дня до своей отставки уволился, тем самым выразив своеобразный протест тому «геноциду по учебнику», который происходил в Газе. Удивительно, что при этом, видимо, Мокхибер никогда не слышал о войне в Украине и тех зверствах, которые на оккупированных территориях проводят русские солдаты. При этом само ООН не нашло[5] доказательств геноцида в Украине, в то время как Международный суд в Гааге выдаёт[6] ордер на арест Путина и Львовой-Беловой, уполномоченной по правам ребёнка в РФ, за насильственную депортацию детей, что подпадает под определения геноцида. И что это, если не геноцид, подобный тому, как нацисты во время Второй мировой крали польских детей и перевоспитывали их на «правильных» арийцев в немецких семьях? От подобного лицемерия становится не просто тошно — хочется криком разодрать себе горло и разбить лицо о стену. Очевидно, что нынешняя система просто не справляется с теми вызовами, которые выпадают на её долю. И в этом ведь и суть. То, что такой институт влияния как ООН не справляется, говорит как раз-таки о том, что он нужен — он сам порождает бюрократическую затхлость для того, чтобы порождать ещё большие конфликты, чтобы у самого ООН было ещё больше забот. Если ты выполняешь свою работу слишком хорошо, то в какой-то момент ты можешь остаться без работы!

               И мы потакаем этому мировому порядку. Не только потому, что не видим альтернативы. Те, кто причисляют себя к Западной цивилизации или стремятся себя к ней причислить, начинают принимать правила игры, ведь только так можно победить. Таким образом, вместо того, чтобы избавляться от имперских травм, вместо того, чтобы стремиться к равенству, чтобы сражаться за свой Голос и политический голос, биться, не чтобы победить, но чтобы оказать сопротивление, мы устраиваем глобальные конкурсы, где спорим о том, кто из всех нас больше травмирован, в то время как сам этот спор скрывает ещё большую травму нарциссизма! Ведь, если мы сумеем решить палестино-израильский конфликт, каких ещё угнетённых мы можем использовать для того, чтобы показать, какие бессребреники, добросердечные и эмпатичные, справедливые и заботливые? Мы, Западная цивилизация, — это сообщество «коллективного нарциссизма», подобного тому, которые описывал Юнг, рассказывая о немцах, охваченных эйфорией нацизма. Мы бьёмся за решение о двух государствах не потому, что искреннее верим в его справедливость, а потому что хотим верить, потому что это будет продолжать давать то прибавочное наслаждение от субъективной правоты, которую мы хотим испытывать за своё мнение! Мы лишённые власти, доступа к влиянию на механизм политического (у)правления (из-за чего — чувствуем отчуждение к своей собственной суверенности, Политическому — источнику бессознательного насилия), сами становимся (или, по крайней мере, хотим быть) глобальными биополитиками, приобщенными к Другой травме, которую когда-то сами и породили и продолжаем порождать.

               Жижек верно подмечает, что чрезмерная сосредоточенность на субъективном насилии, неизбежное стремление в коллективном обществе доказать своё моральное превосходство посредством публичного осуждения «очевидного зла» играют с нами злую шутку, отчего объективное/структурное насилие нами игнорируется. Мы концентрируемся лишь на тех жертвах, которых можем очевидно приписать к таковым; на сознательно порнографической подаче информации в современных медиа — мы возмущаемся жестокости, сокрушаемся над развращённостью мира, однако эта интерпассивности не заходит дальше чувства обнюхивания собственных интеллектуальных задниц. Нам только кажется, что нашим эмоциональным всплеском мы высвободили наши накопившиеся чувства (при этом придав им политический вектор, обратив их разрушительную интенцию в продуктивный аспект), однако не в этом ли суть? Что нас заставляют «высвобождать» эти «накопившиеся» чувства, которые они же и провоцируют? Самой ультимативной формой насилие становится само требование осуждения субъективного насилия, которым питается и размножается нынешний истеблишмент. Вместо того, чтобы быть властелина своего гнева, быть выше аффектов, как это называл Спиноза, мы лишь поддаёмся им, становясь машина травмы, постоянно производящими новое насилия, осуждая само очевидное насилие. Нас убеждают, что это правильно, но так ли это? Так ли необходимо чувствовать истощённое, ложное удовлетворение от той злости, которую мы испытываем, когда видим новые кадры бомбардировок Газы? Я не говорю, что это легко, но неужто нельзя противиться этому, видеть более глобальную картину? Этот порочный круг замыкается на безальтернативности разрешения конфликта между арабами и евреями, ведь что это, если не вечное насилие? Вечное субъективное насилие, потребление которого становится абсолютной травмой? Как для нас, так и тем более для всех народов западнее берегов реки Иордан? Мы оказываемся в пугающем лабиринте Плача, из которого нет выхода, который сакрализируется ввиду того, что сами стены лабиринта становится тем единственным, что отныне есть наш мир — единственное, что нельзя разрушить, ибо другого мы и не знали, и боимся узнать. Внезапно, избавление от травмы начинает пульсировать экзистенциальным страхом потери самого себя, ведь, привыкнув к постоянной травме, она становится «нормой», чувством, которое испытывает кожа при нормальной комнатной температуре. А теперь представьте, что это всё исчезнет. Это равносильно потере любой осязаемости, потому что всё, что слабее накалы травмы, попросту перестаёт восприниматься…

               Я призываю разорвать оковы и быть смелыми! Я призываю всех нас перестать поддаваться на эти уловки и мыслить более состоятельно! Долой телесные соблазны — пришла пора думать о том, как мы действительно можем на что повлиять! Для этого, как мне кажется, нужно чётко проговорить отказ от конформистских, якобы безвыходного решения о двух державах и задуматься над тем, как именно будет выглядеть справедливая Палестина.

               Какие у нас имеются варианты?

               1. Откатить всё назад. Это было бы невозможно совершить как физически, так и онтологически. Попытаться вернуть всех евреев назад в Европу и отдать весь Израиль под контроль не особо сознательному политически руководству Палестинской администрации было бы осквернением той травмы, которую пережили семиты. Повернуть время вспять означает ещё больше отказаться признать ту вину, которую мы несём перед народами Израиля.

               2. Продолжить бороться за два государства. Хоть мы и обсудили также скрытую ретроградность данного предложения, за которого с неимоверным исступлением борется весь Западный мир, стоит также отметить, что и игнорировать тот необратимый урон, который был нанесён, было бы ошибкой. Решение о двух государствах — это та травма, над преодолением биополитики которой нам нужно работать. Но как? Сместив точку зрения, найдя иной измерение на плоскости координат. Как правильно отмечает Жижек, «[в]ыбор здесь делается не в пользу той или иной жесткой идеологической группировки, а между фундаменталистами с обеих сторон и всеми теми, кто еще верит в возможность мирного сосуществования»[7]. Таким образом, обращаясь к тем евреям, несогласным с политикой Нетаньяху, и «светским» арабам, не разделяющим исламистский угар террористических партий, нам нужно в лучших марксистских традициях найти общих вектор двух якобы противоречивых антагонизмов.

               3. Одно государство для двух народов. Эта идея не нова и существовала уже определённое время. Как минимум с 2010-х годов. Причём не просто как влажная фантазия ультраправых о «Великом Израиле», но как действительная альтернатива, как возможность разрешить конфликт. Некоторые палестинские интеллектуалы (в частности, Халиди и Нусейбе) и вовсе говорят о том, что де-факто Израиль это уже одно государство от реки Иордан до берегов Средиземного моря. Проблема заключается лишь во второсортности самих арабов, которые не имеют ни гражданских, ни политических, ни социальных прав в Израиле. Данный вариант мог бы быть приемлемым, если бы не жертвовал стремлением арабов к идентичности. Ведь, хотим мы того или нет, идея государства, в котором и у арабов и евреев, которых в объединённом государстве будет поровну (приблизительно 7 миллионов человек), отдаёт утопическим проектом европейской демократии, которая существует лишь чётком контекст разграничения на большинства и меньшинства, в котором большинство определяет политическую идею нации и курса, в то время как меньшинство, чтобы быть включённым, соглашается с этим. К тому же, сложно представить, как вдруг израильское правительство решит смилостивиться и даровать всем арабам права и свободы граждан государства. Безусловно, есть крайне успешный пример ЮАР, однако это не решает демографической проблемы, которой пугают израильтян, а именно, что в какой-то момент арабов стане просто больше, чем евреев, и хрупкий баланс народов будет нарушен. Особенно учитывая тот факт, что огромное количество арабских беженцев пожелает вернуться, но уже в статусе граждан новой республики. Внезапно, евреи вновь станут притесняемым меньшинством, которые обязаны будут знать арабский. Конечно, можно сделать два государственных языка, принять ещё какие-то меры, однако для сохранения баланса требуется невероятная политическая и гражданская осведомлённость, которой в Палестине практически нет, а в Израиле граждане ещё должны доказать, что не утратили её.

               4. Таким образом, появляется четвёртое решение, которое я вижу своеобразным преодолением той реакции, под которую можно классифицировать что второй, что и без больших усилий третье. Как ни странно, но в истории уже имелись прецеденты, когда спор между народами, не имевших национального большинства ввиду имперской политики искусственного демографического разряжения, приводил к кровавому конфликту, заходил в тупик и требовал поиска нестандартных решений. Я говорю о Боснии и Герцеговине. На момент распада Югославии босняки, сербы и хорваты населяли субъект федерации Югославия приблизительно в равных пропорциях (треть каждой нации). Безусловно, споры об исторической справедливости и территориальном разделе привели к одному из сложнейших конфликтов на Балканах, приведшим к подписанию Дейтонских соглашений. Когда стало понятным, что война зашла в тупик и ни одна из сторон не состоянии добиться прогресса, было принято решение превратить Боснию и Герцеговину, по сути, в конфедерацию, состоящую из двух политических единиц, названных энтитетами: Федерации Босния и Герцеговина (населённая преимущественно босняками и хорватами) и Республика Сербская. У каждого государства есть свои парламенты, своя форма правления, своя полиция. Сама же конфедерация имеет власть над общей армией, внешнеполитическими обязательствами и политикой, монетарной и миграционной политикой. Помимо национальных органов управления существует также двухпалатный парламент конфедерации (Парламентская ассамблея), в котором каждый нации выделена ровно треть мест. Вместо одно президента — триумвират из хорвата, серба и босняка, Президиум, который правит четыре года. К сегодняшнему дню политическое устройство страны никак не изменилось, хотя с момента войны огромное количество хорватов и сербов вернулись в свои суверенные государства. Босняки отныне составляют национальное большинство и тем не менее… страной должны править один хорват, один босняк, один серб.

               Подобная идея конфедерации, как мне кажется, как нельзя лучше из всего, что уже было предложено, подходит на роль решение конфликта в арабо-израильской войне, начавшейся вот уже как сто лет[8] назад. Конфедерация с чётко закреплённым, равным числом представителей народной власти от Республики Израиль и Государства Палестина в коллективном парламенте станет жестом всеобщего сопротивления контролю травмы западных элит от лица семитских общин. Здесь можно пойти даже дальше и позволить любым национальностям занимать посты в государстве в отличии от той Боснии и Герцеговины, где люди, являющиеся представителями трёх правящих наций, ущемлены в избирательных правах, за что были раскритикованы ЕС и должны были внести соответствующие поправки. До тех пор, пока человек верит и поддерживает, готов представлять интересы того государства, которое он представляет, не должно быть препятствия в том, еврей этот человек или араб, или кто-либо ещё. В конфедеративном решении вопроса я вижу чёткую возможность почтить стремление палестинцев к возрождению самоидентификации, более открытой и либеральной, и в то же время позволить евреям сохранить право на историческую родину, которую у них отняли. Более того, каждый, имея собственную суверенность, будет вовлечён в процесс постоянно диалога и дискуссии, когда для решения проблемы вооружённый конфликт больше не будет восприниматься как вариант, ибо в самом дискурсе будет заложена продуктивная основа (со)существования двух народов, объединённых волей судьбы общей травмой. Так, Иерусалим становится «мировой столицей», новым центром культуры и прогресса на Ближнем Востоке — объединённым город, в котором мирно сосуществуют множество наций. Иерусалим будет общей столицей как Республики Израиль, так и Государства Палестина, так и новой конфедерации, с посольствами обеих государственных единиц, общим парламентом и ассамблеями каждого из субъектов федерации. Штаб-квартира ООН (или того, что будет новой её, лучшей и справедливой версией) станет новым форпостом идей равенства и ненасилия на Ближнем Востоке, в то время как Президиум из четырех членов (двух от Израиля (еврей и нееврей) и двух от Палестины (араб и неараб)) будет легитимно избираться на общеконфередативных выборах на 4 года.

               Безусловно, это всё также не исключает работы над гражданским обществом среди арабов и среди евреев (чтобы создать возможность существование действенных партийный и демократических, функционирующих альтернатив), и того факта, что общими усилиями, под наблюдением международных сил и миротворческих миссий должна быть снята оккупация с Западного берега и сектора Газа, создана новая законодательная база и быть проведены легитимные выборы в обоих объектах будущей конфедерации. И первые, и вторые должны прийти к понимаю, что взаимное истребление пойдёт на руку только эксплуататорам их травм. Здесь я считаю несколько наивным полагать, что кто-то более важен, чем другой, ибо, как мы уже выяснили, линейное мышление приводит к самому началу лабиринта Плача, выхода из которого нет. Формула, заключённая в том, что нет противоречия между «безопасностью евреев» и «свободой арабов», и что «евреи окажутся в безопасности ровно в тот момент, когда арабы станут свободными»[9], звучит до непотребства утопичной, так как неизбежно перетягивает одеяло с одной стороны на другую и грозит скатиться в культурный релятивизм, который субъективен, а значит неразрешим. Суть как раз-таки в том, что ни одно из этих условий не является ни верным, ни неверным, так как являются взаимоисключающими Абсолютами, что a priori недостижимы. Иными словами, данные попытки «стереть» друг друга из общей ткани геополитического нарратива связаны с самим травмирующим антагонизмом, самой неспособностью отследить причины этого взаимного неприятия, источник которому, как мы теперь понимаем, извне, в борьбе империй, а потому — создаётся своеобразная символическая структура, служащая лишь костылём, но не гипсом, способным залечить рану. Эти два основных тезиса как бы говорят, что сама основа проста и понятна, что она лишена конфликтов, что всё «просто», лишь другие оказывается тем бельмом на глазу, которые подрывают сам символический баланс, выражающий общее равновесие Реального. Исчезновение Другого становится ультимативной фантазией, завершающей картину мира, становится той частью, которая легитимирует само стремление к «нормальности», однако это не решает истинной проблемы. Таким образом ни «свобода арабов», ни «безопасность евреев» не должны быть приоритетами нового семитского государства, «справедливость и равенство народов», когда моя безопасность не может быть выше твоей свободы и наоборот.

               Признаю, моё предложение не есть чем-то новым. Уже существуют общие арабо-еврейские инициативы, которые работают в области просвещения и продвижения конфедеративного решения вопроса. А люди[10] умнее меня не только предлагают ещё большее количество альтернатив, но и делают важнейшее дело — стремятся вернуть левые силы в Политическое поле. Наша задача становится оттого ещё более понятной и чёткой. Быть более практичными и работать в общем направлении. Говорить с людьми, углубляться в постколониальную теорию, а также — мыслить более креативно. Объединяться вокруг общего антагонизма и находить больше общего. Как можно чётче проговаривать важность поиска единомышленников среди арабов, евреев, неевреев и неарабов, которые будут вместе работать над тем, чтобы убедить не только мировое сообщество, но и сами разобщённые семитские народы в необходимости перехода к конструктивному диалогу сосуществования.

               В своей невероятно важной статье «Европа: Исчезающий посредник» указывает важность Европы в том смысле, что Европа никогда не была состоящей из границ, но всегда стремилась к состоянию всеобщего пограничья, когда культуры, языки, мысли, идеи, дискурсы свободно обмениваются и обогащают друг друга, создавая невероятно мощную интеллектуальную сферу. И ведь действительно, каждый уважающий себя европеец должен был знать как минимум несколько языков для того, чтобы быть всего общеевропейского пространства и общей культурной традиции. Проблема современной Европы (точнее, в чём заключена её стагнация) заключается в том, что сама идентичность Европы слишком долго держалась на империализме и абсолюте Власти, подкреплённой лишь языком. Царство, рождённое и существующее лишь в строках притч… Начиная с конца Второй мировой войны Европа стала терять свои позиции влиятельного политического игрока, ожидания повиновения лишь по принципу наличия у себя политической Воли, оставаясь при этом прикрытой ядерным зонтиком США. Короче говоря, действительная сила Европы была ничем не подкреплена — лишь её созависимостью от Америки, которая начинала всё больше перенимать на себя образ мирового жандарма, что неизбежно сменилось неприкрытым, латентным («мягким») империализмом, выраженным в экономике и культуре. Европа даже не была «мудрым» противовесом и судьёй действиям США где бы то ни было, как это показывают войны в Персидском заливе и бомбардировки Югославии, с целью «принуждения к миру». Делегация какой бы то ни было реальной силы Соединённым Штатам стали, в частности, как утверждает Балибар, причиной того «обобщённого антисемитизма», когда парадоксальным образом сосуществуют юдофобия и исламофобия, на что оказали своё влияния христианский фундаментализм (неизбежно связанный с капиталистическим наследием протестантской этики, из которой происходит «американская мечта») в США, как один важных политических рычагов; 11 сентября, как реакция на эксплуататорско-провокационную политику Америку на Ближнем Востоке; полное непротиводействие проповедованию антисемитских теорий заговора, а также парадоксальная поддержка Израиля, связанная в первую очередь, как это обычно бывает, с прагматичным стремлением иметь свою форпост влияния на Ближнем Востоке для более контролируемого воздействия на богатый нефтью регион. Сегодня слабохарактерность Европы (а вместе с ней — и всех институтов власти, представляющей ценности европейской демократии) видна, как никогда прежде. Бюрократия приводит ко всё большему разложению[11], тогда как ультраправые популисты начинают вновь поднимать свои головы за пределами Восточной Европы. Как разорвать этот порочный круг? Мы должны действовать уже сейчас! Следуя Балибару, действие должно стать неизбежно самой политической Волей, а не результатом из Неё. Чтобы добиться результатов, мы должны перестать слушать пустые обещания политиков и добиваться своего, работать в силу наших возможностей и даже больше. Подобно тому, как Украина действовала в начале горячей фазы, просто защищалась, делала всё от неё зависящее, пока Европа и США трусливо выжидали исхода, и только потом начинали поставлять орудия, предназначенные скорее для партизанской войны, нежели для полноценного контрнаступления (что, как мы видим, происходит и по сей день…). Сегодня слабохарактерность Европы (а вместе с ней — и всех институтов власти, представляющей ценности европейской демократии) видна, как никогда прежде. Власть и сила оставались и остаются в наших руках, потому что мы действовали вопреки всему. В то время, как Европа все больше сталкивается с фактом собственной несостоятельности и неактуальности, требующими неизбежного, более открытого и инклюзивного политического аппарата, и мышления, не зиждущегося на пережитках старых эпох, мы держим оборону. Наша опасность заключается в том, чтобы сохранить человеческое лицо, чтобы не стать тем, чем уже очень долго становится Израиль, — игральным столом империй, на котором делаются ставки и сбрасываются карты. Украинцы (как и все остальные народы) должны поддержать палестинских арабов, как и израильских арабов, как и израильских евреев, как и палестинских арабов. Грядут перемены, и наша цель — первыми подставить паруса под эти ветра. Главное — не упустить момент! Как говорил Камю, если понимаешь, что не способен победить, — сопротивляйся! Само наше стремление найти мир и есть одно гигантское сопротивление той гегемонии, что царит сейчас! Так не постоим же! Будем бороться до конца, будем сопротивляться. И тогда наши враги не будут знать, что они уже проиграли, и мы победим!

[1] Столь остроумный тремин (а точнее, его перевод) позаимствован мною из заметки Агамбена про демократию и кризис в ней, связанный с разрыв между двуями властями: конституированной и конституирующей. Благодарю переводчика за труд, который стал для меня неоценимо важным в понимании вышеописанного вопроса.
Giorgio Agamben. Note liminaire sur le concept de démocratie // Démocratie, dans quel état? 2009, p.7-10. Перевод с французского — Даниил Тютченко. URL: https://syg.ma/@les-cahiers-rouges/dzhordzho-aghambien-vvodnaia-zamietka-o-poniatii-diemokratii (дата обращения: 23.11.2023)

[2] Марк Фишер. Приватизация стресса. Перевод — Ира Митрофанова. Редактура — Владлена Заболоцкая, М.Б. syg.ma. URL: https://syg.ma/@russian-socialist-movement/privatizaciya-stressa (дата обращения: 23.11.2023)

[3] В этом смысле интересно проследить, что шахид (араб. شَهيد‎, множественное число شُهَداء) переводится не только как «мученик», но также как «свидетель», что удивительным образом подобно концепции мученика в христианстве, который также происходит от слова «свидетель» (др.-греч. μάρτυς и далее лат. martyr, от которого прямо происходит англ. martyr («мученик»)). И сложно избежать продления ассоциативного ряда и не вспомнить тот смысл, который Джорджо Агамбен вкладывает в феномен свидетеля. Для Агамбена свидетель — это обречённый на отчуждение объект, главная задача которого — свидетельствовать. Более того «свидетельствовать о несвидетельствуемом». Его проклятие заключается в том, что опыт свидетеля не есть тем опытом, о котором свидетель вынужден свидетельствовать, ведь сам факт произошедшего оказывается более реальным, чем само произошедшее. То, о чем следует свидетельствовать, настолько реально, что само свидетельствование об этом как бы является осквернением самого опыта. Именно поэтому свидетель — это жертва биополитики, «голая жизнь», которая сведена к статусу ретранслятора, изрекаемого речи (но не его производителя!), воспроизводителя языка. Свидетель — абсолютная машина, обречённая на несовершенное воспроизводство чужого опыта, не воспроизводить который он попросту не может, ибо само произошедшее настолько травматично, что молчать о нём было бы ещё большим претсуплением.

[4] Žižek, S. (2022, September 16). Ukraine is Palestine, not Israel. Project Syndicate. URL: https://www.project-syndicate.org/commentary/ukraine-like-palestine-not-israel-by-slavoj-zizek-2022-09?barrier=accesspaylog (дата обращения: 23.11.2023) — Перевод. Александр Зах URL https://syg.ma/@Zakh/ukraina-eto-paliestina-a-nie-izrail (дата обращения: 23.11.2023)

[5] Свобода Р. «Не маємо достатніх наявних доказів» — голова комісії ООН про визнання геноциду в Україні. Радіо Свобода. URL: https://www.radiosvoboda.org/a/news-oon-henotsyd-v-ukrayini-vyznannya/32577672.html (дата обращения: 23.11.2023). Published September 4, 2023.

[6] BBC News Русская служба. (2023, March 17). Международный суд в Гааге выдал ордер на арест Владимира Путина. BBC News Русская Служба. URL: https://www.bbc.com/russian/news-64990654 (дата обращения: 23.11.2023)

[7] Žižek, S. (2023, October 19). The real dividing line in Israel-Palestine. Project Syndicate. URL: https://www.project-syndicate.org/commentary/israel-palestine-hamas-and-hardliners-against-peace-by-slavoj-zizek-2023-10?barrier=accesspaylog (дата обращения: 23.11.2023) — Перевод. Александр Зах. URL: https://syg.ma/@plato15/slavoi-zhizhiek-nastoiashchaia-liniia-razmiezhievaniia-v-izrailsko-paliestinskom-konfliktie (дата обращения: 23.11.2023)

[8] При этом злая ирония заключается в том, что заявление Бальфура было опубликовано 7 ноября 1917 года в газете The Times несколько погодя после его получения лордом Ротшильдом. В тот же день на той же самой странице The Times сообщило об Октябрьской революции в России. В параллелизме двух этих исторических событий прослеживается неизбежный jouis-sense, однако нельзя не заметить общих тенденций и устремлений. Стремлений к свержению мирового порядка и установления нового, более справедливого мира. Как мы сегодня понимаем, мотивация была далеко не самая благородная (разве что только в чертогах Воображаемого). Сегодняшний мир — это гигантский акт поедания самого себя. Нынешний мир — Уроборос, который, пожирая себя, причиняя самому себе боль, вновь растёт с той лишь целью, чтобы быть сожранным самим собой. Большевизм в России оказался сожран капитализм, как нечто очередное, что можно подвергнуть брендированию, в то время как Палестина стала незаживающей раной, вечной травмой, которая даёт очередной повод не прекращать обращать к психиатру за антидепрессантами вместо того, чтобы разорвать узы токсичных отношений.

[9] A dangerous conflation. (2023, November 13). N+1. URL: https://www.nplusonemag.com/online-only/online-only/a-dangerous-conflation/?fbclid=IwAR2rTNvG1d2xlo5z7mxu0oFDVGUsiN_QNxtaqP8j9mBfRCGSshgvY_t4sbQ (дата обращения: 23.11.2023)

[10] Хаим Кацман: «Левые в глубоком кризисе. Но это поправимо». Кирилл Медведев. syg.ma. URL: https://syg.ma/@kirill-miedviediev/levye-v-glubokom-krizise-no-eto-popravimo----haim-kacman-politolog-i-aktivist-ubityy-hamasom (дата обращения: 23.11.2023)

[11]ЄП. В НАТО закликають країни-члени створити військовий Шенген. Європейська Правда. URL: https://www.eurointegration.com.ua/news/2023/11/23/7174166/ (дата обращения: 23.11.2023) Published November 23, 2023.

Подписывайтесь на телеграм-канал: https://t.me/art_think_danger
Подписывайтесь на инстаграм: https://www.instagram.com/hortusconclusus1587/
Подписывайтесь на Medium: https://medium.com/@hortusconclusus
Подписывайтесь на syg.ma: https://syg.ma/@hortusconclusus