Никогда прежде не было так страшно, как на перформансе «Камилла», который сегодня показали в Сахаровском центре в рамках фестиваля NET (New European Theatre).

Это какой-то липкий, удушающий, экзистенциальный ужас. Черная дыра, расширяющаяся внутри тебя и засасывающая все живое в воронку безвременья. На этом перформансе не то, что душат слезы. Кажется, на нем можно умереть.

Сцена укрыта прахом. Тоннами праха. Это одновременно и обломки мироздания, и останки личного мира Камиллы Клодель — трагически известного скульптора, возлюбленной Родена, уничтожившей в припадке все свои произведения, и в последствии насильно помещенной своим братом, известным писателем Полем Клоделем, в психиатрическую клинику. Поль писал одни из самых чувственных религиозных текстов в истории. И при этом навещал свою сестру раз в несколько лет, а говорил о ней всегда лишь в прошедшем времени.

Входя в зал, ты видишь это поле праха и пару грубых, неотесанных камней на нем.

В центре — свернувшееся в зародышевой позе обнаженное женское тело перформера Анны Гарафеевой, над которым нависает крупный валун.

По всему периметру — стены из кирпича и извести. Стены Сахаровского центра, в котором этот перформанс показывают в Москве, добавляет происходящему еще более зловещую обреченность. Именно эти стены обычно хранят историческую память о жертвах репрессий.

Зрители занимают свои места вдоль этих стен. По пространству циркулирует саунд композитора Алексея Ретинского. Редкие, утробные электронные звуки резонируют от стен, отлетают от них, словно отголоски былого мира. Мира, под обломками которого мы все оказались.

Саунд нарастает. И женское тело, словно оживающая скульптура, начинает свое пробуждение. Невозможно описать, что происходит первые несколько минут. Движения героини едва заметны глазу. Их осознаешь, только когда с исполнительницы осыпается прах, которым покрыто ее тело, или замечаешь слишком неестественно выступающее из плоти ребро. Это нельзя даже назвать движением тела. Это скорее замедленное во времени содрогание внутренних органов.

Героиня постепенно встает. Все происходит очень медленно. Саунд растворяется в воздухе и прорезает его снова и снова. В нем слышится эхо и былых катастроф человечества, и личного крушения жизни Клодель.

Исполнительница тем временем уже берет в руки два камня, и кладет их себе на спину. Простой жест, в котором одновременно соединяется и личная готовность скульптора выносить тяготы своей профессии, и решимость взять на себя ношу всех людских ошибок.

А затем она начинает стучать одним камень о другой, то ли пытаясь высечь искру живительного огня в этом мертвом пространстве, то ли отчаянно намереваясь создать новое изваяние. Но ничего не выходит. И она трет один камень о другой. Жесткий скрежет камней сливается с электронным саундом памяти. А исполнительница продолжает усиливать это трение, поднося камни сначала к беззащитной шее, а затем к своей обнаженной груди. Два грубых обломка перемалывают друг друга в пыль прямо возле обнаженной и пышущей витальностью груди.

Все остальное действие будет состоять из подобных жестких метафоричных жестов. Вот безащитная и уязвимая героиня с камнями в руках движется прямо на зрителей и показательно бросает камни в груды праха. Вот она посыпает прахом голову. Вот начинает свой леденящий кровь соблазнительный танец. Вот бьется в конвульсиях. Вот слышит мужской голос. Вот сама обращается к пустоте. Вот наконец подходит к нависающему валуну, раскручивает его и долго бегает по кругу на износ. И уже непонятно — то ли за ним, то ли от него. А вот она стоит лицом к стене, упираясь в нее поднятыми над головой руками. Больше не способная выносить этот безжизненный грубый мир. Ищущая опоры, и добровольно ожидающая из ниоткуда спасительного от бренности бытия расстрела.

Все, кто хоть немного знакомы с историей Камиллы Клодель, без труда различают в этих жестах всю ее биографию. Здесь и попытка разрушить свое творение. И отречение от профессии. И сложные отношения с братом и Роденом. И охватившая Клодель паранойя, а затем и окончательно уничтожившая ее болезнь. И побег — то ли к себе, то ли от себя. И полное одиночество, словно мученическое за всех женщин. И даже укрывающий все вокруг прах становится каменной пылью мастерской скульптора. Невольно возникают ощущения, что мы наблюдаем героиню не столько со стороны, из внешнего мира, сколько изнутри ее воспаленного сознания, запертую в собственной черепной коробке.

Но в этом же очень аскетичном наборе движений и символов есть и глубоко проникающее экзистенциальное содержание. Даже если вы ничего не знаете о Камилле и знать не хотите, этот перформанс может разорвать ваше сердце.

По сути перед вами руины мира. Здесь нет духовности, нет какого-то ада или рая. Это Земля. Земля, доведенная человечеством до состояния тотальной нищеты.

И в центре — женская фигура. Фигура земная, метачеловеческая в своей человечности. Фигура мученически пытающаяся возродить творение. Не жалея собственной бренной плоти и духа, отчаянно стремящаяся вернуть этому миру жизнь.

Здесь моментально возникает ассоциативная параллель с оперой Cantos. Если там в образе Эзры Паунда мы видели тоталитарную фигуру мужчины-творца, ведущего за собой толпу людей сквозь все тяготы и разрушения XX века, и оставляющего их в безмятежном райском саду мировой классической культуры. То тут женщина в одиночку пытается исправить ошибки патриархата.

Здесь нет сада, нет жизни. Есть только память. Память столь невыносимая, что подводит и прячется в подсознании. Женщина потеряна в последствиях разрушения. Она уже не способна полностью осознавать свои действия. Она не способна что-то изменить. Но импульсивно продолжает пытаться зародить жизнь.

Художник-постановщик Ксения Перетрухина, которая создала пространство как в Cantos, так и в «Камилле», говорит, что в этом перформансе — ее самая аскетичная работа, что ее работа здесь простая.

Но в этой аскетичной простоте заложена вся сложность мира. В этом прахе и обломках камней содержится память о всем богатстве мироздания. Это сложная, наполненная простота. Совершенно невозможно понять, как можно подобное создать. Как можно выразить всё через ничто?

Если райский сад «Кантоса» очаровывал уже внешне, то тут красота преимущественно метафорическая, но от этого нисколько не менее сильная.

К финалу героиня начинает судорожно и монотонно расчищать этот прах, отчаянно освобождая пространство для новой жизни, которой вряд ли будет суждено зародиться. Она будет это делать часами, пока зрители сами не покинут пространство, оставив ее в одиночестве. Как когда-то оставил брат.

Осознав такой финал, многие в зале пытаются хлопать. И эти аплодисменты сливаются с продолжающимся монотонным саундом и звучат чудовищно жутко. Аплодисменты разрушению, аплодисменты личной трагедии, аплодисменты мученичеству. Но зрителей можно понять. В их попытке аплодировать чувствуется одновременно и благодарность за потрясение, и телесная попытка эту невыносимую катастрофу с себя сбросить, оставить ее героине, не забирать ее с собой.

Наверное уже понятно, что это очень, просто крайне, жесткий, агрессивный и атакующий перформанс. Глядя на нежные и чувственные афиши молочного цвета, я не мог даже помыслить насколько. Поэтому без лишней драматизации, совершенно на полном серьезе, рекомендую вам с осторожностью решаться его посетить, если у вас есть какие-то неврологические или психологические расстройства и проблемы. Это беспощадное действо, засасывающее в центр травмы, иногда удушающее. Оно еще не «за гранью», но «на грани».

В какой-то момент стремительные движения героини поднимают в воздух этот прах. Все в зале начинают им дышать, закашливаются, пытаются телесно чем-то прикрыть лицо. И в этом физическом жесте вновь есть сильное смысловое значение — физическая неспособность людей выносить все тяготы акта творения и желание отгородиться от чужой катастрофы ради собственного комфорта.

Даже такое воодушевляющее явление как свет, который для перформанса создал Иван Матис, здесь бьет в нависающий над исполнительницей камень и падает на останки мира в виде грубого, неровного, непропорционального четырехугольника.

Возможно в этом состоит самая поразительная вещь всего перформанса — как столь уютные, нежные и ласковые вещи, вроде белоснежной манной крупы (которая и покрывает всю сцену, олицетворяя собой прах), нежного и тактичного света, обволакивающего субтильного звука и обнаженного женского тела, могут с такой убедительность становиться ужасающими артефактами трагедии и тотального крушения жизни?

Всем, кому кажется, что жанр перформанса в целом — это нечто странное, где люди часами творят бессмысленные вещи, а какие-то мазохисты на это смотрят, я советую увидеть «Камиллу» в первую очередь. Просто, чтобы узнать и понять всю силу перформативного искусства.

Это абсолютная перформативная сенсация. Как по российским, так и по мировым меркам. Здесь нет режиссера в привычном понимании. Здесь 5 человек — художник по свету, художник-постановщик, композитор, перформер и продюсер Ника Пархомовская — выступают на равных. Каждый вносит свой вклад, и всё начинает работать друг на друга. Все складывается в единое целое порой словно прямо у тебя на глазах. Вот Гарафеева обнаруживает себя в пространстве, созданном Перетрухиной, вот ее начинает вести свет Матиса, а вот она уже вступает в телесный диалог с саундом Ретинского. От происходящего возникает непреодолимое ощущение, что хореография и действие не задуманы заранее, а рождаются прямо здесь и прямо сейчас.

В ближайшее время «Камиллу» вновь покажут в Москве. На этот раз в рамках Фестиваль «Золотая Маска», триумфатором которой она скорее всего станет. Подозреваю, что попасть туда будет практически нереально. Но очень советую найти не только материальную возможность, но и психологическую решимость это сделать.

Это невыносимо больно, тяжело, трудно.

И невыносимо прекрасно.

___________

Фото, обсуждение и комментарии: https://www.facebook.com/inner.emigrant/posts/563362264112681

Самые свежие обзоры и обсуждения театральных и музыкальных событий всегда первыми в Facebook: https://www.facebook.com/inner.emigrant

Telegram: https://t.me/inner_emigrant