Ниджат Мамедов — современный бакинский поэт, пишущий по-русски. Основные его ориентиры — поэты Ферганской школы и прежде всего Шамшад Абдуллаев, а через Абдуллаева — петербургский поэт Аркадий Драгомощенко, внедривший в русскую поэзию такую форму письма — на грани между поэзией и прозой, лирическим дневником и философским трудом. «Непрерывность» — большой цикл, состоящий из нескольких частей и в скором времени готовящийся к публикации в виде книги.

Непрерывность V

1.

Строка, радость. Птичья голова не повернется на остановленную утопию. Рана смысла упирается в небеса. Камня выход. Язык сердца поглощает время. Другой строкой сказать? Облака выбирают библиотеку. Призраки воздействия как вдох. И небом, мелос по песку. Щебет разбил дерево алгоритма и заглохших уже глазниц. Так двойному отверстию жало в отсутствующее. Время вживаться тому на зрачки, льющиеся целой молнией в логос. Слов текучих игла. Местность заменит что есть обратно. Когда нужно нули секретны — стих предыдущего, чтобы кратно только. Высказывания сталкиваются если читать точку выдохом. И взгляд насквозь в нечеловеческий полдень с признаками орнитологии: тебе: не возобновленным губам и зрачкам говорю. Ничто к мышлению вход. Прочтение. Почва развертывается в покое, радость пропуская — череда дней потечет дальше. Танец упирается в то, что сжалось в своей основе. Ты, открывающая, обретаю полет, повторяешь: толковать, точно кров близко-близко. Закроешь все свои начала, как и судьбу, напоминающую откровение. Говоришь, присваивая слух. Изучая только слова, натыкаешься на волнительную переписку, сшивающую чужое в «есть». Междуцарствие непонятно на часах долгих. Мир, прости, ты подлежишь пеплу исчезновения. Возможно, тебя заменит черта. Дрозд долго разрыхляет возглас боли. Ветер по мерцанию мудрого праха. Нёбо, иное сопряжение. Веко во рту. Больно. Прикосновения разбегаются, сплавляя иглы.

2.

Около ожидания; форма тенью. Перерыв не меняется. Вне канонов твержу себе, не тебе. Колодец, чья спираль видит строку. Он себя всегда мыслит, сейчас ускользает. Знание линии? Ради назад, а сверху свободная рука, что не рассыпается в отражения. Не из непонятности делает это. Вышло сложно. Бывает. Такие голоса: дерево, точки, числа. Для пространства создана причина. Одиночество мешает строке? Живы ли мы? Молчанием расползается по кронам. Снова фразы поражения, которые спать в его звонком ветре. Не поймать грезы, будто прежде незнание зациклить в падение немоты. Точка препятствий. А понятны одни реакции, хотя свидетельства раздвоенной ладони бесплотны. Он не бросил в поисках что-то от погулять чтением. Все смотрим спать засыпаем, не точную снаружи. Честнее разобрать форму. Выше или потому обладает текст? Снег отправлен максимум вниз. Глина языка устремляется в час, в явь. Многое крыльев слушают воду, следуя звонким, чтобы схватить. Которым выйти в вещи? Предыдущим зрачкам удается взгляд на поражение. Лижут дождь. Нет времени, когда всегда. Математические молнии вышли из чресл, рождающих звезду, ибо поэзию фрагмента свидетельством я записать неспособен. Сочинение приблизительно знает о пустом доме, объемлющем язык, высунувшийся поверить в реальность: расширенные молоко, глоток, птица. За признаньем — пелена цитаты — Мне урезан город. Обычно истаиваю, набирая небом стихотворение. Оно совпадением ловит явность. Не оно ли минет во иначе и т.д.? Под ресницами уже мыслить хочется корней туманность, позавчера, мелочи, знание. Сны прекратились. Успокойся. Можно изнутри окно? Никаких о я того, двух откуда. Движением экрана пишутся квантовые слова, когда наблюдатель в ожидании расщепления, плетет золотую линию, что завершается обычным бессилием.

3.

Мечутся губы, готовые к повторению. Вбирают контурами непредвзято звучащее, обрекаясь на устаревание. Тело отдай ангелам. Они исчерпаны воздухом. Чем схватить предметы языка, скажи? Глубочайшую боль практики превращает в сеть переменных: тишина в уголках и нам поверхностно. Дыхание осыпается сочетаниями в исходное пространство лица, течение материи. Страницы, сомкнутые проигрышем. Тон различия. Писать мгновенное и взорваться неизвестным. Наслажденье путника, встретившего раковину. Музыка притаилась в клавиатуре, чья двусмысленность растением сверху. Секунда сменяет другую, испорченную человеком. Потому пожирает желание, что должно быть названо. Кость на коже — реминисценции твои. В поверхность глубокую понимания и как плоскость любящих. Остаются жесты усопших. Любовь остановит лето навеки. Имена вьются к одной жертве. Многие напоминают мне минерал. Небо обглодано взглядом солнца.

4.

Симметрия, белизна, дыхание. Сдвиг — нечто ветвящееся. Кто вспомнит в рот смысла? Веки раскрывая живы. Коан исчерпан. Автор обернулся на женщину, вошедшую в скользящие массы. Чем и как переиначил? Неотличимое стоит далее этого слова. В раскрытой ладони нет ответа, которым мы вспоминаем границу где-то над тут. Ветер вполне проницаем. Февраль безмерен, а мне чего живым. Смерть безмолвна — один миг для языка. Губы покоятся в предложении и врата сообщают как покуда текст угаснет. Смерть мысли: океан, ветер, река. Плоскость напоминает чем-то воздушные пальцы, мерцающие в полдень. Не протянуть взгляд к муравью. Строки эроса, чтобы в сад влиться самоубийством. О сохранит грамматику. Цветок книгу грел. Не части, несомненно, вены. Нельзя ли дереву задать движение расхождения трещин, а сознание освободить от производства значений, которые куда через? Пропустить знойные числа в огромные фильтры отношений. Как не превратиться в страницу, вмещающую личность? Вероятность движения ровнее, или вопрос, повторяющий океан, мысль, цветение. Ни одно сердце не разбито. Знаки бросились в меня боязнью малого. Важное слово как почта. Продолжить рассыпаться. Чем стать до того, как начал? Землёй, ветром, этим.

5.

Воздух изгнания с восьми обретя, знали берег выдохом. Вычесть мелькание — останется вращение неспелого говорения. Поймем, оставив никчемное в снах? Разгоняя эпоху сразу письмом. Неоткуда сохранили детей накрытых, будто стены читать. Успех речи давно в крике, смехе. Нагие рты стариков поют гимн. Место напротив слова? Вот реальность, в возгласе плавится. Выплеснуто еще где-то. Исток наполовину зрением, но никакого отсутствия мгновенье не изменит каплей, уточняющей серьезность алкоголя. Теперь виском другое. Во что превратится спустя. Куда подевались следы? Птица напевает мастерство половинчатого видения земли. Молчание. Куда вольются досуха смыслы. Умереть, превращаясь в светящееся место. Уловить свой же выдох.

6.

Поразительно глядят мифом и смеющееся желание расцветает сквозь одно из нескольких. Иным найти тело. Соскальзываешь просто, меняясь до общего оборота. Объединяют связи вершину эволюции с нетрадиционными алгоритмами недели Никто. Поцелуй вмятинами. Представь, что мы приняли несколько имен других и тьма закралась через разбитое продвижение Гаутамы, который как и разрушения, вечерней всех знаменателей. Лишние удары коммуникации, роль голубя в состоянии падения. Нечто суть прекращение. Река слов несет зеркальных богов, сросшихся при чтении. Долго насколько изречь? Впадают в современные сплетни осколками значений. Дождь информации снова принесет жертву гласной, драму нитей и цельности. Всё шепчу: достаточно вперед, пишем экран, чтоб и сегодня оправиться вторым сердцем. Это запинающееся насекомое в памяти глубиной с солнце. Вкус обожженного сознания. Гаснет в числа — фактура просто начинает смотреться менее переполнено. Залпом распознать безумца, его манипуляции с петлями лепета. Объект выходит из кадра и входит в дым. А контекст? В бессмертие вступают вещи. Получить книгу из лепестков точнее, чем идти обнаженным на восток, бормоча слоги, которые покрываясь сверкающей солью, пеплом, намекают на «мы» в словоупотреблении и игру в честь года войны. Формы пропитаны дождем. Остается утро с растянутым хаосом. Знание движется паттерном. Ландшафт напряжен, но открыт чтению.

7.

Когда смерть нема, без жестов, мнимое погружает в действительность. День порогу светом. Строго слова говоришь: взгляд претворяется в знание. Повсюду неизвестные страницы. Для терпкого рывка ночью. Текст — это другое. Вздрагиваешь от слишком опыляющих имен, сжатых прежде яда и тире в акте Ничто. Стороны языка космосом, голосами пустыми. Вот реальность. Движение, поцелуй, запястье. Некогда ловить сужение. Разгадкой язык вдохновляет. Человеческое означает ожидание текущего расстояния, но беру воздух. Отторжение кольца, постоянно позволяя его стрелкам мгновенность коллективного искажения. Нарушения продолжают освобождение квартиры. Согласно бумаге, тела потерялись к словам: иначе, транскрипция пароля ввиду утраты читательского времени. Порой междометие в Небытие меняет каждую женщину. Восхождение вещи подбирает систему, но искажения отлетают как некий внутренний глаз. Подчас вся Вселенная длится как нерв. На земле смерть спонтанна, что мне и нужно. Каждый показывает: попытка проникать в шифрованные строки без означающего взрывает терпение. Предельное переводит пишущих, которых интересует завершение человеческого. Пауза делает шаг. Возникает нейронное стихотворение — всегда усилие и пробуждение. Разрозненные смыслы перебирают субъективность смерти двуглазыми цифрами, отражая клеткой банальности. Единица спуска изымает переход. Потому письмо оставляет усмотреть прогрессию будущих объяснений. Попытка глазницы артикулировать отказ от инерции сна. Хоронят читателя навстречу чтению между циферблатом языка и конструкцией момента. Полые элементы пересоздают лексему. Кто растворит зависимость иных пернатых от переполненной листвы, где каждой прежде надо одолеть жажду мозга? Неизведанное спиралей человеческих удод описывает? Который как бархатистый сон врасплох. Только пламенем многое написано. Собственное тело привлекает ничем, хотя тебя вдоволь вдоль.

8.

Движение десять написанного. От связного лучшее восприниматься через ветер. Принять продолжение. Может дорастем до смысла раскрытого: случайный шум утрачен. Начать лишь многолетнее слепящее, но рождается проточная литера эхом неуловимым. Книга зеркалами страниц? Нагота плит — мной состоит. Рассейся за дно страниц, два итога себя. Уточнить форму: десять взятый иначе. Продлить несколько слов, раз можно переписать цитату. Бежать прочтений неисхоженными противопоставлениями. Безмолвные изоляции. Отрывает не Бог? Взгляд не предпочитает невинность? Переменный опыт молчания, вливающийся в ум. Хочешь ли книгу могильных слов, любимая? Прилагательные обучают побегу и сойдутся тусклым междометием у конца речного ветра. Покровом затем в упор, абсолютный пепел лет, обратно отбрасывающий травму, словно обязательно лучи наугад. Нейтральный ряд, а вроде память образует читателя. Попробовать смерть одним солнцем камней. Зима — это даже.

9.

Строка, шёпот, созерцание: чужие книги перебирают дрожь женщины. Наготе сокращенье глаз. Наша альфа равна вторжению в аморфную интуицию множеством молчания. Отражения объявленного пусть неравны. В результате слова — стены предотвращения друг друга. Наружу экран, этим и звучит истина эфемерных помех. Обрывки наедине уходят. Конструкция смеха изначально из искры достаточно пульсирует. Потом происхождение предложением. Тела неспешно отличаются собой. Только нищие конвенциональны — от парадоксов, ибо ветер высекает выше. Объем первого изучения демонстрирует иной зигзаг, наверно, устье базилика. Остается закат. Они в какой-то глаз, фигуры ран без позиции и мрак наг без вести. Один иероглиф пути, превращающегося в пыль языка. Пройти всё русло. Всё объяснить. Гул демонтирует молчание.

10.

Ум готов сорваться. Остается слепое напряжения алфавита. Открой древние затворы возгласов. Ночное воображение рвано камню. Взаимопроникновение ясность несет рассудка? Воспоминания периодически мало, чтобы мысли стали близостью, человеком, перспективой. Слово больше. Безымянное загнанно открытым мигом. Теорема окна назовется за могилу, предполагающей «но» наверх. Спираль продевает сознание по разрывам содроганий. В глубине очень скончался кто. Любые тона существуют. Никого лицами? Годами жил своим нетерпением. Сказанное ждем, которое сопровождается не темнее. После отменено? Предельный секрет отталкивал трепетом. Возможности взаперти метафоры, где помутнением воздух божественно значим. Безразличен сентябрь первейшей бездне. Ответвления следят обнаженных белым, укладывают веером. Табу сегодня является в лицах угасанием. Удаление личного. Тишиной следы места увлеченно; никого под открывшимися костями слуха, которые зазубриной у облака и обратно. Смерть творит церемонии. Глаз наименованием настаивает: сливаясь мы обещали соприкасаться длиной внутреннего перехода, сплетая вход наклоном радостной полости будто рассказанной. Ходим — расстояние поднимается смутной вариацией восприятия — гласит: рассеяние пристальности полосой выстраивается. Тлеют оконные лица. Мерцающий скрыт секс.

11.

Кто знаешь предпочел пламя, а девушки другое? Существование сердцем узнаем. Горсть имени и абрис изъятием увидят мертвые. Забастовка мной, суровым внезапно. Особенности следов. Повествование о страшных облаках. Не понять деревья с их внутренним светом. Чайки, море, листва. Об их непрерывности беседуем возвращением против. Почему-то оставаясь другим жестом в словаре, обращенным к революции: почтовые магмы. Вещи языка плавными кругами носит у разрыва слова. Очередное гадаем как руны чаемых оттенков. Текст их отбросил. Пахнет горечью полночь. Остальное ты заснула. Кто-то вслушивается в бунт о разнице между венами и раковиной собственной слабости, речи. Описание художественное больше? Рай лишь распахивает эту смуглость. Зачем переплетается дорога, уже избравшая мне черты? Шорох лучей, прокладывающих внутри исчерпывающее произнесение лица, внятного перед симметрией. Первое блуждание сколь-нибудь расширяется будто всё — другое, которому бесконечность имя оставила. Обнаружение сталкивается ближе помысленным и стирается легким движением. Фигуры у окна, хотя бесструктурное избегает слова. Забвение вверх знаковых направлений. Беспредметное письмо уменьшает объятия, расцветает с созвездий центром. Цветка кочевье, памятью катастроф. Обретение протяженности и голоса: небо внутри молчания облачили отказом монет. Умирая словно прикасаешься к первому нулю. Небо вещью ближе. Глаз, жаждущий изнанки. Просыпаемся утром у моря, далеко. Роза, рука, волна. Теперь я кто-то Вселенной. Изначально сквозящий, набегающий синтаксис завтрашнего пространства. Нечто повседневности. Описания — сплошные руины, где образы навстречу.

12.

Смысл ожидания — воркование посредством незримого. Отбытие, смирение. Нельзя либо имя прежде коммуникации, опрокинутой в рай. Струны крови, испражнений, слов. Зной потерянного моря, демонстрирующего пафос криком о помощи, с которым работаю секунду взглядом вслух. Желаю внутрь спрашивающего. Пишу вершины и тьму. Упряжь примирит. Вируса сильнее не найдено. Накануне я нашел способ отделиться от тела. Даже поэзия отклонилась скомканной некогда глубиной. Распространялись границы отовсюду. Тебя более в отдалении: существо повторения. Видишь, под намеренным сгибом откровенной тьмы тени смерти лекарем? Ты из середины изменилась. Ожидания голоса цитатой наружу. Вкус кожи каждой вечной. Терпение отравлено изменениями. Следы расширяют восприятие тайны, чтобы сначала информацией шел спрашиваемый. Съешь пищу с псами. Как ныряльщик многочасовой вытаскиваю тебя из мира. Стану сужаться. Широкие птицы, потому что их загнали выгодно. Песчинкой опережает свет, перерезает голоса. Скромная цель поражена, которую знаю спиной. Слух письма в первобытность упал и жил вспышкой: терпя очищение близостью отсутствия. Больше понимаю, когда выговорить. Ужас назови, чтобы вне канона тёмные швы вросли в материю. Центрального Я прекрати подмену. Не отросла скорость немых навсегда. Теперь молчаливы деревья, напоминающие дефекты пения. Тень для пустыни? С ключа ранних городов извлекаешь запах чтением странствий. Наблюдение женщины непременно вокруг без запястий, в которых бодхисаттвы целовались материалом гор. Я не итерация. Жизнь не длительность. Потому выпей темные границы сознания окружностью с шесть локтей.

13.

Новый хаос образом по смерти, всевозможной глиной, где пальцы скользящие сталкиваются вспять впадинами эроса, закрывающего напряжение данных, которые распадаются диагональю правильного говорения и меркнут не доходя до тебя, — неповторимое напоминает собирание лицом свойств Будды, элементов вокруг тьмы, что равна скользящей фиксации опыта частиц. Произнесенное обретает свободу движением медленным. Оно невозможного пути начало: отпечатки на прохладе глаза. Действительность ассиметрична единственным беспорядком узора. Встречаешь вытесняющих полностью. В изнеможении священные листья ветвятся где расколото небо негативом кисти. Правила ладонями ускользают. Стечение сути. Зримая потребность голоса. Распад немого «я», собственного покоя. Практика. Исследовать рефлексию. Продолжено: любовь, прах, смысл, превращения. Пять из точки поймаю поток рождения. Длительности, структуры, образ. Итак, раньше. Как вдруг взлетающие кружат молчание разрыва, безумия, исступления, но не в стихотворении. Средоточие тяжести вскрывая язык впадает в мыслящее чтение — ассоциация различий. Немо забвение. Одинаковые следы наблюдения — трава, невозможность губам, облако целиком. Стигматизация сообщения по непрерывности из гортани. Вспоминаю мантру. Она проста как тело в момент отдельной улыбки. Редактировать трещины прекрасно, когда скорее получать.

14.

Но освобождение отменяет импровизацию. Книга для глаз. Восприятию больно цеплять смещение непрерывного колеса танца, запускающего в воздухе артикуляцию. Ожидание плохо. Важно слушать крылья за глубину. Другие теперь целиком смогут видеть как доказано. Ощущение внутри — возможно, только опыт. Старое шуршание продолжает перенос. Лишняя идея перестала легкостью себя в отсутствие. Новые логики, как буквы мясницкие, упали осью. Хаос меняет фон: сравнения зов. Время дрогнуло ничего о том общем детстве, иначе кричать устало в атмосферу и далее. После внутри, репрезентации отбор, и дважды шутом. Такие сны встречаешь, понимаю, слаженно смотреть? Лжецом говорю, что сказать? Механизма свободой сказать? Будешь цветок замечать снаружи. Страшно жизнь промолчать важнейшей пустыней, раковиной пробела. Всегда сверкают самость, цель, день и мгновенно пролетает ядро мифа жестокого. Между другое повторить? Когда небо остается У слышится непонимания. Осознания идеал. Уста мыслишь исчезновением каждого. Неуместность рождения. Отворить ли губы устаревшими словами? Смотри же, отныне коряво. Смерть целого, как молчать. Но остаются разрывающие чтение фигура, отсвет, нить. Каждая ошибка равна любви. Семя на языке и извивы короткие дыхания при разговоре длительном. Через Я полыми дхармами миг принять, когда переносная фраза распадается прежде циклического сверх связок. Другими понять? Крикнуть, идти и вопросы нанизывать у труб лабиринтообразных. Ждет или одних или просто вдруг. Остается это, напоминающее сюжет, подчеркивающий открытый текст, где зоны теней выуживаются как красивый скелет зимородка.

15.

Воробьи сегодня небом. Имена — не смысл. Я могу просто повторять разъедающий невосполнимость слог. И зачастую там многие уста по-другому. Ночь документальности: на колесах, узники под пустотой, вначале лодыжки, и будут говорить по-новому голоса. Запечатленное завершится из не своего океана. Солнечные композиции воображения долги на элемент ребра. Точке отыскать собственное создание модусом слова. Раскладывается навстречу кружение осознания. Познал в оконном не имен нутро. Теряю неба идентичность. Прям круг, иллюзия. Отвори букв мудрость и утро угасшее сокровенному как отсутствие и гул синевы. Теперь сны о прошлом. Между проекцией и бесконечным апеллировать ступени, или запертый пейзаж на стекле. Куда их цезуру срисовывал полетом, надеясь на исток множественного в опыте крушения? Соткавшие бытие разглядывают вне, отмотав себя в затем. Ноль сдерживает обнаружение интерпретаций, что перемещаются внимательно. Прах слепых является землей, пестрящей мозг, уловлен в наслаждении. Кровью ты зажат над солнцем, отозван на часть, хоть неотличимы обреченные биения пульса. Собираю шаги темноты языка, навлеченные пределом. Брешь в обмене глухих книг? Крошащий ее ритм циркуляции. Всему настала множественность вне словарей.

16.

«Всё» светит ветку, точно звонящие ежедневное памятью жизни. Приглушенный покой ответа. Путешествия через зов. Одинокое познание вместе присвоить когда мне реально. Переводит ли идеально смерть меня взглядом? Письмо взывает к разбору. Страница выброшена морем сознания на знакомые уста. Являющееся наружу раздвигает чтение, собирая погружение напоследок вдали. Отсутствие, спасительная огромность чужой мысли пристальна, ибо безвозвратна. Усиливается зеркало. Семя тщательной выделки отдается угрожающим деньгам. Куска им не видно в комнате. Незначительна ночь. Картина влюблена в реки. Общество живо гигантами и капиталом. Смерть приближается, а важный порядок вопрошания пуст. По-прежнему непонятно. Голос закавычен. Тебе это понятно? Проснуться в стране без изменений. Краями исчерпает страница хлеб и дерево. Огонь выбирает лист. Перечисленья тоже пусты. Истинный сон до конца вижу. Стремится отчетливо к немому первоисточнику. Как вслушаться, постоянно стараясь не исковеркать других?

17.

Разве ничего? Просто множеством связаны. Затем лишь найдешь смысл, пробуя забвенье чьей-то сердцевины. Свобода — модель реальности тебя. Остыли в процессе меланхолического танца. Смотрясь в глаза абсолютно избранному сомнению. После еще лицо. Всё не ввернуть в текст. Вроде бы улыбка обернулась знаком понимания. Размышляя так, хочу словарь пыли проследить способом нечета. Из тебя соответствует подлежащая тебе поэзия хлебом. Грамматика проникает цели. Обнаженное письмо использует неполноту приближения. Сумасшедшие создают лишь слияние образов, игры противоречия: не грех. Куда слышу язык, заблуждающийся во всех явлениях и ловитве частей? Единица — уже рутина. Вокруг слишком слов? Остальное пишут мертвые и вороны. Попроси запереть объект в череде открытых строк, колебля шаги в пении. Сейчас существовать долго и можно восклицательно знакомиться в нечто человечье. Это не позволяет солнцу вымолвить вокруг домой. Сеть плодит неизвестное. Понимание ассоциациями. Укрой отражение. Оно исчезнет после. Этика требует вращения каждой рукой. Метафоры вводят ничего глубокого в сердце — сквозь цвет, пальцы. Знаешь, ты четко открыл мрак воспоминаний, снов, словаря неуверенность. Почему пылинки? Потому субъект добавил ответ в зеркало. Однако, и сам черный, чтобы в случае чего дальше. Для всякой идеи заперты свято мои прорехи. Где-то далеко слышна перекличка цивилизаций.

18.

Где распахиваешь время, продолжая ломать и собирать пустые слова в жесте лени. Пусть взмах оставит гул нашего лабиринта, который возвращает безумие реальности. Руке никаких отсюда. Главное вкладывать направления, чтобы начало облеченное извне стало. Впрочем, исчерпаны твои могилы. Валит снег, ускоряющий письмо. Теперь едины отверстия тьмы. Идти. Тембру — я сцена. Да, слышу, разваливая внимание. Эта рука навсегда продета в чистый свет, сложив вино желания у места, где всем выгорит, если любовь станет бессонницей. Неоднозначность страницы — окно. Работать над чем говорю и заблудиться. Женщина создает воспоминания. Однажды смех переведется в хлопья мысли, бессилия. Рассвет, размытость. Жизнь — нечто вроде капкана. Сквозь слух между могу, наверное, отдаться пробуждению. Отшельник отверзает воздух. Соль влечения и молитвенный прах тают из прямо. Зрение просто скатывается в вопрос. Возможно? Понятно? Категории мягкие года захлопываются. Протягиваешь важно, летают столько после пять? Рисунки мимики: мера умаления жаждет ресницы, губы, разгороженную влажность. Знание больше, чем пьеса подражания. Писать равнину модуляциями неудавшейся ладони, снег идет вопреки прогнозу. Мое зияние сухо.

19.

Дать слушать текст, который видит как образы вышли провести точки. Представить поцелуй на пороге. Выбор рассчитывает секунды фильтрации. Говорящий много чего раскроен через голый проблеск. Спи, кровь. Дождь устанавливает точное стекло, — иначе рассеянные события напоит в одно. По какому принципу связаны боги с ответственностью, письмом личины? Достаточно быть красивой, чтобы обрести жизни цель. Значит, милая, тебе непонятны мертвые города. Все натекло в кладбище, что мнится мне поверхностью. Не близко так скрытое применять. Пусть частицы будут единицей пути. Планомерно работает сознание, выбрасывая горсть вопросов на долю забвения. Повседневные боги случайны, подчинены ритуалам. Да прочтет здесь любовь раковину, преобразующую кадры, запомнившие руку. Мягкий колодец без женщин. Паутина, шепот, дождь, опыт букв. Освобождение полнится обратным разделением. Сумасшествие разбивает спокойствие. Запишутся далеко законы нулем спонтанности, без должного наполнения между строк, откуда читаться могу. Тотален взгляд вещей в окно вселенной. Так странствуют точки наперекор формуле.

20.

Одного снега недостаточно между бесстрастной рукой и любой конструкцией. Текст — не исследование? Кристаллизации не угодно двух-трех поломок. Каждый является дальше без или действует на большее тепло. Поэтому доброте нечего вбирать через мы. Сплетаются шаги тонких возможностей. Природе вещи объяснять. Неизбежно значение. Не соединить вещество завершения. Достичь сложности персонального движения и замереть центром. Это вне местом. Повторение заглавной интонации в столь никуда. Желание устроено шумом. Бесчисленно что-то языка, точнее, отсутствия. Целое меньше утверждает. Ничего следует из перспективы: тонкие способы искушения элементов. Осознанный слушатель разных единств постигает территорию. Облако завершится у дороги. Чтение сопротивляется разрозненной матрице, изменчивой еще до глубины собственного изложения порядка. Петляющие дуги музыки. Некому существует всеохватность. Обездвижен алфавитом человек. Момент встреченный к середине образует высказывание «нет», которое кажется ложным разности сознания, — научиться рядом. Доказательство появилось, хотя имеется переписанное, не соотнесенное различием описаний. Их великолепие либо меньше этого города, либо равно ускорению течения, но понимание неделимо прахом. Абсолютное говоришь пустыне — не дальше исчезновения глади. Состояние взаимосвязано секундой. Потому и движешься, осваивая изначальную необходимость с аргумента. Все выразить, зная лишь два правила. Буквы врасплох, — можно сжечь, к ним слишком прикоснулись люди. Начало — машина банальности. Окончательно впервые равны. Лингвистический сбой с легкостью освобождает тебя от формы, опыта, истины, количества, когда ты собой.

2008–2017