Перевод фрагментов книги Йорана Дальберга «Тайные города: формы городских фобий». Перевел со шведского Клим Гречка. Главу, посвященную невидимым городам, можно прочитать здесь

1

Холодная война по-прежнему где-то рядом, пишет Том Вандербильт в своей книге Survival City (2002): «Под землей, за запертыми дверьми, помеченная грифом высшей степени секретности, не обозначенная на картах, сведенная до неузнаваемости или абсолютно и совершенно заметная». Своего рода призрачный пейзаж, впоследствии повторенный иными средствами. Предстоящая атомная атака отныне воспринимается не как худшее из зол — пусть даже ее вероятность не исчезла целиком и полностью. Существует по меньшей мере девять, возможно, десять или одиннадцать государств, имеющих доступ к атомному оружию. Но опасность теперь, так сказать, исходит изнутри. (…) Картины опасности в большей мере знакомы по эпохе холодной войны: внутренняя угроза — тогда и теперь — выражается в терминах инфильтрации других. (…)

Человечество не оставляет попыток спрятаться, а стены множат свое число, становясь все выше. Однако же в этом стремлении человек не закапывается под землю: многие из так называемых бункерных сообществ времен холодной войны, по крайней мере известные нам, вынужденно поддерживаются в приемлемом состоянии или приходят в упадок. Бункеру под домом сегодня предпочитают дом, окруженный стенами, или по меньшей мере дом в городе, обнесенном стенами, который — и это к лучшему — находится в обнесенной стеной стране, входящей в содружество, объединенное общими стенами. А потому нет нужды пренебрегать городской жизнью: человек не живет в бункерах… — Напротив, если сообщество достаточно компактное, а стены довольно высоки, то нет нужды даже запирать входную дверь. Но двери все равно запираются. На всякий пожарный.

Теоретик архитектуры Беатрис Коломина в одной из бесед с Хоми Баба, опубликованной летом 2007 года в Artforum, сказала, что архитектура по традиции — о том, «что снаружи и что внутри — об общественном и приватном». Но вся эта терминология потерпела крах во время первой войны в Заливе в начале 1990-х годов, продолжает она. CNN «передвинул линию фронта прямо в гостиную», как утверждали они в своей рекламной кампании. Дом из стекла — примерный ровесник бункера, его контрапункт. Равно как и рентгеновский аппарат — сверстник этих двух различных пространств. Коломина говорит, что «пока европейцы, омраченные войной, отдали предпочтение архитектуре брутализма, американцы обратились к проницаемости стекла — к примеру, панорамному остеклению. Однако под газонами существуют убежища, в медицинских шкафчиках уложены успокоительные вещества — все то, о чем нельзя говорить. Проницаемость предполагает, что скрывать нечего, однако многое было хитроумно скрыто. Отделить эти реальности одну от другой не получалось». В своей книге Domesticity of War (2007) Коломина описывает подобную форму «рентгеновской архитектуры», что развивалась параллельно с современной архитектурой: «Не будет преувеличением сказать, что архитектура ХХ века вся без исключения — о надзоре: от ленточных окон Лооса и Лё Корбюзье до стеклянной архитектуры середины столетия и далее — к экспериментам с видео и цифровым надзором». Борьба с «болезнью» (в первую очередь — с туберкулезом, который стало возможным обнаружить благодаря рентгену (…)) стала общим фактором, и санатории, кажется, вплоть до 1950-х годов были ее идеальным воплощением: большие окна, веранды, белые стены, ровные поверхности, четкие линии.

Взяв под контроль туберкулез, в США в 50-е годы перешли к психическим заболеваниям, и взгляд на идеальные дома изменился: «Стеклянные дома вселяли страх по той же причине, что и рентген. Утрачивался контроль, терялось право на личную жизнь». Отныне не существовало ни малейшей причины выставлять всё и целиком, пытаясь явить картину, будто скрывать больше нечего. Совсем напротив. Любой прохожий становился объектом подозрения, нарушителем границы. Человек начал отгораживаться или закапываться в землю. Подземное жилище можно назвать антонимом стеклянного дома, здесь не существует ничего внешнего — разве что в форме медиа: телевизор заменяет окно. Стеклянные дома, становящиеся все легче и светлее, и бункерная архитектура, становящаяся все более зацикленной на безопасности, продолжают сосуществовать подобно различным эвакуационным выходам. Идея о будущем в эпоху холодной войны заключалась в том, что можно сбежать, не покидая своего дома: «Наконец-то весь мир превратился в дом».

Когда я встретился в бруклинском кафе с Томом Вандербильтом, он рассказал о двух гигантских бункерных системах, по сей день существующих и развивающихся в США: Маунт Уизер (Территория А на поверхности и Территория B под землей) и Рэйвен Рок (Сторона R). Оба были построены для нужд политических и военных элит страны. Вандербильт утверждает, что военные стояли на защите, даже архитектонически, но «холодная война велась между инженерами, не солдатами». Он формулирует этот архитектонический вопрос следующим образом: «Как построить бункер, который не выглядит, как бункер?». Даже если позволят средства, существуют трудноразрешимые противоречия между символическими функциями здания (открытость, общественные пространства, доступность) и его скрытым предназначением (сенсоры, наблюдение, закрытые наружные двери), требующие, чтобы символический порядок продолжал функционировать.

Построить бункер намного проще, если он располагается на территории частного домовладения, чем если находится на общественной территории.

Весной 2008 года обнаружилось, что Йозеф Фрицль в 1984 году спрятал свою в то время 18-летнюю дочь Элизабет в квартире-бункере под своим домом в Амстеттене (Австрия), где продержал ее в неволе 24 года — согласно его собственным показаниям, чтобы спасти ее от лиц с сомнительными моральными качествами. На поверхности на протяжении всего этого времени он утверждал, что она пропала, вступив в тайную секту. Чтобы проникнуть в бункер, необходимо было миновать восемь запертых дверей, последняя из которых была спрятана за шкафом. Условия содержания в бункере: никакого дневного света, никакого света снаружи, спертый воздух, теснота. Своего рода зазеркальный мир. В ванной комнате бункера была та же обстановка, что и в ванной комнате на поверхности, а его жена родила ему еще семерых детей. В течение 24 лет более 100 человек снимали комнату в доме Фрицлей на поверхности. Социальные службы также постоянно навещали дом, что располагался на совершенно обычной улице в совершенно обычном районе, пусть и обсаженном кустами и обнесенном стенами. Тайна всплыла наружу вследствие необходимости врачебного ухода, когда одна из дочерей, которую Элизабет родила ему, серьезно заболела, и визита к доктору было не миновать.

Современный бункер — о том, как сконструировать нечто потайное, что не выглядит таковым снаружи. И, в другой системе отсчета, как построить целое общество, которое не выглядит тайным ни снаружи, ни изнутри. Стало быть — не город с фортом посередине и не дом, сообщающийся с бункером. Это должно быть нечто среднее между домом и бункером, городом и крепостью. Если его секретность привлекает внимание — такой бункер по определению становится провальной затеей; всех, кто снаружи, волнует вопрос, что же за тайна скрывается внутри. Стены должны выглядеть как любые другие стены. И чем больше стен возводится, тем проще.

2

Разработка атомной бомбы должна производиться в полной тайне. Рабочее место должно быть изолировано, — но не целиком и полностью. Пусть независимость и представляется идеалом — полнейшая независимость сомнительная даже и в этом отношении, по причинам не только логическим, но также и потому, что географически полностью изолированная территория непременно станет нагонять тоску, а работа превратится в страдание и муку. По крайней мере, озвучивались такие причины. Именно Роберт Оппенгеймер, физик, которого почитают за отца атомной бомбы, в 1942 году предожил место: Лос Аламос, высокогорное плато на высоте 2000 м над уровнем моря, окруженное выжженными каньонами в пяти милях от Санта-Фе (Нью-Мексико). Проблемы начались с самого начала — отсутствие электричества и воды, на большой высоте, без железной дороги — но все перевешивала возможность уединенности и безопасности.

Подобно многим другим сообществам, Лос Аламос не возник из ничего на пустом месте — военные взяли под контроль существовавшее небольшое сообщество. Дженнет Конант в своей книге 109 East Place (2005) рассказывает, как это произошло. Начали с захвата школ — едва ли не за месяц до того, как прибыли ученые. Приехали бульдозеры, и все завертелось с бешеной скоростью. 3000 строительных инженеров работали над возведением лаборатории и всего остального города, прежде всего жилых домов. Работа велась на условиях сдельной оплаты, и ни один из участников не имел ни малейшего представления о полной картине происходящего. Город распланировали под лабораторию с тремя сотнями физиков. Окрестное сообщество воспринималось как небольшое и легко управляемое, однако оно росло всё быстрее — как и во многих развивающихся городах. Группы физиков и их жен не хватало для того, чтобы возвести город. «Новые люди прибывали каждый день», — пишет Дженнет Конант, — «электрики, инженеры, водопроводчики, столяры, водители, конторщики, учителя, медсестры, врачи, даже долгожданные педиатры». Все, что казалось необходимым для маленького тайного сообщества. Предполагалось, что физики — мужчины, а их жены, которые, по всеобщему мнению, у физиков наличествуют, должны, согласно первоначальному плану, не только вести домашнее хозяйство, но и выполнять административные и секретарские обязанности. И все ради того, чтобы снизить потребность во внешнем мире. «Мы все должны стать одной большой семьей», — говорил Оппенгеймер. Больше всего от изоляции страдали именно женщины. Они работали вдвое больше, однако не получали никакого удовлетворения, будучи посвященными в тайну, которая была причиной того, что они живут и работают именно здесь.

Город имел множество различных обозначений, пишет Дженнет Конант: «Лос Аламос никогда не называли по имени, обозначая его Site Y или Zia Project. Однако поскольку ни одно из этих обозначений так и не прижилось, привычно известным стало просто Сайт, Проект или — совсем просто — Холм. На вопрос «Откуда вы?» можно было ответить просто «Бокс 1663», что, конечно, никак не развеивало тумана таинственности. Приезжие иногда называли город Шангри-Ла. Это был социальный эксперимент, который должен был держаться в тайне, а само его существование усиленно ставилось под сомнение. Чем таинственнее город, тем больше чувство вину у тех, кто вынужден использовать все более изощренную ложь в своих отношениях с внешним миром».

Продуцирование таинственности строится на своего рода «compartmentalization» — информация членится на различные категории там, где большинство имеет доступ к этой категории. Все знают только то, что им надлежит знать — и не больше. Это касается не только Лос Аламоса, но отличает и ту войну, в которой после Второй мировой приняла участие большая часть мира — холодную. В массе своей войны оперируют тайнами и ложью, но эта холодная, или воображаемая, война, может статься, в большей степени, чем другие. В добровольно засекреченном городе нет места ни малейшей случайности. В Лос Аламосе гарантией этого было отсутствие свободного времени и отсутствие площадок, где это непредвиденное могло произойти. Однако, несмотря ни на что, многие остались в Лос Аламосе, насчитывающем 12000 жителей — и имеющем самый высокий показатель уровня образования в Нью Мехико. Многие другие города периода холодной войны в Северной Дакоте и Монтане, которые на короткое время достигли расцвета в конце 1960-х, впоследствии постигла другая судьба. Подобно городам XIX века, возникшим на месте золотых приисков или железнодорожных полустанков, они превратились в города-призраки.

Национальная лаборатория Лос Аламос до сих пор существует и находится в ведении Университета Калифорнии, однако теперь занимается не только вопросами уничтожения городов, но также изучает то, как они растут и приходят в упадок. В 2007 году нынешние сотрудники лаборатории представили исследование, базирующееся на статистическом анализе 500 городов за 150-летний период и сравнивающее увеличение или уменьшение населения под воздействием различных факторов. Некоторые развивались быстрее, чем росло число жителей, подобно мистическому феномену креативности (который в данном случае оценивался по числу художников, патентов и т.д.), а также уровню криминальности или числу ВИЧ-положительных. (…)

В 1942 году Оук Ридж — также известный как Атомный город и Секретный город — населяло 3000 человек; город существовал в атмосфере строжайшей секретности, будучи частью проекта Мантэттэн по разработке ядерного оружия. Тремя годами позже число жителей возросло до 75 000, но город по-прежнему существовал в режиме секретности и не был отмечен ни на одной карте. Сегодня Оук Ридж, в котором не осталось ни грана секретности, стал частью Ноксвилла с населением в 25 000 человек.

3

В России есть город, который иногда называют Лос Арзамас. Первоначально он назывался Москва-300, а затем: Кремлёв, Арзамас-60, Арзамас-16, а параллельно с этим — Саров. Свое название Арзамас-60 он получил потому, что находится в 60 км от Арзамаса, однако это наименование воспринималось как чересчур очевидное и было изменено на Арзамас-16. Несмотря на все эти наименования, город часто называли просто Объектом или Инсталляцией. Это одно из тех небольших населенных пунктов в Советском союзе, что к концу второй мировой войны превратились в секретные города для проведения исследований в сфере новых форм оружия. Именно Сталин с помощью рабочей силы ГУЛАГа возвел эти градоподобные предприятия — или похожие на них города. Общее название для таких городов — Закрытые административно-территориальные образования (ЗАТО). Их нет на картах. Города закрыты, а для того, чтобы попасть туда, нужно получить специальное разрешение — при условии, если вы их найдете и у вас есть конкретная задача. Эти «тайные города», как они сегодня называется по всему миру, имеют, подобно Арзамасу, множество имен — почтовый индекс, а также (по меньшей мере) официальное название и номер. Они все чаще появляются на картах, но по-прежнему имеют множество исключений в том, что касается прав и обязанностей населяющего их сообщества.

Как и в Лос Аламосе, строятся эти города с ядром в виде ученых (и Лос Аламос, и Саров с упорством будут утверждать, что их исследования носят гражданский характер), все вокруг создается с тем прицелом, чтобы они могли жить и работать максимально эффективно. Города планировались согласно популярным в то время принципам Garden City, чтобы обеспечить ожидаемые потребности рабочих и их семей. Живущие там люди воспринимались как особо привилегированные. Но даже ученые были заперты в этих городах, которые без них теряли весь свой смысл. «Мы были заключенными — но мы были счастливы», — как выразился обладатель Нобелевской премии по медицине Виталий Гинзбург. И даже если о существовании некоторых из этих городов в 90-е годы стало доподлинно известно, возможно, многие еще находятся под завесой тайны. Точное количество их неизвестно никому.

(…)

В.Г. Зебальд в «Кольцах Сатурна» (1995) описывает свое путешествие на Остров — небольшой островок у южного побережья Англии, где раньше существовало секретное оборонное предприятие.

«Но чем ближе я подходил к этим руинам, тем быстрее испарялось представление о таинственном острове мертвецов; я воображал себя среди руин нашей собственной цивилизации, уже погибшей когда-то в будущем. Как для рожденного после нас пришельца, который в полном неведении о природе нашего общества бродит среди груд оставленного нами металлолома, так и для меня оставалось загадкой, что за существа жили и работали некогда на этой земле. Для чего могли служить примитивные приспособления внутри бункеров? Железнодорожные рельсы под крышами? Крюки на стенах, частично еще сохранивших кафель? Душевые сетки величиной с тарелку? Скаты и сточные ямы?» [1].

Последняя книга Зебальда, «Аустерлиц» (2001), начинается и заканчивается в бельгийских укреплениях c их невоплотимым желанием отстраниться от всего окружащеюго мира.

***

Примечания переводчика

[1] В.Г. Зебальд. Кольца Сатурна. — М.: Новое издательство, 2016. — С. 249.