Памяти Моники Виттиг

Наступают времена, когда мировые меньшинства начинают организовываться против господствующих над ними сил и против всех ортодоксий.
Феликс Гваттари, журнал Recherches (Три миллиарда извращенцев), март 1973

В условиях современного капитализма сексополитика является одной из доминирующих форм биополитического воздействия. Благодаря ей пол (так называемые «половые» органы, сексуальные практики, а также коды маскулинности и феминности, нормальные и девиантные половые идентичности) попадает под прицел власти, превращая дискурс о поле и технологии нормализации половой идентичности в агентов контроля над жизнью.

Проводя различие между «обществом суверенитета» и «обществом дисциплины», Фуко обращает внимание на произошедший в Новой истории переход от одной формы власти, принимающей решения о смерти и ритуализирующей её, к другой, технически рассчитывающей жизнь с точки зрения количества населения, здоровья или национальных интересов. Тогда и появилось это новое деление — на гетеросексуальных и гомосексуальных. У Виттиг, работающей по уже намеченной Одри Лорд, Ти-Грейс Аткинсон и манифестом «Женщина, идентифицируемая женщиной» группировки Radicalesbians траектории, получается описать гетеросексуальность не как сексуальную практику, а как политический режим, составную часть руководства телами и расчетливого управления жизнями в рамках «биополитики». Так при перекрестном чтении Виттиг и Фуко можно было бы уже в начале 80-х годов обозначить гетеросексуальность как биополитическую технологию, предназначенную для производства straight-тел.

Сексуальная Империя

Понятие сексополитики использует Фуко в качестве отправной точки, при этом подвергая сомнению его концепцию политики, согласно которой биовласть только порождает дисциплины нормализации и определяет формы субъективности. Опираясь на анализ Маурицио Лаццарато, который отличает биовласть от власти жизни, можно понять, что тела и идентичности ненормальных представляют собой политическую власть, а не просто последствия дискурсов о поле. А значит к начатой Фуко истории сексуальности нужно добавить несколько новых глав. Эволюция современной сексуальности находится в крепкой связи с появлением того, что можно было бы назвать «Сексуальной Империей» (чтобы ресексуализировать «Империю» Хардта и Негри). Пол (половые органы, репродуктивная способность, половые роли согласно современным дисциплинам…) стал коррелятом капитала. Сексополитика не может сводиться ни к регулированию репродуктивных условий жизни, ни к биологическим процессам, «касающимся населения». Straight-тело является продуктом разделения работы плоти, согласно которому каждый орган имеет свою функцию. Какой бы ни была сексуальность, она всегда предполагает точную территориальную привязку к губам, вагине и анусу. Следовательно, гетеросексуальное мышление обеспечивает структурную связь между производством гендерной идентичности и производством отдельных человеческих органов (половых и репродуктивных). Половой капитализм и пол капитализма. Пол оказывается центральным вопросом политики и государственности.

Нет полового различия, есть многообразие различий, трансверсаль отношений власти, разнообразие жизненных сил

На самом деле, фуколдианский анализ сексуальности слишком зависит от представлений об этой дисциплине в ХIX веке. Несмотря на свои знания об американском феминистском движении, о субкультуре садомазо или FHAR [Front homosexuel d’action révolutionnaire — Гомосексуальный фронт революционного действия] во Франции, у Фуко не получается по-настоящему осознать скорость распространения технологий сексуального тела в ХХ веке: медикализация и лечение интерсекс-детей, хирургическое управление транссексуальностью, реконструкция и «увеличение» маскулинной и феминной нормативности, государственное регулирование сексуальных услуг, бум порноиндустрии. Его отрицание гей-идентичности и милитантизма приводят скорее к тому, что он начинает выдумывать ретрофикшн под сенью Античной Греции. И тем не менее 50-е годы были переломными для режима половой дисциплины. До этого, следуя привычкам XIX века, биополитическая дисциплина работала как машина половой натурализации. Но эта машина не могла себе позволить «осознанности». Это изменится благодаря таким врачам, как Джон Мони, который начал использовать понятие гендера для обоснования возможности хирургического и гормонального изменения половой морфологии интерсекс-детей и трансперсон. Мони — это Гегель в истории сексуальности. Понятие гендера было первым этапом рефлексивности (а значит и необратимой мутации по отношении к XIX веку). При помощи новых медицинских и юридических практик Джона Мони, «интерсекс-дети», которых прооперировали сразу после рождения и наблюдали в период полового созревания, образовали меньшинство, собранное в группу в качестве «ненормальных» во благо нормативного регулирования тела straight-масс. Эта множественность ненормальных — сила, которую Сексуальная Империя стремится регулировать, контролировать и нормализировать.

«Постмонизм» для сексуальности то же самое, что и постфордизм для капитала. Начиная с 50-х годов Империя нормальности зависит от производства и высокоскоростной циркуляции потоков силикона, гормонов, текстов, репрезентаций, хирургических технологий и в результате — гендерных потоков. Разумеется, не все потоки находятся в постоянном движении, а главное — не все тела получают одинаковую выгоду от движения: именно в процессе разграниченной циркуляции потоков сексуализации вершится современная нормализация тела.

Это своевременное напоминание о том, что концепт «гендера» прежде всего был сексополитическим термином, а уже потом стало теоретическим инструментом американского феминизма. Неслучайно в 80-е годы в дебатах между «конструктивистскими» и «эссенциалистскими» феминистками понятие «гендера» стало фундаментальным теоретическим инструментом, позволившим концептуализировать социальный конструкт, историческое и культурное производство половых различий, и направленным против утверждения, что «феминность» является естественным субстратом, формой онтологической истины.

Политика квир-многообразия

Из понятия, служащего интересам политики воспроизводства половой жизни, гендер стал признаком многообразия. Его нельзя считать ни последствием замкнутой системы власти, ни идеей, ограничивающихся пассивными аспектами, это название всех сексополитических установок (от медицины и семейных институций до порнографической репрезентации), реапроприированных сексуальными меньшинствами. Так во Франции первой попыткой наступления «ненормальных» стали первомайская демонстрация 1970-го, двенадцатый номер журнала Tout и выпуск журнала Recherches под названием «Три миллиарда извращенцев», первые движения MLF [Mouvement de libération des femmes — Движение за освобождение женщин], FHAR и деятельность «бандиток» из Красных лесбиянок.

Тело нельзя считать пассивной данностью, которой управляет биовласть, наоборот, это та самая мощь, благодаря которой возможна простетическая инкорпорация гендера. Сексополитика перестает быть простым местом власти и влияния, становясь, прежде всего, пространством созидания, где сменяют друг друга и противостоят феминистские, гомосексуальные, транссексуальные, интерсексуальные, трансгендерные, чиканские, подстколониальные и прочие движения… Сексуальные меньшинства раскрывают своё многообразие. Сексуальный монстр, имя которому многообразие, отныне — квир.

Тело квир-многообразия оказывается в центре того, что можно назвать, реферируя к Делёзу и Гваттари, процессом «детерриторизации» гетеросексуальности. Она затрагивает как городское пространство (таким образом следует говорить о детерриторизации пространства большинства, а не о гетто), так и телесное. Детерриторизация тела заставляет человека сопротивляться процессу «нормализации». Тот факт, что существуют конкретные технологии производства «нормальных» тел или нормализации гендера, не сводится ни к детерминизму, ни к невозможности политического действия. Напротив. Из–за того, что квир-многообразие вобрало себя, в качестве ошибки или своеобразного осадка, историю технологий нормализации тела, у нее есть возможность вмешаться в биотехнологические установки производства половой субъектности.

Чтобы мыслить в подобном направлении, необходимо избежать двух концептуальных и политических ловушек — двух (неудачных, но возможных) прочтений Фуко. Следует избегать сегрегации политического пространства, способной сделать из квир-многообразия некое подобие маржи или резервуар трансгрессии. Также не следует попадать в ловушку либерального или неоконсервативного прочтения Фуко, из–за которых квир-многообразие может мыслиться в противовес идентитарным стратегиям, принимая за многообразие скопление суверенных и равных перед законом индивидов, неделимых с точки зрения пола, собственников своих тел, заявляющих о неотъемлемом праве на удовольствие. Первое прочтение нацелено на апроприацию политической власти ненормальными через призму прогресса, второе — игнорирует привилегии большинства и (гетеро)сексуальной нормальности, не признающей за собой статус доминирующей идентичности. Учитывая это, тело перестает быть покорным. «Дезидентификация» (заимствуя терминологию Де Лаурентис), стратегическая идентификация, присвоение телесных технологий и деонтологизация субъекта сексуальной политики, — таковы некоторые из стратегий политики квир-многообразия.

Дезидентификация. Начали появляться лесби, которые не считают себя женщинами, геи, не считающие себя мужчинами, трансы — ни те и ни другие. В этом контексте квир-многообразие вновь обратилось к Виттиг, чьё заявление о том, что «лесбиянки — не женщины» является источником противостояния через дезидентификацию отторжению лесбийской идентичности как условие возможности формирования политического субъекта современного феминизма. Стратегическая идентификация. Негативные обозначения, типа «лесбухи» или «пидоры», стали возможными центрами производства идентичностей, сопротивляющимися нормализации и внимательными к силам, объединяющим призывы к «универсализму». Находясь под влиянием постколониальной критики, квир-теории 90-х как раз рассчитывали на огромные политические ресурсы идентификации в качестве «гетто», обозначение, которое должно было обрести новую политическую ценность, поскольку впервые в истории темой высказывания стали лесбиянки, геи, черные и трансгендерные люди.

Половой капитализм и пол капитализма. Пол оказывается центральным вопросом политики и государственности

Тем, кто борется с угрозой геттоизации, квир-движения и теории отвечают одновременно гиперидентитарными и постидентитарными стратегиями. Они по максимуму используют политические ресурсы перформативного производства девиантных идентичностей. Политическая сила таких движений, как Act Up, Lesbian Avengers или les Radical Fairies, кроется в их способности поддерживать позиции «грязных» субъектов (вич-позитивных, лесбиянок, гомосексуалов), превращая их в место сопротивления «универсалистской» точке зрения, белой, колониальной, straight-истории «человека».

К счастью, они не разделяют того недоверия к идентичности как к объекту политического действия, которое было — подчеркиваю — у Фуко, Виттиг и Делёза (несмотря на их разные подходы к анализу власти и угнетения). В начале 70-х годов Фуко-француз дистанцируется от FHAR, из–за их «тенденций к геттоизации», в то время как Фуко-американец, казалось, положительно оценивал «новые формы тел и удовольствий», возникшие в районе Кастро — сан-францисском «гетто» — благодаря политике идентичности лесбиянок, геев и садомазохистов. Делёз, в свою очередь, критиковал то, что сам называл «молярной гомосексуальной» идентичностью, которая, по его мнению, способствовала продвижению гей-гетто, и идеализировал «молекулярный гомосексуализм», который позволил ему сделать из «хороших» фигур гомосексуалов (от Пруста до «женоподобных трансвеститов») парадигматические примеры процесса «становления женщиной», находящегося в центре его политической программы. И тем самым бессмысленно рассуждать о гомосексуальности вместо того, чтобы задуматься о собственных гетеросексуальных предрассудках.

Что касается Виттиг, то тут стоит вопрос, помогла ли ее приверженность позиции «универсального писателя» избежать, после публикации в 1973 году «Лесбийского тела», вычеркивания её из списка «классиков» французской литературы? Ответ, вероятно, нет. Учитывая с каким рвением газета «Le Monde» переименовала её некролог на «Моник Виттиг. Апология лесбийства», поставив первым в разделе «Нас покинули».

Присвоение телесных технологий. Телесность квир-многообразия также включает в себя реапроприацию и присвоение дискурсов анатомической медицины и порнографии, которые как раз конструировали современные гетеронормативные и девиантные тела. Квир-многообразие не имеет никакого отношения к «третьему полу» или «выходящему за гендерные рамки». Оно рождается благодаря апроприации областей знания, а значит власти над полами, благодаря повторной артикуляции и присвоению конкретных сексополитических технологий производства «нормальных» и «девиантных» тел.

В отличие от «феминистской» или «гомосексуальной» политики, политика квир-многообразия не строится на естественной идентичности (мужчина/ женщина), ни даже на обозначении практик (гетеросексуальная/ гомосексуальная), она исходит из множественности тел, восстающих против режимов, формирующих их как «нормальных» и «ненормальных», среди них дрэг-кинги, лесбиянки-оборотни, женщины с бородой, гомосексуальные трансы без членов, киборги-инвалиды… Речь о том, как противостоять или как уклоняться от сексополитических форм субъективации.

Реапроприация дискурса о производстве власти/ знания о сексуальности скрывает в себе эпистемологический переворот. В своем программном вступлении к знаменитому номеру журнала Recherches, несомненно, вдохновленному FHAR, Гваттари так описывает эту мутацию форм сопротивления и политического воздействия: «нельзя подступиться к теме этого номера — гомосексуальности в наши дни во Франции — не ставя под сомнения привычные методы исследования, свойственные гуманитарным наукам. Под предлогом объективизма они делают все возможное, чтобы установить максимальную дистанцию между исследователем и его объектом (…). Институционный анализ, напротив, подразумевает радикальное смещение центра научного высказывания. Однако, чтобы достичь этого, недостаточно довольствоваться “предоставлением слова” рассматриваемым субъектам — это порой формальный, даже иезуитский подход, — необходимо создать условия для полного, даже пароксизмального, осуществления этого высказывания (…) Май 68-ого научил нас читать стены, с тех пор мы начали расшифровывать граффити в тюрьмах, психбольницах, а теперь и в общественных писсуарах. Нам необходимо заново выстроить весь “новый научный дух”». История постмонистических политико-сексуальных движений — это история создания условий для тотального осуществления высказывания, история обращения вспять перформативной силы дискурсов и реапроприации секополитических технологий производства «ненормальных» тел. Речь квир-меньшинств — это не столько постмодернистское, сколько постчеловеческое пришествие: трансформация производства, круговерть дискурсов внутри современных институциях (от школы до семьи, проходя сквозь кино или искусство), а также мутация тел.

Деонтологизация субъекта сексуальной политики. В 90-е годы новое поколение, произведенное на свет самими идентитарными движениями, поставило перед собой задачу переопределить борьбу и границы «феминистского» и «гомосексуального» политического субъекта. Теоретически этот разрыв сначала принял форму критического возврата и пересмотра феминизма, за который взялись лесбиянки и американские постфеминистки, опирающиеся на Фуко, Дерриду и Делёза. Заявляя о себе как о пост- или квир-феминистках, Тереза Де Лауретис, Донна Харауэй, Джудит Батлер, Джудит Халберстам в США, Мари-Элен Бурсье во Франции, а также чиканские лесбиянки с Глорией Анзальдуа или черные феминистки, такие как Барбара Смит и Одри Лорд, начнут бороться против натурализации понятия феминности, выступавшего исконно связующим звеном в разговоре о феминизме. Так была запущена радикальная критика унитарного субъекта феминизма: колониального, белого, представителя высшего среднего класса, лишенного какого-либо сексуального характера. Квир-многообразие строится на постфеминизме не потому, что ему так хочется или он может существовать без феминизма. Напротив. Оно является результатом рефлексивной конфронтации феминизма со всеми различиями, которые он стирал во благо господствующего и гетероцентричного политического субъекта — «женщины».

Сексуальный монстр, имя которому многообразие, отныне — квир

Что же касается освободительных движений геев и лесбиянок, поскольку их цель — получение равных прав и ради них они основываются на фиксированных представлениях о сексуальной идентичности, тем самым они способствуют нормализации и интеграции геев и лесбиянок в доминирующую гетеросексуальную культуру, поощряя семейную политику через требования прав на брак, усыновление и передачу наследства. Хотя именно против этого эссенциализма и нормализации гомосексуальной идентичности выступали и продолжают выступать меньшинства, состоящие из геев, лесбиянок, транссексуальных и .трансгендерных персон. Мы слышим голоса, которые ставят под сомнения правильность понятия половой идентичности как единственной основы политического воздействия и противопоставляют ей множества различий (расовых, классовых, возрастных, различий ненормативных сексуальных практик, инвалидностей). Медицинское понятие гомосексуальности, восходящее к XIX веку и определяющее идентичность через сексуальные практики, было оставлено в пользу политического и стратегического определения квир-идентичностей. Рожденная в XIX веке из scientia sexualis и хорошо контролируемая гомосексуальность, развалилась, ее засыпало многообразием «плохих квир-субъектов».

Таким образом, политика квир-многообразия возникает из критической позиции по отношению к нормализующему и дисциплинирующему воздействию любого формирования идентичности и из деонтологизации субъекта политики идентичности: не существует естественного базиса («женщины», «гея», и т.д.), который мог бы легитимизировать политическое действие. Она не стремится освободить женщин от «мужского господства», как того хотел классический феминизм, поскольку не опирается на «половые различия», синоним главного разделения (транскульного, трансисторического) угнетения в том смысле, что эти различия по своей природе должны структурировать политические действия. Вот почему понятие квир-многообразия решительно противопоставляется понятию «полового различия», используемому как среди эссенциалистских феминисток (Иригаре, Сиксу, Кристева), так и внутри различных структуралистских и/ или лакановских вариантов психоаналитического дискурса (Рудинеско, Эритье, Тьери…). Оно выступает против политики паритета, строящейся на биологическом понятии «женщины» или «полового различия». Против республиканской универсалистской политики, допускающей «признание» и требующей «интеграции» различий внутри Республики. Нет полового различия, есть многообразие различий, трансверсаль отношений власти, разнообразие жизненных сил. Эти различия не «репрезентативны», поскольку считаются «монструозными» и этим ставят под сомнение режимы политической репрезентации, а также систему производства «нормального» научного знания. В этом плане политика квир-многообразия противопоставляется не только традиционным политическим институтам, претендующим на суверенную и универсальную репрезентацию, но и на сексополитическую эпистемологию, доминирующую до сих пор в научном производстве.

Опубликовано в журнале Multitudes в 2003 г. под именем Беатрис Пресьядо
Перевод на русский Э. Митрахович