Одинокий светоч разума вспыхнул на дверях Лубянки. «Это же порча чужого имущества», — сказали порядочные люди. «Пусть в мечети попробует», — сказали православные люди. «Отправьте его с канистрой в США, чтобы там посадили на электрический стул», — сказали грамотные люди. «Гасите здесь всё!» — заорали мундиры голубые. «Отправьте его в психушку!» — отозвался преданный народ. «Это майский ветер 68-го года, занесший в холодную Москву одного из парижских студентов и растерявший всех остальных по дороге десятилетий», — сообщили синоптики. «Это слишком интеллектуально, чтобы быть политикой. Вот если бы он украл из магазинов всю колбасу!» — добавили оппозиционеры. «Русские оппозиционеры — больные мазохисты», — заявили украинские русофобы. «Русофобы — больные мазохисты», — хором ответили русские украинофобы. «Антихрист близ есть при дверех», — вспомнили из Нилуса черносотенцы. «Это я стою у дверей и толку», — поправил Иисус. «А чем вообще дверь-то виновата?», — возмутились защитники мёртвой древесины. Светоч разума затрещал, прошипел что-то неразборчивое и погас.

Первое, что бросается в глаза, когда смотришь на художника Павленского — это его красивое средневековое лицо. Большинство его акций вольно или невольно вызывают ассоциации с самоистязательными практиками религиозных аскетов. Правда, в последнем действе Павленский поджигал не себя, а дверь ФСБ, но всем понятно, что и здесь он как бы испытывает на прочность нервы «инквизиторов», инициативно подкладывая поленья в костёр, на который добровольно взошёл. Надо думать, Павленский, придерживающийся левых взглядов, далек от религии, и, скорее всего, атеист. Но дела это не меняет. Именно христианство привило людям идею о том, что душа и тело по умолчанию, с рождения «сданы» человеку на основе сугубо индивидуального права и под индивидуальную ответственность, и он волен поступать с ними по совести и исходя из «свободы воли». Правда, эта идея на Западе победила по большей части уже с закатом религии, в своем светском издании, но исходила она из христианства. Более того: именно этой идее во многом мы и обязаны закатом религиозности: христианство, жертвенное не только в своих посылах, но и в методе своей исторической реализации, изначально содержало в себе индивидуализм, как яйцо — цыплёнка, который расклёвывает, а затем разламывает свою скорлупу.

В России тело и душа до сих пор глухо и дремуче принадлежат общине, собору, партсобранию, что-соседям-скажут, дяденьке-в-кремле, ещё-кому-нибудь, но только не себе, поэтому Павленского рано или поздно, скорее всего, посадят. Поэтому доморощенные российские искусствоведы после каждой его акции начинают говорить, что Павленский — не художник. Поэтому масс-медиа сообщили после того, как он отрезал себе мочку уха, самое глупое, что можно было сообщить: что Павленский последователь Ван Гога, но только вот ничего не нарисовал, потому, мол, не гениален (читай — один из нас, обычный человек), и уха, стало быть, отрезать права не имел. Поэтому моральная чернь беснуется в коментах под этими сообщениями, на-гора выдавая тонны однообразной дикости. Это нормальное состояние общества с крепостным правом на тело и сознание. Никому невдомёк, что, умей Павленский распрекрасно рисовать-писать-петь-плясать, то делать ему этого ни в коем случае было бы нельзя, поскольку его цель как раз в том и состоит, чтобы, будучи «одним из нас», поднять бунт. Христианские флагеллянты секли себя из смирения, но это смирение было, в принципе, тоже бунтом — против тварного мира грехов и страстей. Святые приносили своё тело на алтарь света, в жертву высшим идеалам. Павленский тоже приносит своё тело в жертву своим высшим идеалам и тоже протестует против мира, полного пороков: несовершенства, черствости, коррупции, насилия. Он делает то, что по-хорошему должен делать Патриарх Кирилл, ну или хотя бы протодиакон Кураев. Не говоря уже о том, что Павленскому никто за это не платит, а патриархам и дьяконам приплачивают за то, чтобы они жертвенно несли высокие идеи в мир сей. С этой точки зрения Павленский, может быть, имеет моральное право отрезать уши разным товарищам с толоконными лбами и позолоченными животами. Но он этого не делает, он не инквизитор, он распоряжается только своим собственным телом, своей собственной свободой, не посягая на чью-либо чужую. И этим вызывает ярость и непонимание у псевдо-христианского крепостного общества куда большие, чем, ежели бы он полоснул по уху какого-нибудь церковного иерарха или прибил к площади мошонку какой-нибудь официальной «совести нации» вроде художника Глазунова. Правда, теперь Павленский поджег чекистские двери, «врата ада» по его собственному определению. Но едва ли этот поступок можно назвать агрессивно-наступательным. Вся фактура в огненной кайме позади фигуры художника — он не портил и не разрушал двери преисподней, в которой и так всегда горит кровавый пламень, а поэтому врата её, конечно, сделаны из жаропрочных материалов: Павленский только приоткрыл эти врата, сделал селфи на фоне инфернального пламени и вызвал на себя ближайший отряд бесов.

Задача художника Павленского — затронуть сердца и всколыхнуть волны говн. Ему всегда удается выполнить её на отлично. Его искусство для этих самых сердец и говн, которые он хочет вести к свету, действительно актуально: они бьются и бурлят. Для тех, кто и так признает свободу индивидуума, а к судьбам сердец-говн гораздо более равнодушен, чем святой наших дней, гуманист Павленский, все его акции будут исчерпываться эстетическим конструктом. Этическим посылом они наполнены, впрочем, для позитивных индивидуалистов, какие, подобно самому художнику, пекутся о разуме, праве и прочем прогрессе для окружающих людей. Закавыка в том, что искусство Павленского внятно тем, кому оно не адресовано, и адресуется тем, кому не внятно. Правда, и своих адресатов оно не оставляет равнодушными. Они бурлят, недоумевают, моргают и бьют копытцем в землю, но не понимают, зачем всё это, ведь им и при инфернальном пламени вполне тепло-уютно, и не нужно никакой светоч разума тут ещё, понимаешь, разжигать…