Finlayson, A., & Martin, J. (1997). Political Studies and Cultural Studies. Politics, 17(3), 183–189.

В этой статье рассматривается вклад культурных исследований (англ. Cultural Studies) в дисциплины, изучающие политику. Этот подход, основанный на изучении популярной культуры, бросает вызов традиционной политической науке в ее академических рамках. Рассматривая культуру как часть идеологии, культурные исследования обращают внимание на места производства и опровержения смысла. В свою очередь это размывает различие между политикой и культурой и, следовательно, требует более широкого подхода к «политическому».

Введение

Сегодня политические исследования, как институциональные, так и теоретические, все больше сосредотачиваются на вопросах культуры и идентичности. Так называемые новые социальные движения, основанные на таких политических концептах, как, например, раса, гендер, национальность или религия, требуют, чтобы студенты и исследователи углублялись в изучение культурных процессов. Повсеместное влияние медиа, которые отражают и конструируют актуальную политическую дискуссию, приводит нас к новым исследовательским областям — таким, доступ к которым невозможен при использовании ограниченного инструментария политической теории. В этой стези можно рассмотреть вклад, который внесли в политические дисциплины, посвященные анализу современной культуры, ее влиянию на политическую и социальную жизнь. Можно предположить, что теория и методология культурных исследований являются необходимым дополнением к политической науке, а также вызовом для традиционного понимания политического: вызовом, на который политическая наука должна ответить.

В британской политической науке исследования культуры долго вращались вокруг «политической культуры», восходящей к классической работе Габриэля Алмонда и Сиднея Вербы (1963). Для них «политическая культура» относилась к политическому ориентированию — отношению к политической системе и ее частям, а также к собственному месту индивида в ней (1963, p. 13). Такое определение позволяет исследовать политическую культуру, изучая отношение к политическому участию, партийности (англ. partisanship), доверию к правительству и т.д. Кроме того, оно позволяет анализировать «правомочность» (англ. competence) граждан и процессы политической социализации. В реалиях якобы уникальной британской демократии такой подход акцентирует внимание на уважении (к монархии), государственной и гражданской тайне, а также на отношении к общественному консенсусу. Политические культурные изменения будут пониматься как изменение или отклонение от этих норм (см. Norton, 1994: Ch. 2).

Считается, что этот подход к культуре является хрестоматийным для политических исследований (см., например, Rose, 1980: Ch. 4; Jones et al, 1994: Ch. 5; Axford et al, 1997: Ch. 2). Еще один случай, когда политическая наука обращается к вопросам культуры, — когда она обращается к СМИ. Здесь подчеркивается роль СМИ в поддержке плюралистической демократии, а в центре внимания обычно оказываются новостные медиа и в последнее время то, как их используют политики (см. McNair, 1995).

Несмотря на то, что все это важно, традиционный подход, очевидно, пользуется узким определением политического и так же сужает фокус восприятия культуры. Определение политического не ставится под вопрос: политика сводится к государствам, которые выступают единым совещательным органом управления, а политическая культура воспринимается как набор установок по отношению к этому органу. Культурные исследования, обращаясь к поиску политического в современной культуре и фокусируясь на популярной культуре, сильно контрастируют с таким представлением. Они включают исследования популярной музыки, фильмов, сериалов и и моды, а также анализ расовой, гендерной и телесной репрезентации в культуре. Как подход культурных исследований влияет на наше понимание политики и культуры?

В британских университетах культурные исследования уже около 25 лет существуют как самостоятельная дисциплина (см. Turner, 1992). Тем не менее, некоторые до сих пор усматривают в них пагубное влияние на более классические предметы. Отчасти из–за того, что культурные исследования размывают сложившиеся границы между дисциплинами, и часто, но не всегда, кажется, что строгий академический канон уступает мимолетной коммерческой тенденции.

Культурные исследования, действительно, славятся тем, что заимствуют многообразие теорий и методов из других дисциплин; и такое многообразие делает невозможным применение любой строгой методологии. Их целостность лежит в самом предмете исследования. Культурные исследования «преданы всей плеяде художественных форм, убеждений, институций и коммуникативных практик, существующих в обществе» (Grossberg et al, 1992: p. 4), чтобы понять его структуру. В своей наиболее сложной ипостаси культурные исследования задаются вопросом, что вообще значит говорить о «политическом» и «культурном». Они ставят под сомнение фундаментальные допущения такого подхода к культуре, который используется в политической науке (Street, 1993).

Идеология и культура

Ведь только будучи агентами, создающими и воспринимающими смысл, мы осознаем себя как личностей, у которых есть устремления, приверженности, предпочтения и обязательства.

Для культурных исследований характерно понимание культуры в широком смысле, отсылающее к понятию идеологии. Действительно, существует мнение, что «британские культурные исследования могли бы быть описаны как исследования идеологии, потому что они через множество хитросплетений уподобляют культуру идеологии» (Carey, 1989: p. 97). Их внимание сосредоточено на том, как произведения культуры, практики и институции производят и распространяют смыслы. Ведь только будучи агентами, создающими и воспринимающими смысл, мы осознаем себя как личностей, у которых есть устремления, приверженности, предпочтения и обязательства. Культурные исследования отсылают нас к отношениям власти и господства, которые прослеживаются в смыслах, производимых культурой. Это подразумевает такое понимание политики, которое будет выходить за рамки политической науки, работающей только с партиями, институтами и выборами. В таком виде политика мыслится как отдельная сфера общества. Культурные исследования же, вслед за Грамши (1971), исходят из того, что отношения власти и господства простираются за пределы институциональных границ государства. Многообразие методологии этой дисциплины позволяет определить культуру как пространство социальной и политической власти, отражающейся в субъективном опыте.

В центре эмпирического измерения культурных исследований находятся произведения, практики и идеи, задействованные в производстве и потреблении форм досуга и развлечений, а также убеждения и опыт, которые они отражают и создают. Интересно, что подъем массового культурного потребления исторически сопутствовал возникновению массовой политики. Хотя в отличие от политической науки, рассматривающей влияние массовой политики на учреждение политических институтов, культурные исследования изучают то, как структуры власти представляются, обсуждаются и оспариваются в массовой культуре. Культурные исследования пытаются оценить как содержание, так и рецепцию определенных культурных форм, а также проанализировать иерархизацию культуры (на так называемые «высокую» и «низкую»), особенно в отношении воспроизводства социального класса (см. Bourdieu, 1984). Таким образом, культурные исследования признают, что культура предшествует политическим институтам и служит как для воспроизводства, так и для оспаривания существующих отношений власти. Социальная и политическая власть никогда не определяется как изначально легитимная, скорее, она является позитивной борьбой за признание.

Эту борьбу за смыслы можно рассмотреть с трех разных сторон: через производство культуры, символизм ее произведений и то, как они воспринимаются.

Проблема влияния культурных практик на общественность, часто поднималась в рассуждениях о том, кто распространяет культуру. При капитализме потребление товаров связано с процессом коммодификации, при котором товары производятся для продажи на «свободном» рынке, а не принадлежат тем, кто их создает. Продукт производится для получения прибыли, а не просто для удовольствия. С точки зрения марксизма, неравные производственные отношения между рабочими и капиталистами отражаются в форме товара. Марксисты, как правило, убеждены, что популярная культура в процессе производства отражает отношения господства. Следовательно, формы досуга и развлечений отвергаются как «ложное сознание», отвлекающее от истинного понимания структур власти. С этой точки зрения анализ популярной культуры обычно фокусируется на производителях культуры, их идеологической принадлежности, которая основывается на на их происхождении и классовой принадлежности, часто предполагая, что реакция потребителей [на произведение культуры] будет также зависеть от того, к какому классу они принадлежат. Этот подход предполагает, что в капиталистическом обществе те, кто контролируют средства материального производства, контролируют и духовное производство (англ. mental production); и то, что массовая культура будет поддерживать интересы правящего капиталистического класса, кажется само собой разумеющимся (см. Murdock and Golding, 1977). Поэтому, грубо говоря, «значение» любого явления культуры можно «считывать» с «фактов» производства. В некотором роде это не сильно отличается от анализа политической коммуникации, который склонен игнорировать досуг и развлечения, поскольку они не имеют отношения к политической риторике. При этом за скобками оказываются сложные способы производства опыта и смыслов популярной культуры, которые формируют установки и, очевидно, влияют на политический выбор граждан. Современные культурные исследования, напротив, избегают такого редукционизма, подчеркивая живую и конфликтную природу культурного взаимодействия.

Политическая экономия производства культуры исходит из представления о влиянии способа производства на восприятие произведений культуры. Хотя современные исследователи более внимательны к сложности процесса производства, включающих взаимодействие между различными институтами, кадровыми структурами, источниками информации, технологиями и т.д.

Впрочем, вопросы о том, в какой степени значение популярной культуры определяет интересы тех, кто контролирует ее производство, и форму, через которую она транслируется, остаются актуальными. Политическая экономия производства культуры исходит из представления о влиянии способа производства на восприятие произведений культуры. Хотя современные исследователи более внимательны к сложности процесса производства, включающих взаимодействие между различными институтами, кадровыми структурами, источниками информации, технологиями и т.д. — основополагающий подход здесь во многом аналогичен. Например, анализ телевизионных передач и газетных колонок позволяет выявить склонность СМИ к тому, чтобы под эгидой нейтральности очень избирательно показывать правду о событиях страны и мира (Glasgow University Media Group, 1976, 1980 and 1982).

В противоположность этой сосредоточенности на производстве, некоторые теоретики и исследователи в 1960-х и 1970-х годах начали обращаться к процессам, в которых произведения обретали собственное значение. Смысл стал рассматриваться как частично независимый от средств производства; такая позиция решительно порывает с любым экономическим редукционизмом. Произведения культуры, понимаемые как тексты, могут быть интерпретированы, например, при помощи семиотических методов, сфокусированных на символах (Barthes, 1993). Эти символические структуры будут уже не внешним отражением интересов их создателей, а создающими смысл «изнутри». Относительно скрытые смысловые структуры могут быть выявлены путем «разоблачения» черт, присущих самому произведению. Например, можно проанализировать телевизионные передачи, чтобы выявить их скрытый посыл: женщины «по своей природе» более расположены к домоводству, уборке, готовке и воспитанию детей. Расовые и гендерные стереотипы, как можно заметить, скрыто используются в новостных сюжетах, телесериалах и рекламе (см., например, Williamson, 1978). Семиотический анализ открыл для исследователей возможность выявлять смыслы без предзаданной оговорки на то, что они, действительно, были заложены в произведение культуры его создателями. Это также позволило студентам исследовать широкий спектр представлений о различных слоях общества, якобы задействованных в процессе производства произведения культуры.

Семиотический подход дополняют исследования восприятия текста. «Производственный» и текстоориентированный подходы к популярной культуре, как правило, предполагают, что общество в процессе потребления произведений культуры подвержено разным формам убеждения и контроля. Считается, что власть воздействует на субъектов через средства, в значительной степени невидимые для потребителей. По сути, контролирующие механизмы представляются как существующие вовне и навязываемые индивидам таким образом, что их невозможно заметить. Для многих исследователей эти модели контроля слишком упрощенно представляют действия потребителей как пассивные, и что смыслы всегда находятся вне потребителя и незаметно навязываются ему. При этом упускается ключевой момент, связанный с определенной активностью индивидов в том, как они получают удовольствие и интерпретируют это. Активный характер потребления произведений культуры проявляется в подражании персонажам телесериалов (Ang, 1985), их вкусам в музыке и одежде, или в танцевальных и спортивных привычках. В том, как потребители воспринимают произведение культуры, кроется ключ к пониманию, чем это произведение является на самом деле. Здесь идет речь о смысле, который люди конструируют сами — коллективно или индивидуально, — получая удовольствие от культуры.

Для анализа восприятия важно понимать различные контексты и условия, в которых можно наслаждаться популярной культурой. К примеру, семьи часто смотрят телевизор в гостиной. Иногда это происходит в спальне. Как отмечал Морли (Morley, 1988), эти разные ситуации могут быть обусловленными разными отношениями власти (семейный просмотр может быть опосредован выбором доминирующей фигуры, такой как отец). Понимание и интерпретация популярной культуры, а также удовольствие, получаемое от нее, могут зависеть от того, как мы лично относимся к этим контекстам. Кроме того, интенсивность удовольствия вариативна, и ее нельзя свести ни к проблеме собственности, ни к смыслам, заложенным в текстах. Например, поклонники поп-музыки отличаются от просто слушателей тем, что их увлеченность определенными исполнителями является «навязчивой» и «крайне личной». Упор снова делается на несводимость культуры к классу или экономической структуре. Это не означает, что культура является делом чисто субъективного вкуса, но представляет ее как динамичную арену идеологического производства и опровержения.

С точки зрения политического исследования это значит, что непосредственно политические смыслы могут находиться внутри неполитических культурных форм, и даже создаваться ими. Например, мыльные оперы и ситкомы зациклены на репрезентации семьи и сообществ, викторины и игровые шоу — на иерархичности знания и идеологии вознаграждения за победу в конкуренции (см. Fiske, 1989). Несмотря на то, что эти тексты могут вообще не затрагивать политические партии, поведение электората и эффективность общественного контроля (англ. scrutiny), они определенно содержат политико-идеологические убеждения о том, что является для общества «естественным», а что предлагает подрывное прочтение повседневности.

Культура и политическое

Любой культурный анализ должен хотя бы в некоторой степени учитывать все разнообразие контекстов, в которых популярная культура обретает смысл. Ни один вывод не может считаться исчерпывающим, если речь идет том, как произведения культуры становятся значимыми для потребителей. Поэтому культурные исследования воспринимают культуру как арену борьбы за поддержку и опровержение смыслов, — идея, лежащая в основе в концепта гегемонии Грамши. Однако иногда исследователи расходятся в том, какие контексты имеют первостепенное значение. Те, кто акцентирует внимание на вопросах собственности и контроля над культурными индустриями, часто с подозрением относятся к тем, кто обращается к проблеме восприятия. Они считают, что поиски удовольствия и значения в редком случае могут обнажить сложившееся господство рынка над популярной культурой (например, McGuigan, 1992; Harris, 1992). Тем не менее, вопреки разногласиям, анализ власти и господства, который характерен для культурных исследований, задает серьезные вопросы тем, кто занимается политической наукой.

Мейнстримные политические исследования, как уже было сказано ранее, традиционно воспринимают культуру как набор личных аффективных ориентаций и установок. Это представление включает и оценку политики, политических институтов и лидеров. Но оно не позволяет расширить понятие политического, что помогли сделать культурные исследования. Сосредоточившись на государстве и его институтах, и тем самым проведя черту между политикой и обществом, политические исследования маргинализируют субъективный опыт «гражданственности». В таких условиях культура, в особенности популярная, неизбежно рассматривается как нечто несвойственное реальной политике, а любая попытка их совместить — как потенциально опасная эстетизация политики.

Изучение культуры не замыкается на вопросе культурных различий или методов коммуникации, а, скорее, критически осмысливает, как повседневная жизнь порождает ценности, мировоззрения, идентичности и идеологии, из которых складывается уже более формальная политическая арена — то что пытается присвоить политическая наука.

Но такое понимание отношений культурных исследований и политики является в корне неверным. Представляя культуру как динамичную и состязательную арену, где смыслы производятся и одновременно с этим оспариваются, культурные исследования указывают на истоки проблем и идентичностей, на которых основываются политические дискуссии, посвященные, например, национальным интересам, преступности и социальному порядку, семейным ценностям и т.д. Изучение культуры не замыкается на вопросе культурных различий или методов коммуникации, а, скорее, критически осмысливает, как повседневная жизнь порождает ценности, мировоззрения, идентичности и идеологии, из которых складывается уже более формальная политическая арена — то что пытается присвоить политическая наука.

Например, существует очевидная политическая заинтересованность людей в обеспечении представленности определенных групп в популярных СМИ наравне с дискуссиями, в каких образах, «позитивных» или «негативных», представляются эти группы. Некоторые считают, что ряд социальных групп недостаточно представлен в популярной культуре, или представлен в неприглядном или оскорбительном свете. Это приводит к политической спорам о репрезентации и требованиям лучшей представленности (противники презрительно называют это «политкорректностью»). В таких спорах может быть два измерения политики: одно из них — политика репрезентации, спор о том, у кого есть власть представлять общество и как должна выглядеть такая репрезентация. Но существует и политика посредством репрезентации. Суть спора о репрезентации в популярной культуре — в устройстве общества как такового. Например, когда говорят, что на телевидении должно быть больше представителей этнических меньшинств и что у таких персонажей все должно вкладываться благополучно, подразумевается, что меньшинства должны быть чаще и лучше представлены в обществе. Коннотации расы становятся предметом тщательного изучения и дискуссий (см. Hebdige, 1993). Таким образом, в обсуждении популярной культуры поднимаются такие вопросы, которые было бы сложно вынести на традиционную политическую повестку.

Популярная культура, действительно, часто находится в центре неоформленных и маргинализированных дебатов (например, о насилии, сексуальности или межрасовых отношениях), которые не допускаются в парламентской технократии. Эти дебаты посвящены, скорее, вопросам взаимоотношений внутри общества, чем обсуждению конкретного законодательства. Тогда как в сфере культуры могут возникать самые разные динамичные дискуссии, которые было бы неправильно изолировать от политики. Поскольку думать, что культура полностью отделена от других сфер жизни общества, — величайшая ошибка. Как уместно выразился Гиббонс:

«Культурная идентичность не существует до ее репрезентации или материального выражения. Она фактически создается и изменяется в этих процессах — будь то в форме СМИ, литературных жанров, визуальной репрезентации и других символических практик» (Gibbons, 1996: p. 10).

Культура является частью производства идентичностей и ценностей. Сами по себе «СМИ — это не просто нейтральные наблюдатели, а основные участники политики вступающие в борьбу с другими могущественными идеологическими агентами, такими как церковь, образовательные учреждения и семья» (Gibbons, 1996, p. 11). Популярная музыка, телевидение, мода, кино и т.п. являются частью культуры и продолжающейся дискуссии о том, что из себя представляет общество и каким оно должно быть.

Вывод

Где возникают темы (и пределы) политической дискуссии, если не на широкой арене культуры? Правительства очевидно заинтересованы в культуре. Из–за вмешательства в школьную программу и спорт, за счет цензуры и репрессий государство пытается управлять этой подвижной сферой. Исследования, которые оставляют эти проблемы за скобками, лишь подпитывают идеологическое убеждение, что политическое — это автономное пространство, которое должно оставаться сакральным и подвластным только «профессиональным политикам» и их технократической свите экспертов в академии и журналистике. Именно такое разделение разрушает гражданскую агентность и веру в формальный политический процесс, оно уничтожает гражданское общество и делает его уязвимым перед лицом оголтелого и бессодержательного популизма. Либеральным демократиям — равно как и политическим исследователям — необходимо продолжать расширять горизонты политического.

Перевод выполнили:

Ксения Мята, редакторка Post-Marxist Studies

Корнелий Нектов, редактор Post-Marxist Studies

Литература

Almond, G. and Verba, S. (1963), The Civic Culture, New Jersey: Princeton University Press.

Ang, I. (1985), Watching Dallas, London: Methuen.

Axford, B. et al. (1997), Politics: An Introduction. London: Routledge.

Barthes, R. (1993), Mythologies, London: Vintage.

Bourdieu, P. (1984), Distinction, London: Routledge.

Carey, J. W. (1989), Communication and Culture: Essays on Media and Society, Boston: Unwin Hyman.

Fiske, J. (1989), Reading the Popular, London: Unwin Hyman.

Gibbons, L. (1996) Transformations in Irish Culture, Cork: Cork University Press.

Glasgow University Media Group (1976), Bad News, London: Routledge.

Glasgow University Media Group (1980), More Bad News, London: Routledge.

Glasgow University Media Group (1982), Really Bad News, London: Writers and Readers.

Gramsci, A. (1971), Selections from the Prison Notebooks, London: Lawrence & Wishart.

Grossberg, L. et al. (eds) (1992), Cultural Studies, London: Routledge.

Harris, D. (1992), From Class Struggle to the Politics of Pleasure, London: Routledge.

Hebdige, D. (1993), Subculture: the meaning of style, London: Routledge.

Jones, B. et al (1994) Politics UK, 2nd Edition. London: Harvester-Wheatsheaf.

McGuigan, J. (1992), Cultural Populism, London: Routledge.

McNair, B. (1995), An Introduction to Political Communication, London: Routledge.

Morely, D. (1988), Family Television: cultural power and domestic pleasure, London: Routledge.

Murdock, G. and Golding, P. (1977), “Capitalism, Communication and Class Relations” in J. Curran, M. Gurvitch and J. Woolacott (eds), Mass Communications and Society, London: Edward Arnold

Norton, P. (1994), The British Polity, 3rd Edition. London: Longman.

Rose, R. (1980), Politics in England, London: Faber and Faber.

Street, J. (1993), “Political Culture—from Civic Culture to Mass Culture”, British Journal of Political Science 24/1: pp. 95–113…

Turner, G. (1992), British Cultural Studies: An Introduction, London, Routledge.

Williamson, J. (1978), Decoding Advertisements: ideology and meaning in advertising, London: Boyers.