Предлагаемая рецензия посвящена книге Сола Ньюмана «Постанархизм» (Москва: РИПОЛ классик, 2021), выпущенной на русском языке в мае 2021 г. Перевод данного текста, оригинал которого вышел в 2016 г., представляется значимым не только в контексте освоения малоизвестных в России политико-философских концепций Запада, но и с точки зрения анализа современных практик политического сопротивления государству. Последние стимулируют философскую рефлексию об онтологических, эпистемологических и этических контурах этого сопротивления, примером чего и является рассматриваемая работа Ньюмана. Книга при этом не является ни программным документом современного анархического движения, ни руководством к политическому действию, но представляет собой довольно оригинальную оптику, которую автор выстраивает с помощью интерпретативной сборки антиавторитарных мотивов, извлекаемых из трудов ряда мыслителей прошлого и настоящего.

Автор: Дмитрий Поляков

Несмотря на довольно скромный научный интерес к постанархизму в России, своя доля известности у него все–таки есть. Этим предуведомляет нас М. Рахманинова во вступлении к книге ключевого постанархистского теоретика, лондонского профессора Сола Ньюмана. На языке оригинала «Постанархизм» вышел в не столь далеком 2016 г., поэтому идеи и интуиции автора по прошествии пяти лет остаются и актуальными, и дискуссионными.

В относительно недавней статье Ньюман раскрывает суть постанархизма через фиксацию четырех его ключевых координат: 1) онтологический анархизм; 2) эпистемологический анархизм; 3) форма политического действия и 4) проблематика анархистского субъекта [Newman, 2019, с. 83]. В рассматриваемой книге все эти аспекты так или иначе теоретизируются, перетекая из одного в другой, а также стягивая к себе мысли и озарения философов от Античности до современности, что в итоге должно продемонстрировать читателям новую парадигму радикальной политики, «идею такого режима политики, центральное место в котором, вместо управления с помощью и посредством государства, занимают самоуправление и свободная спонтанная организация» [Ньюман, 2021, с. 46]. Если постараться воспроизвести постанархистскую логику предельно схематично, то мы увидим примерно следующее:

— в связи с подрывом дискурса всеобщего детерминизма, осуществленным в эпоху постмодерна, бытие лишается устойчивых оснований, предопределенных путей развития и целеполагания. Его характеристикой объявляется «онтологическая анархия», понимаемая как отсутствие фундаментального, первичного принципа существования и как контингентность;

— этот подрыв распространяется и на социальную реальность, упорядочивающим принципом которой объявляет себя суверенное государство. Эпистемологическая диверсия заключается в разоблачении подобного «опекунского» дискурса и огосударствления научной рациональности, в демонстрации пустоты вместо каких-либо оснований у этого дискурса. Отсюда же — скептицизм в отношении революционных проектов вроде марксизма и марксизма-ленинизма, претендующих на захват государственной власти в целях репрезентации интересов масс с апелляцией к исторической и экономической телеологии и научной обоснованности (этот же скептицизм применяется и к классическому анархизму). Опираясь на М. Фуко, Ньюман использует концепт «не-власть» и свою «аксиому свободы»[1] для характеристики контингентности социальных отношений, а также преходящей природы институциализированных форм власти;

— свобода как онтологическая данность (а не только как нечто, чего еще предстоит достичь в будущем) и фуколдианский скептицизм способствуют концептуализации иного типа радикальной субъективности, сменяющей фигуру народа или фиксированную классовую идентичность, к которым взывает традиционная революционная мысль (включая анархизм). Политический субъект постанархизма, которого Ньюман с отсылкой к ряду философов называет сингулярностью или единичным, не наделен каким-либо историческим призванием, не привязан к классу, этносу, гендеру или другим эссенциалистским категориям. Этот номадический, нефиксируемый и неопределяемый субъект порывает с властными механизмами конструирования устойчивой идентичности, ускользает от них, объединяясь в подвижные и изменчивые сообщества с другими единичностями;

— появление и функционирование сингулярности сопряжено с понятием восстания, смещающим эсхатологический и универсалистский нарратив революционного События. Лишенное конкретной политической цели, прежде всего цели присвоения власти, восстание не обращено буквально против государства, оно «знаменует переход от игр власти и контрвласти к безразличию к власти. Оно направлено на преобразование меня и моего непосредственного отношения к другим, а также на развитие автономного образа жизни, который стремится избежать тех ловушек, что для меня расставила власть» [Ньюман, 2021, с. 110]. Практики взаимодействия при таком восстании носят не столько альтернативный, сколько экстериорный характер, т.е. осуществляются по ту сторону логики «или — или» («за — против»), присущей классическому анархизму и революционному дискурсу как таковому. Отказ от выдвижения каких-либо требований к государству мыслится как самодостаточный радикальный жест разрыва с ним, как конструирование того, что Делёз в присущей ему терминологической манере называл «вакуолями не-коммуникации».ВВ

Конечно, в таком упрощенном пересказе многие нюансы и особенно аргументация остаются за скобками. Таков формат рецензии. Следует, однако, указать на некоторые ключевые особенности постанархистской теории, среди которых можно назвать обилие философских персоналий, обычно с анархизмом не ассоциирующихся. О том, что его постанархизм не выводится из идей П.-Ж. Прудона, М.А. Бакунина и П.А. Кропоткина, говорит и сам Ньюман, хотя и дает в начале краткое описание анархистской «политической ереси». Что же касается траектории, выстраиваемой автором от онтологии к политике, то на всем ее протяжении, если соблюсти хронологический порядок, мы встречаем античных киников[2], ренессансного мыслителя Э. де ла Боэси, младогегельянца-индивидуалиста М. Штирнера[3], священника-хайдеггерианца Р. Шюрманна, синдикалиста Ж. Сореля, теоретика культуры В. Беньямина, философов Ж.-Л. Нанси и Дж. Агамбена и, конечно, постструктуралистов М. Фуко и Ж. Делёза. Все они привносят что-то из своих теорий и даже практического опыта (как в случае с кинизмом) в тот или иной аспект постанархистского видения, которое предстает в качестве своеобразной интерпретативной сборки антиавторитарных или акратических[4] мотивов и контекстов, присущих работам названных мыслителей. И такая сборка вполне объяснима, если учесть, что сам термин «постанархизм» отсылает к взаимодействию с постструктурализмом и постмодернизмом[5] с характерной для них интертекстуальностью.

С некоторыми оговорками постанархизм вообще и концепцию Ньюмана в частности можно назвать теоретическим эквивалентом того, что Н. Срничек и А. Уильямс называют народной политикой — тенденцией в леворадикальном движении нескольких последних десятилетий, которая включает в себя горизонтализм, локализм, акцент на автономии, прямое действие, отказ от предъявления требований и префигуративность (конструирование автономных пространств свободы и равенства в текущих практиках, т.е. здесь и сейчас) [Срничек, Уильямс, 2019]. Неслучайно то, что эти авторы называют одним из недавних и наиболее ярких проявлений такой политики движение «Occupy» — движение, которым Ньюман буквально восхищается, усматривая в нем образчик постэтатистской и в конечном счете постанархистской политики. Последняя, по его словам, не требует от участников строгой идентификации с традиционным анархизмом, что и имело место в движении «Occupy», которое не претендовало на идеологическую монолитность.

Несмотря на локальные достижения, эксперименты с прямой демократией, а также разоблачения неолиберализма и государства с этических позиций, «Occupy» и ряд других подобных ему движений не произвели каких-либо структурных трансформаций в текущем миропорядке. И если Срничек и Уильямс, признавая некоторые плюсы «народной политики», призывают к универсализации левого дискурса и созданию долгосрочного гегемонистского проекта в целях системного переустройства мира, то Ньюман в целом остается на тактических и микрополитических позициях, хотя и выказывает симпатии к альянсам демократических движений с радикальными политическими партиями вроде греческой «Сиризы». Отказ от четких требований и прямое, независимое от официальных институтов действие рассматриваются им как субверсивный жест, не связанный ни с какой политической прагматикой или традиционной политической логикой, которая якобы подрывается самим фактом осуществления такого жеста. Как уже отмечалось, постанархизм взывает к положению вне дихотомий власти и контрвласти, гегемонии и контргегемонии, в чем, по мысли Ньюмана, выражается своеобразное восстание и даже насилие по отношению к существующему социально-политическому порядку: «…понимание насилия в радикальной политике может быть этически преобразовано в форму автономного действия, преодолевающего парадигму власти и закона, то есть в такое действие, которое осуществляется за пределами этой парадигмы, как если бы ее вообще не существовало. Насилие постанархизма выражается не в кровопролитных попытках захватить власть, в безразличии к ней и в тех радикальных возможностях свободы, которые такое безразличие раскрывает» [Ньюман, 2021, с. 147].

Не станем здесь углубляться в вопрос о жизнеспособности практик, которые вдохновляют постанархизм, или практик, которые сами могут им вдохновляться. И все же заметим: несмотря на привлекательность того, что в постанархистской перспективе «люди смотрят не на государство, а друг на друга», государство от этого не перестает смотреть на людей. И не только смотреть, но и заставлять считаться с собой, активизируя для этого как правоустанавливающее, так и правоподдерживающее насилие[6], которому довольно проблематично противопоставлять тактики ускользания и «не-коммуникации». Попытки избежать идентификации со стороны власти во имя бытия любой единичностью (сингулярностью) предсказуемо могут быть пресечены метками «экстремизм» или «терроризм», а такие накладываемые властью идентичности — экстремист или террорист соответственно — предусмотрены, пожалуй, любым государством.

Пространство постанархизма скорее интеллектуальное, нежели эмпирическое. Да, он интерпретирует некоторые практики и сам, вероятно, может повлиять на какие-то движения, но как таковой практическим движением не является. В конце концов, сложно представить политическую акцию или забастовку с призывами к автономному восстанию сингулярностей, префигуративной (анти)политике безразличия к власти, неокинической этике и онтологической анархии. Мы вряд ли ошибемся, если скажем, что перед нами интеллектуалистский фронт анархизма, что, конечно, может вызывать недоумение или даже раздражение, скажем, у классово ориентированных анархистов. Это объяснимо, если учесть обширные цитирования и отсылки к не всем и не всегда понятным постструктуралистам, психоаналитикам вроде Ж. Лакана и континентальным мыслителям в целом, а также перечисленную выше серию концептов, с трудом соотносимых с интересами и потребностями очень многих людей, которые не знакомы с изысканиями Беньямина, Фуко или Делёза.

И все же, если анархистская установка на борьбу со всеми формами господства что-нибудь значит, то почему бы и упомянутому фронту, который можно также назвать и дискурсивным, и эпистемологическим, и академическим, не иметь своего места и назначения: оспаривать гегемонистские дискурсы, прослеживать их генеалогию, раскрывать их реальные, а не декларируемые основания и, наконец, демонстрировать уязвимости в теории самого анархизма, а также других политических теорий. Кроме того, постанархизм включает и присущую современной левой мысли этическую критику потребительской идеологии и образа жизни, неолиберальной субъективности, одержимости безопасностью, продуцирующей страх и пассивность, экспансии технологий и выхолощенного виртуального «кликтивизма». Все эти темы остаются злободневными, и обращение к ним, попытки разрешить их с помощью этики (а этика всегда была движущей силой анархизма), безусловно, важны и необходимы.

«Постанархизм» уступает по объему и содержательности ранним книгам Ньюмана, включающим куда более развернутую критику марксизма, либерализма, а также классического и современного анархизма, не говоря уже о том, что сама специфика постанархистской теории — синтез анархизма и постструктурализма — заключена как раз в его первой крупной работе[7] [Newman, 2001; Newman, 2010]. Рассматриваемый же текст можно считать своего рода отчетом Ньюмана о его теоретической работе за 15 лет[8], чем и важен его перевод для постсоветского пространства, которое актуальные философские и политические концепции Запада, к сожалению, все еще нередко обходят стороной.

Оформление: обложка книги Сола Ньюмана «Постанархизм» (Москва: РИПОЛ классик, 2021) и фоторепортаж конференции «Постструктурализм, постанархизм и современная социальная теория: концептуализируя онтологии будущего» (апрель 2021-го). Фотографии: М. Рахманинова.

Примечания

1. «Давайте попытаемся понять свободу не как объект, который нужно захватить, не как цель, которой нужно достичь, не политический проект, который должен быть реализован, или режим, который нужно усовершенствовать, а как онтологическую точку отсчета и аксиоматическое условие человеческой деятельности» [Ньюман, 2021, с. 188].

2. О связи философии кинизма с анархизмом см. также [Рябов, 2021, с. 59–72].

3. С одной стороны, Штирнер — каноничная фигура в историографии анархизма, положившая начало индивидуалистическому направлению в нем. Однако критика онтологических оснований и идеологических конструктов, которые Штирнер называл призраками и навязчивыми идеями (общество, государство, Бог, человек, свобода [Штирнер, 2017]), позволяет отнести его к предтечам постструктурализма, включающего недоверие к универсальным нарративам и господствующим типам рациональности. Этим объясняются регулярные отсылки к нему в текстах Ньюмана, включая «Постанархизм», особенно в главах, которые посвящены разработке идей сингулярности и восстания.

4. Термин «акратический», развиваемый М. Рахманиновой в монографии «Власть и тело», как раз и подразумевает наличие «безвластнической» направленности у тех авторов, которые не идентифицируют себя с анархистской традицией как таковой, но идеи которых очевидным образом с ней перекликаются. См.: [Рахманинова, 2020].

5. Первой и, пожалуй, предсказуемой критической реакцией на постанархизм стало указание на то, что его теоретики, и прежде всего Ньюман, якобы претендуют на преодоление анархизма (что подчеркивается приставкой «пост»). Другие теоретики, Т. Мэй и Л. Колл, использовали более однозначные термины — «постструктуралистский анархизм» и «постмодернистский анархизм» соответственно. Ньюман и сам признавал, что «в ретроспективе, возможно, это и был некорректно подобранный термин, но он никогда не подразумевал, что анархизм каким-то образом закончился или был вытеснен. “Пост” отсылает не к чему-то следующему после, но, напротив, к пересмотру анархизма, попытке активизировать его и исследовать его релевантность современной борьбе, движениям и моделям политики» [Newman, 2019, с. 82].

6. Понятия, которые разрабатываются в одном из текстов В. Беньямина и на которые опирается Ньюман в своей критике как государственного, так и революционного насилия, связанного с захватом государственной власти.

7. В ней же, кстати, дано весьма важное разграничение между понятиями власти, господства и авторитета, которое в последующих текстах несколько размывается.

8. Хотя в ней уделено больше внимания таким темам, как добровольное рабство, политическое насилие, форма политического действия, радикальная субъективность и др., которые в указанных ранних работах затрагиваются лишь частично либо артикулируются в ограниченных по объему статьях.

Список литературы

Ньюман, 2021 — Ньюман С. Постанархизм. М.: РИПОЛ классик, 2021. 208 с.

Рахманинова, 2020 — Рахманинова М. Власть и тело. М.: Радикальная теория и практика, 2020. 432 с.

Рябов, 2021 — Рябов П.В. Мать порядка. Как боролись против государства древние греки, первые христиане и средневековые мыслители. М.: РИПОЛ классик, 2021. 266 с.

Срничек, Уильямс, 2019 — Срничек Н., Уильямс А. Изобретая будущее: посткапитализм и мир без труда. М.: Strelka Press, 2019. 336 c.

Штирнер, 2017 — Штирнер М. Единственный и его собственность. М.: РИПОЛ классик, 2017. 464 с.

Newman, 2001 — Newman S. From Bakunin to Lakan: Anti-authoritarianism and the Dislocation of Power. Maryland, MD: Lexington Books, 2001. 197 p.

Newman, 2010 — Newman S. The Politics of Postanarchism. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2010. 200 p.

Newman, 2019 — Newman S. Postanarchism today: Anarchism and political theory // The Anarchist Imagination: Anarchism Encounters the Humanities and the Social Sciences / Ed. by C. Levy, S. Newman. London; New York: Routledge, 2019. P. 81–94.

Впервые опубликовано: журнал «История философии», 2022. Т. 27. № 1. С. 120–125.

Читайте в журнале.