мы всегда, в любой точке нашей жизни находимся в состоянии выбора между двумя экзистенциальными ориентациями. грубо говоря их можно обозначить, как правую и левую ориентации, но в более широком, а не только политическом смысле. или-или. либо а, либо не-а. одна ориентация на комфорт и плебейство. другая на травму и величие. обе имеют свои серьезные резоны. обозначим их смысл. первая ориентация выражается в комфорте и равенстве, поэтому исключает иерархию, как претензию на истину и смысл. мы имеем имманентное пространство равных друг другу и в этом смысле внутренне пустых объектов, которые состоят в произвольном движении. вторая ориентация говорит, что есть нечто, имеющее высшую ценность, некий смысл, истина, величие, которые потому ценны, что почти не достижимы. иными словами, чтобы достичь эту ценность необходимо заплатить ресурсом: трудом, страданием, болью. но зато, обещает нам вторая ориентация, мы можем получить то, что никогда не получим просто так. таким образом есть два пути: комфорт минус величие и величие минус комфорт. обычно те, кто внутренне склонен к одной из этих ориентаций вообще не способны воспринимать другую.

если мы хотим адекватно понять их смысл, нужно понять резоны аргументации и апологии каждой из них. как я сказал, назовем первую левой. левые говорят буквально следующее: тысячелетия вы топтали нас, ездили на наших горбах, чтобы купаться в золоте и славе, дайте нам хотя бы сейчас пожить спокойно. правые говорят следующее: мы веками нормально жили, у нас была культура, было наследие, а сейчас не пойми что, смешение и бессмысленность. они никогда не поймут друг друга, потому что у них разные приоритеты. самое главное: для левых смысл, истина, слава, величие и т.п. — это фантомы, это метафизическая мишура, за которой скрывается экономика, желание власти и эксплуатации, так в частности маркс разоблачает религию и иерархию; для правых есть нечто, что оказывается более ценно, чем комфорт, можно сказать сильнее, чем жизнь, то, чего можно достичь только через иерархическую структуру, через сакральный опыт, то что дано элитарному меньшинству, что плебс просто не может понять и вместить в свой мир. таким образом, мы стоим перед дилеммой.

сейчас, грубо говоря, мы живем в мире скорее левой повестки дня, чем правой. мы уже не верим в истины и смыслы, для нас слава и величие это пустой пафос. мы освободились от ига фараонов, кесарей, жрецов и аристократов, мы победили и продолжаем бороться с эксплуатацией, мы получили какой-никакой комфорт. но не потеряли ли мы нечто ценное? я хочу поставить эту проблематику еще острее. сейчас мы находимся в ситуации господства того, что можно обозначить, как репрессивную толерантность (по маркузе). как раньше каждый новый философ укорял предыдущего в метафизичности, а потом сам оказывался метафизиком, так сегодня каждый новый оказывается недостаточно толерантным. если даже делез, который пытался создать абсолютно имманентную онтологию желаний, который своими работами боролся с фашизмом (по предисловию фуко к «анти-эдипу») вскрывается бадью, как «картофельный фашист», то, что говорить о других. сейчас мы существуем в интересном дискурсе, потому что он стремится изгнать дух репрессии, но в акте своего изгнания сам оказывается репрессивен. логика довольна проста: нельзя быть толерантным к нетолерантности, потому что тогда исчезает сама толерантность. но разве толерантность не предполагает дозволенность всех точек зрения, где же та, что ее исключает? мы попадаем в парадоксальный круг. современность проповедует тотальную вседозволенность любых дискурсов кроме того, что претендует на подрыв этой вседозволенности. здесь коренится великая ложь современного мира, который сам оказывается фашистом в своей постоянной борьбе с фашизмом. доходит до абсурда, как в случае с делезом. еще более показателен, я думаю пример с хайдеггером, который «нацист» и поэтому игнорируется, но на фундаменте, на почве которого выросли все современные левые интеллектуалы.

итак, зададим проблему прямо. левый дискурс комфорта, равенства и борьбы с эксплуатацией, сам не оказывается ли эксплуатацией, отрицая то, что он отрицает? мой тезис заключается в том, что фундаментальная ложь, подмена, фикция современности состоит в том, что левый дискурс претендует на возможность любого дискурса и таким образом, исключает фашизм, как неприятие, репрессию, но фактически он сам оказывается фашистом. сегодня всякий антифа активист — это фашист. а «фашист» (на кого навесили это клеймо, как звезду давида на еврея в гетто) — это изгнанная нормальность. потому что фашист — это тот, кто стремится изгнать (подавить, исключить) то, что ему по тем или иным причинам не нравится, так он изгоняет еврея в конц-лагерь и подвергает репрессиям. так и современный левый, антифашист изгоняет то, что ему не нравится, вешая на него ярлык фашизма. иными словами современный левый дискурс имеет претензию на включение, но фактически выдает нам исключение. основная претензия левого к иерархии в эксплуатации, но исключая отовсюду эксплуатацию, он сам оказывается эксплуататором. так, дискурс комфорта оказывается фикцией. дискурс включения оказывается симуляцией подлинного дискурса включения.

возвращаясь к теме комфорт vs величие, давайте постараемся найти компромисс. если те, кто продвигает дискурс комфорта, как инструмент в борьбе с дискурсом величия, как с эксплуататорским, сами оказываются эксплуататорами, то разница между ними оказывается мнимой. а главное, претензия левых на комфорт, как преимущество за отказ от величия, ничего не стоит, потому что комфорт не такой уж чистый. но что если взять посыл левого дискурса, как дискурса включения и довести его до предела. если мы говорим включению «да», то оно должно включать в себя и исключение тоже. вот, что не способны понять левые. скажу больше, современные левые куда сильнее погрязли в фашизме, чем сами думают хотя бы потому, что стремясь выйти к не-фашизму, равенству и имманентности, они отталкиваются от фашистского рассмотрения равенства. иначе говоря, дискурс исключения исключает включение. по аналогии они строят дискурс включения, как исключающий исключение. но включение на то и не исключение, что оно включает, то есть дает место всему в том числе и тому, что его отрицает. если мы уж заговорили о толерантности и равенстве, давайте доводить его до конца, а значит давать возможность среди равенства место и неравенству тоже.

итак, как нам совместить величие с отсутствием машины эксплуатации? теперь обратимся к правой повестке и спросим, что значит величие. величие реализуется через жертву. величие возможно только, как плод травмы, расщепления и боли. иначе вертикаль не сформируется, будет имманентность, где невозможно состояние «одно лучше другого». одно именно потому и лучше другого, что оно лучше, то есть оно иное и в своей лучшести оно довлеет, повелевает, превосходит другое. так возникает аристократия и жречество, которые несут в себе величие и славу, недоступную плебсу и более того существующие лишь постольку поскольку они плебсу не доступны. плебс — это мясо, на котором строится пирамида, стремящаяся вверх к все большему и большему величию. левые говорят, что такой порядок фашистский, и они более менее правы, но то, что предлагают они — это разрушение вертикали, то есть утрата аристократического достоинства и всего высокого, но комфорт, который они обещают взамен оказывается мнимым. сейчас мы видим толпы последних людей (по ницше), которые маленькие и, прикасаясь ко всему, все делают маленьким. но более того, которые лишь номинально провозглашают дискурс равенства. на деле мы видим ложь: плебс, на котором ездила знать, опрокинул ее, чтобы самому ездить друг на друге.

быть может, то, что правые интерпретируют как падение (хайдеггер), декаданс и нигилизм (ницше), то есть обрушение вертикали, дает нечто, чего сама вертикаль в себе не вмещала. с точки зрения классического правого дискурса, такая перспектива маргинальна. но, что если то величие, к которому стремится, устремляющаяся в небеса, иерархическая лестница, может быть достигнуто как раз в полной мере именно в состоянии распада, разорванности, падения? почему? мы уже показали, что величие строится на жертве, на травме, на боли. скандал для левых: величие оборачивается обыкновенным насилием. и необходимая трата для правых: без жертвы, не получить смысл, как оправдание жизни, а значит и жить незачем. но обрушение вертикали само по себе травма, падение. если раньше был дискурс, в рамках которого совершалась жертва, дающая смысл и процесс повторялся вечно по круговому циклу, но теперь сам цикл, сама эта структура потерпела такую жертву. а по логике правого дискурса: жертва дает величие, но если сам правый дискурс принес себя в жертву, разве не должен он обернуться тем самым, наконец, тотальным, абсолютным величием? иными словами величие через институт жертвы по крупицам давало себя избранным, лучшим, высшим кастам. но после абсолютной жертвы по логике должна произойти реализация абсолютного величия.

теперь я предлагаю рассмотреть обозначенные проблемы в более фундаментальном ключе. на еще более глубоком уровне те две ориентации, что мы назвали правой и левой соответствуют двум позициям: многое и единое, язычество и монотеизм. смычка язычества и монотеизма происходит в фигуре христа. христос — это реализованная амбивалентность, травма, разорванность и в этом смысле архетип человека. его можно интерпретировать радикально инаковым образом. христос может пониматься, как чистый монотеистический дух, как идиот, как отрицание дольнего ради горнего, как бунт плотника против империи, как зарождение нигилизма, который потом взорвет европу. но еще христос может пониматься, как пик выражения древних языческих традиций прошлого, как богочеловек, то есть как реализованное «там» в «здесь», как смысл, который для монотеиста трансцендентен, но который воплощен в имманентном и поэтому полностью подрывает действие логоса (как ни парадоксально). иными словами такой христос — это величие правых, которое больше не требует жертв, потому что самое себя самому себе принесло в жертву, а значит величие больше не отпускается по крупицам избранным, но реализовано в полной абсолютной мере, как данность. для обретения этой данности, надо сораспяться христу.

итак, возвратимся к сказанному в контексте проблемы левого и правого дискурсов. мы вывели, что проблема левого дискурса в том, что включение и комфорт оказываются фикцией, на деле претензия на борьбу с эксплуатацией и страданием оборачивается все той же эксплуатацией и страданием, но под маской «борьбы с ней», происходит симуляция, спектакль. проблема правого дискурса в том, что величие стоит на трупах миллионов и не должно ли это величие оказаться данностью для всех, если произошла главная, великая жертва, жертва жертв, в которой сама структура правого дискурса пожертвовала собой. но как величие может быть дано всем, если оно по определению предполагает иерархию, то есть неравенство? я ранее уже указал на момент включения. именно дискурс включения должен дать выход из ситуации противоречия. включение включает все, в том числе и то, что исключает включение. как возможно величие в мире сломанной вертикали, в мире плебейского духа толерантности? величие должно родиться из осознания принесенной жертвы, такое осознание даст смысл. потому что сам механизм рождения величия и смысла таков, что свет есть отражение тьмы на фоне еще большей тьмы. как рождается свет, логос, которого тьма не объяла? когда наступает абсолютная тьма надо сделать еще один шаг во тьму. так на фоне первой абсолютной тьмы появляется еще большая сверх-абсолютная тьма, то самое исключенное, с чем борется дискурс комфорта, фашизм, травма, и тогда на фоне последней тьмы от первой начнет исходить свет, чистый, девственный свет. в ситуации хаоса и разброса именно хаос и разброс должны дать выход из ситуации хаоса и разброса. мы должны дать свободу включению, не препятствовать ему репрессивной толерантностью, но дать возможность величию реализоваться. уже не у избранных, но дать всем стать избранными.

так естественным образом сформируется новая вертикальность, но на сей раз ни одна, единая и единственная, а множество вертикалей, которые будут плясать прекрасный, фрактальный хоровод своего изменения, борьбы друг с другом, становления и перетекания друг в друга. одни вертикали будут исчезать, а на их месте будут возникать новые. вертикали будут переходить в имманентность и обратно. если уж ломать вертикаль, то ломать до конца, до момента рождения вертикалей. стагнация структуры единой вертикали в исторической драме оборачивается возможностью создать, а точнее осознать и в осознании явить такой порядок, где вертикальность, как принцип станет данностью. трансцендентное и имманентное станут единым целым в своей противоречивости, потому что сама их оппозиция задана логикой единой вертикали. поэтому все левые, если они последовательны должны довести толерантный, антифашистский дискурс до предела, а значит до толерантности к фашизму тоже. то, что мы получим в итоге будет новым началом, о котором грезил великий хайдеггер. erignis — явление бытия. без идиотской логики двух миров, метафизичности трансцендентного-имманентного, но в их хаотическом единстве. правые, если они последовательны должны принять, что теперь величие должно быть реализовано, как данность. как такое возможно? хватит мыслить в рамках структуры правого дискурса, где величие — часть, иногда, малая доля. теперь жизнь и дух, величие и машина его производства сплетаются в странное единое существо.

итак, отвечая на поставленный нами, важнейший из вопросов, как возможно величие совместно с комфортом, мы говорим, именно в силу своего «совместно». когда левые в страхе оборачиваются в прошлое, вспоминая рабов, строящих пирамиды или освенцим, они детерминированы логикой вертикали, значит они не левые вовсе, так как декларируемый ими дискурс не соответствует действительности. то, что говорится и что делается фактически оказывается противоположностями. подлинный левый дискурс в своей толерантности должен включить в себя и правый дискурс величия, а значит в конечном итоге сама оппозиция правых и левых оказывается мнимой и временной. конечным итогом правого порядка единой вертикали, против которого выступает левый дискурс оказывается дискурс включенности, который реализует величие правых в качестве возможности исключения внутри подлинного включения. исключение, как травматизм и жертва, формирующая вертикаль, ведущую к величию, становится больше не единой, так как в этом нет нужды, но их становится много, и они начинают взаимодействовать друг с другом через войну, как отца всего, разрушая друг друга, перетекая друг в друга, полностью исчезая в имманентном (как чистом включении) и снова возрождаясь.

хайдеггер часто приводил слова гельдерлина «к чему поэты в скудные времена?». я думаю сегодня никто не будет спорить, что мы живем в очень скудные, скучные времена торжества плебейства, как анти-величия. в этом контексте хайдеггер очень точно понял, что именно возрождающаяся поэзия, а не философия, погрязшая в метафизике единой вертикали, должна примерить величие и комфорт через дискурс включения, хаотический дискурс. поэзия, как акт непосредственного рождения смысла здесь и сейчас. сегодня именно поэт, а не жрец и аристократ должен заменить собой роль проводника сакрального величия трансцендентного. потому что поэт в поэтической акте реализует величие, как данность и тем самым соединяет трансцендентное и имманентное в единой, противоречивой связке, что собственно и является актуализацией хоровода вертикалей, о котором мы говорили выше. таким образом дискурс будущего должен стать дискурсом возвращения поэтического.

23.04.2019