Жизнь полна скорби. Что бы мы ни делали, все мы в конце концов умрём; каждый из нас заключён в одиночную камеру автономного тела; время идет, и прошедшее не вернётся никогда.

В 2002 году был снят фильм «Эквилибриум», повествующий о ядерной войне, из–за которой человечество решило отказаться от главных спровоцировавших её факторов. А именно — от эмоций, чувств, которые иногда находят своё воплощение в бездумной жестокости. Но начисто лишившись деструктивного компонента, человек также потерял что-то ценное, обратную сторону: умение радоваться мелочам, красоте, в них заложенной, перестал ощущать любовь, привязанность, горевать об утратах. И хотя книга «Демон полуденный. Анатомия депрессии» вряд ли имеет отношение к кино, и написана за год до этого, основная идея Соломона оказывается созвучной: избавь человека от малейших проявлений страдания — и ты лишишь его возможности быть человеком в принципе. Потому что боль от потери выражает, на сколько важен для тебя потерянный объект.

Тут собраны некоторые тезисы из книги, всё ещё актуальной на данный момент. Безумно интересны главы VIII История (начиная с гуморальных представлений Гиппократа и до нашего времени), IX Бедность (для депрессии нет классовых границ; для средств против неё — есть), XI Эволюция (гипотезы о пользе депрессии для вида, ведь почему-то это состояние не отсеялось в процессе естественного отбора). Но они в заметке не упоминаются.

О депрессии в метафорах

Депрессию Соломон определяет как душевное страдание, захватывающее нас против нашей воли и затем перестающее зависеть от внешних обстоятельств. Он указывает, что печаль — это депрессия, соразмерная обстоятельствам, а депрессия — печаль, несоизмеримая с ними. Это крайне субъективное явление, которое, несмотря на развивающиеся технологические ухищрения, можно выявить только по своим личным ощущениям. «Единственный способ узнать, находишься ли ты в депрессии, — слушать и наблюдать самого себя.»

Один из лучших путей для описания этого состояния — пользоваться метафорами. Да, депрессия влечёт нарушения аппетита и сна, повышает тревогу или безразличие, понижает (не всегда) количество свободного серотонина в мозге, а вся прежняя жизнь может развалиться (как результат плачевного бездействия), но то, что происходит внутри человека, удаётся выразить только метафорически. Например, Виржиния Вулф, регулярно сталкивающаяся с самыми скверными проявлениями депрессии, в «Комнате Джейкоба» пишет: «Джейкоб подошел к окну и стал там, засунув руки в карманы. За окном он увидел трёх греков в коротких туниках, мачты кораблей, бездельничающих и занятых простолюдинов, прогуливающихся, или шагающих целеустремлённо, или собирающихся в кучки и оживлённо жестикулирующих. Им не было до него никакого дела, но не от того происходило его уныние, а от некоего более глубокого убеждения — не в том дело, что ему случилось почувствовать себя одиноко, но в том, что одиноко всем». Далее она описывает, как «в её душе поднялась какая-то чудная печаль, как будто сквозь юбки и жилеты просвечивали время и вечность, и она увидела, как люди движутся к трагическому концу».

Одни из самых популярных сравнений для характеристики депрессии — это сравнение интенсивности плохого при помощи выражения «через край», а также образ «падения в пропасть». Любопытно, что в реальности очень мало людей были у настоящей пропасти (вроде каньона), и тем более падали с какого-нибудь края. Однако их описания схожи. Главные характеристики депрессивной пропасти: она бесконечно темна, опасна (нет ни мягкого дна, ни мягких стен), ты то и дело о что-то ударяешься, но не можешь ни за что зацепиться, и вообще, пока падаешь, не знаешь наверняка до какой глубины долетишь, есть ли тут предел. При этом акрофобия (страх высоты) входит в топ-3 самых распространённых фобий в мире.

Сам Эндрю сравнивает депрессию с мощной паразитирующей лианой, обвивающей дерево. Издалека может показаться, что листья лианы — это листья дуба, но вблизи становится ясно, как мало у дерева осталось живых листочков. Лиана постепенно высасывает соки из дуба, она отвратительна, жестока, но в какой-то момент кажется более живой, чем её жертва.

Каждая секунда пребывания живым причиняла страдания. Эта тварь выпила из меня все соки, так что жидкости не хватало даже на слёзы. Рот пересох и запекся. Раньше я думал, что когда чувствуешь себя как нельзя хуже, слёзы текут ручьем, но самая тяжелая мука — это сухая мука тотального осквернения, наступающая, когда все слезы уже иссякли; это страдание затыкает все отдушины, через которые ты раньше познавал мир, а мир тебя — таково присутствие тяжелой депрессии.

История автора

На сегодняшний день автору почти 60 лет, он успешный писатель и профессор клинической психологии в Колумбийском медицинском центре. Восемь лет мужчина писал для The New York Times Magazine, эту и другие его книги номинировали на множество всяких премий. В поисках первопричины болезни Эндрю Соломон довольно подробно описывает свою жизнь, начиная со школьных лет. Тяжелые депрессии настигали его одна за другой, как это и бывает: считается, что зачастую к первому эпизоду приводит серьёзное потрясение, смерть кого-то из близких, невыносимые обстоятельства и т.п., ко второму — что-то менее болезненное, но такое же сокрушительное, к третьему, четвёртому разу депрессия становится менее избирательной, реагируя и на бытовые трудности, а дальше, если стойкого «выздоровления» нет, любая мелочь способна запустить патогенный механизм.

Для Соломона сильнейшим потрясением стала смерть его матери. И не только этот факт как таковой, но весь мучительный и долгий процесс, ведь мать заболела раком, и решила сделать эвтаназию тогда, когда боль станет невыносимой, а шанса на спасение не будет. Однажды, когда такой день наступил, вся семья собралась в комнате у её кровати. Всё было спланировано заранее. Мама говорила последние слова, запивая таблетки, от которых не просыпаешься, а Эндрю, его отец и брат смотрели, зная, что произойдёт дальше. (Попытка переработать этот опыт также в новелле «A Stone Boat»).

Впоследствии отец очень старался помочь Соломону, и так как его деятельность была связана с фармацевтическими компаниями, он добился разрешения на продажу циталопрама (СИОЗС, антидепрессант Celexa) в США.

Терапия. Таблетки и психоанализ

В поиске средства для облегчения страданий писатель лежал в клиниках, ходил к психоаналитику, принимал десятки различных препаратов, подбирая дозировку, совершал древние экзотические обряды где-то на краю Земли (его наполовину закапывали, и мазали кровью быка), и пробовал другие нетрадиционные методы. В процессе работы над «Анатомией депрессии» он колесил по миру, слушая истории людей разных национальностей и классовой принадлежности. Выводы, которые точно напрашиваются из текста, состоят в том, что не нужно выбирать что-то одно, необходим комплексный подход. Это

— поддержка близких людей, которые будут корректно информированы о депрессии;

— разговорная терапия вроде психодинамической (гипноз или EMDR автор считает инструментами, которые можно использовать в лечении, но не самим лечением);

— наблюдение у психиатра, подбор и приём препаратов;

— в идеальном случае активное вмешательство общества в виде социальных программ реабилитации; программ явного выявления того, что что-то не так; утроенная настойчивость, если речь идёт про малоимущих, где сложнее отделить депрессию от общего пониженного настроения из–за качества жизни;

— религия, если человек верующий, или другие внешние опоры (как «…внешний скелет для тех, чей внутренний скелет разъела душевная болезнь»).

Чем раньше будет распознана надвигающаяся депрессия, тем легче её остановить. Если вернуться к метафоре с лианой, проще выдернуть сорняк в виде маленького ростка, а не дожидаться, пока потребуется пила, а может быть, топор и лопата, чтобы избавиться от большущего паразита и выкорчевать его корни. При этом маловероятно, что кому-то удастся уничтожить лиану, не сломав нескольких ветвей дерева. Тяжелые переживания способны навсегда изменить человека.

Про совокупность подходов Соломон пишет следующее:

Cами по себе таблетки — яд, но слабый, сама по себе любовь — нож, но тупой, само по себе знание — верёвка, которая затягивается лишь при слишком сильном натяжении.

Поэтому важно сочетать всё вышеперечисленное.

В виде психотерапии Эндрю рекомендует именно психодинамическую, но его личное мнение к ней неоднозначное. С одной стороны «благодаря тому, что наговорил мне этот человек [аналитик], я перестроился настолько, чтобы уметь «проглатывать» собственные похороны, а не осуществлять их на практике», а с другой — «психоанализ соединяет в себе красивые теории и ограниченные результаты, а у EMDR — дурацкие теории и отличные результаты». Он уверен, что чувства не являются прямыми реакциями на внешний мир: сначала происходящее воздействует на познавательные (когнитивные) способности, а те, в свою очередь, на чувства. Это похоже на идею автоматических мыслей в КПТ. Женщина-психоаналитик автора поощряла отказ от лекарств, настаивая, чтобы писатель их не принимал, что вызвало негативные последствия; а ещё она готовилась уходить на пенсию, что было воспринято отчасти как предательство.

Несмотря на неполную удовлетворённость, Соломон приводит слова Лурманн о том, что во фрейдовской идее содержится «…ощущение глубины и сложности человека, безотлагательное требование бороться с собственными психологическими издержками и уважение к достоинству человеческой жизни».

Вместе с тем он совершает глобальное исследование современной (западной) психиатрии, и говорит о том, что специалисты, которые должны сотрудничать, на практике часто являются конкурентами, соперничают друг с другом. Некоторые люди относятся к чудесным пилюлям для изменения настроения как к доказательству того, что психотерапия — устаревший и уже не нужный метод, ведь есть способ влиять на мозг напрямую. Тем не менее, мозг — слишком сложный механизм, который мы до сих пор не изучили полностью, а психика не эквивалентна лишь мозгу.

«Психиатрия, — говорит Уильям Норманд, психоаналитик, который использует лекарства, когда чувствует, что они помогут, — была безмозглой, а стала бездушной»: практикующие врачи, которые раньше оставляли без внимания физиологию мозга в пользу нарушений эмоциональности, теперь пренебрегают эмоциональной стороной человеческой психики в пользу химии мозга.

Несовершенство любви

Соломон описывает множество искалеченных жизней, муки депрессии, которые он испытал сам или о которых часами говорил с другими, тотальную несправедливость и другие ужасные вещи, но в то же время он то и дело защищает функцию страдания как таковую. Наставает на том, чтобы мы не поддавались соблазну избавиться от всех эмоциональных неприятностей вовсе. Во-первых, это невозможно (например, в тексте нет ничего про конституциональную нехватку субъекта, но мы-то в курсе). А во-вторых, проблема — не в печали самой по себе, а в её избытке, который опустошает душу. То, что у нас есть антидепрессанты, стимуляторы и т.д. ещё не значит, что время от времени чувствовать себя плохо — признак болезни. («Как только у нас появится лекарство против насилия, насилие тоже станет болезнью.»)

То есть, дело в количестве «плохого» в соотношении с «хорошим». Умеренные дозы несчастий оттеняют другие аспекты существования.

Шопенгауэр сказал: «Человек [доволен] в меру того, насколько он подавлен и нечувствителен»; Теннесси Уильямс, когда его попросили дать определение счастья, ответил «бесчувственность».

Автор приводит теорию Фрейда, согласно которой в печали беден и пуст становится мир; а в меланхолии — само эго. Скорбящий подавлен реальной смертью, тогда как меланхолик — неоднозначным переживанием несовершенной любви. Чтобы быть существами любящими, нам необходимо также быть существами, впадающими в отчаяние от потери того, что мы любим, и депрессия — механизм этого отчаяния. Наступая, она приводит к разрушению нашего Я и в конечном итоге к упадку способности дарить и принимать любовь.

Когда объект желания нас покидает (и это недобровольная утрата), меланхолик выдвигает обвинения против самого себя, критикуя или ненавидя, поэтому в таком состоянии резко падает самооценка. На самом деле, такие жалобы на себя — жалобы на весь в мир. Я делится надвое: Я-обвиняющее, которое угрожает, и Я-обвиняемое, которое стушевывается. Например, Я-обвиняемое хочет спать, но Я-обвиняющее наказывает его бессоницей. Меланхолик злится на неоднозначность объекта своей любви, на его уход, но перенаправляет гнев внутрь себя, чтобы не разрушить то, что от объекта осталось.

«Убегая в свое эго, — писал Фрейд, — любовь избегает уничтожения».

Возможно, без способности впадать в депрессию, мы бы по-другому относились к тому, к чему испытываем привязанность. Соломон также замечает, что на 100% положить конец печали, значило бы дать волю чудовищному поведению: если бы люди никогда не жалели о последствиях поступков, мы бы очень скоро уничтожили друг друга и весь мир.

Юлия Кристева нашла для депрессии другую глубокую психологическую функцию (здесь «ретардация» — задержка, замедленное развитие):

«Захлестывающая нас печаль, парализующая нас ретардация — это еще и щит, иногда последний, против безумия».