Один из создателей направления соц-арт в искусстве Александр Меламид, участник дуэта «Komar & Melamid» ненадолго приехал в Россию. В Московском музее современного искусства открылась масштабная выставка работ художников, чье совместное творчество завершилось в 2003 году. Корреспондент МОСГОРТУРа встретился с Александром Меламидом и узнал о целебной силе искусства, работе с американскими рэперами и о том, как поход в театр связан с покупкой яиц.

С чего началось ваше увлечение искусством?

С репродукций. У моих родителей были какие-то книги по истории искусства, и там были иллюстрации. Они произвели сильное впечатление. Когда я увидел оригиналы этих работ в разных музеях, я понял, что те маленькие черно-белые иллюстрации имеют очень мало общего с этими большими цветными картинами. Я до сих пор не могу понять, в чем магия вот этого искусства, которой мы подвержены. Это что-то мистическое, рациональных объяснений нет. Почему что-то намазанное имеет такой эффект?

Я начал рисовать в 10 лет, в 12-13 уже поступил в детскую художественную школу. Но эти магические черно-белые картинки и их цветные оригиналы… Я не понимаю, почему эти маленькие картинки работают так эффективно.

И до сих пор не поняли?

До сих пор. Вообще искусство становится все менее понятным. Я всегда говорю одно, что, если мы себе представим или поверим, что картины излучают определенные невидимые духи, лучи, энергетику, тогда мы скажем «Ок, ясно». Поэтому это работает. Я могу сказать, что не согласен с идеей энергетики, но где-то в глубине души я понимаю, в чем магия искусства.

Это что-то невыразимое словами?

Да. А, если объяснять как-то по-другому, тогда я не знаю, о чем говорить. Люди пытаются, но все эти разговоры смысла не имеют. Надо верить. Искусство — это древняя религия, оно держится на мистическом представлении. Или, может быть, из картины просто выходит лучик.

А ваша первая картина, самостоятельное произведение, когда была написана?

Я не помню. Мне было вроде лет 12, когда я маслом первую работу написал. «Волну». Под Айвазовского. И это была черно-белая картина, потому что у меня других красок-то и не было, да и все искусство для меня было черно-белым. Ну не все, конечно, но большая часть — репродукции же были черно-белые.

Как вы зарабатывали на жизнь до того, как стали известным художником?

Я никак не зарабатывал. То есть я преподавал чего-то, работал даже полгода в Архангельском драматическом театре художником-постановщиком. Но с тех пор остались довольно смутные воспоминания (смеется). В театр тогда ходило много людей. Там в буфете продавали яйца. В магазинах их не было, и вот, чтобы купить яйца, надо было купить билет в театр. Люди шли в театр, но раз уже заплатили за билет и взяли яйца, можно и спектакль посмотреть. Водку тогда тоже не продавали, была только перцовка. А 30- градусная перцовка замерзала на холоде, и в бутылке был огромный такой цилиндр льда. И вот по всему театру на батареях лежали эти бутылки пол-литровые, они как раз ложились на эти классические батареи и грелись.

Вы были близкими друзьями с Виталием Комаром, когда работали вместе? Вы разграничивали профессиональное и личное?

Мы были друзьями, но это не совсем просто дружба. Никакого разграничения на личное и рабочее не было, все было профессиональным. Разделения обязанностей тоже никогда не было. Главная идея — концептуальная. Нам просто нужен бы концепт. Потом можно, в конце концов, нанять кого-нибудь, чтобы нарисовать это. Как многие художники сейчас и делают. Известные художники сегодня практически не работают сами, а нанимают людей. Они строят инсталляции, а картины… Картины рисуют другие. Проблему надо придумать, чтобы нарисовать. Нарисовать-то — не проблема, проблема — что нарисовать.

И где сегодня берете идеи?

Живость характера.

Вашего?

Да. Все время чего-то хочется, какие-то мысли появляются. Я сейчас уже старый, и мне все это безразлично на самом деле. Будет так или так. Жизнь уже сделана. Хорошо это или плохо, но оно уже есть. У меня в этом году 50 лет совместной жизни с женой. Мне говорят, тебе хорошо. А я не уверен, что это хорошо. Если бы у меня было пять жен, наверное, это было бы лучше, но что я могу сделать. Я не могу начать все заново и иметь пять жен. Может, это и хорошо. Но так уже есть, и сравнить трудно, потому что не с чем. Жизнь есть жизнь. Некоторые говорят, что хотят переиграть. Но понятно, что переиграть нельзя, поэтому глупо про это даже думать.

Когда вы поняли, что вы состоялись как художник?

Я никогда не состоялся как художник. Я вообще человек легкомысленный. Все эти слова про культ этого дела — это все чушь собачья.

А для чего тогда писать картины?

Это занятие. Не ради чего-то. Это же бессмыслица жизни. Хочется, конечно, славы и денег, но ни то, ни другое не было движущей силой. Можно добиться этого через искусство, а можно продавать картошку, заработать миллиарды и прославиться. Есть разные пути достижения.

Когда дуэт «Komar & Melamid» прекратил свое существование, вы создали серию портретов американских исполнителей. Как возникла эта идея?

Мой сын делал клипы для них, а в то время он работал для 50 Cent. Я сидел у него в конторе и ловил этих исполнителей. Я помню, меня как-то даже чуть не убили гангстеры настоящие. Но я там сидел до конца. Героев отбирал по принципу, кого могу словить. Мне интересно было узнать совершенно неизвестных людей. Есть художники, которые рисуют своих девушек, жен, а я люблю делать то, чего не знаю. Слонов, рэперов. Совершенно незнакомые миры и культуры. Я портреты жен и девушек никогда не рисовал.

За 50 лет ни разу не написали жену?

Нет. Я рисовал ее для других целей, когда модель нужна была. Она позировала мне для больших картин, которые посвящены другим. Она анонимно там существует. Для меня картина — это каждый раз новое открытие. А жену я и так знаю. Что мне ее рисовать.

В 2011 году в Нью-Йорке вы представили свой проект «Министерство исцеления искусством» (Art Healing Ministry). Расскажите, как он появился.

Это не министерство. Это трудно перевести. По-английски это называется «ministry», это когда люди идут и проповедуют. Я не мог найти в русском аналогичных слов. Это целая система, когда ты проповедуешь определенные идеи, распространяешь их.

А как искусство может исцелять?

Все построено на том, что искусство — религиозная система. Это религия. А всякая религия, буддистская или христианская, говорит, что всегда можно исцелиться. Иконы исцеляют, медитации исцеляют. Есть некая магическая сила.

Перед этим проектом я год работал в настоящей больнице в психиатрическом отделении. Это была городская больница для бедных, но роскошная. Там были люди с гарвардским образованием, которые сошли с рельс. Это очень страшно. Врачи мне разрешили этот эксперимент, но со мной всегда сидел доктор. Я с группой работал, ее специально собирали. Но группы были разные — и просто психи, и тяжело больные люди. Мою программу они проходили уже после основного больничного лечения. Я давал пациентам репродукции картин в качестве лекарств. Их надо было смотреть определенное количество раз в определенное время. Работало потрясающе. Психи меня очень любили.

Для меня это было полное открытие другого мира. Я ездил раз в неделю к черту на рога, на другой конец Нью-Йорка, в этот госпиталь. Там главная улица пересекалась с Normal street — «нормальной улицей». Это меня вдохновляло.

Как работала ваша клиника по исцелению искусством?

Это был художественный проект, перформанс. Не серьезная больница. Я не брал денег. Люди записывались, приходили. Врачей не было, я был один. Люди приходили с проблемами, рассказывали мне их. А я ставил диагнозы и назначал им лечение картинами — говорил, сколько надо смотреть на них, в какой пойти музей. У меня есть даже смешные рецепты — копия настоящих рецептов, но там внизу был план музея, где указывалось, на какой именно этаж необходимо пойти. Такой план рецепта.

Помогало?

Да. Я давал рецепт, куда пойти, что смотреть и сколько. Это помогало здорово. Любое утешение, любое слово, что все хорошо. Кому это не понравится? Конечно, это помогало. Это как искусство работает — все в голове.

Вы относите себя к представителям творческой профессии?

Я поражаюсь, когда люди говорят, что художник — творческая профессия. А что не творческая профессия? Проблема в том, что вроде ты можешь делать, что хочешь, но обычно художники делают одно и то же беспрерывно. Может, они и хотят делать, что хотят, но они хотят все то же самое. Искусство — не более творческое, чем любая другая профессия. Когда я купил дом, я вызвал водопроводчика. Он посмотрел на трубы и сказал мне: «Знаешь, я могу определить, кто до меня работал. По пайке видно, как все соединено». Это тоже творческая работа — он может определить мастера по почерку. Так и с художником.

А современным художником вы себя считаете?

Я старый художник. Сейчас в мире произошла синелизация. Синайл — это когда люди выживают из ума от старости. Я даже придумал новое течение, называется неосинелизм.

Течение для чего?

Для художественного мира. У меня даже работы отдельные есть. В стиле неосинелизм.

А представители у течения есть?

Конечно. Я считаю себя выдающимся представителем.