27 апреля 2021 года в Антиуниверситете прошла лекция Артёма Слёты — исследователя, активиста, создателя проекта dõst о политике многообразия в России, Центральной Азии и на Кавказе. Участники встречи обсудили, каким языком мы сегодня в России говорим о расе и этносе, как он связан с советским временем и почему при помощи этого языка cложно обсуждать процессы, вроде BLM. Лектор остановился на ключевых понятиях современной постколониальной и деколониальной мысли: раса и расизм, нация, национализм, этнос, деколониальность и деколониализм. Делимся с вами отредактированной расшифровкой со встречи.

Предисловие

Артём Слёта: Я бы хотел в первую очередь представиться как активист, который уже несколько лет работает в организации «Дети Петербурга», помогающей мигрантам и беженцам, их детям, семьям. В процессе своей работы я много времени трачу на внешнюю коммуникацию, публикации и выступления от имени нашей организации. Мне по долгу службы приходится постоянно говорить на русском языке об иерархиях, связанных с этничностью, с принадлежностью к разным культурам. Я инициировал dõst, где мы пытаемся консолидировать силы разных активистов и проектов, связанных с осмыслением этих иерархий и с тем, что значит этничность в современном русскоязычном пространстве, в пространстве России, на Кавказе и в Центральной Азии. Параллельно этому я занимаюсь академическими исследованиями национализма и многообразия мусульманских обществ.

Сегодня я, конечно, буду говорить и о теории, но хочу сразу предупредить и извиниться перед теми, кто пришел послушать чисто академический доклад: я сделаю акцент всё же на практике. Начну с цитаты Мадины Тлостановой — это постколониальная и гендерная исследовательница, которая, наверное, сейчас является главной просветительницей в русскоязычном пространстве на тему деколониальности. В свежем русскоязычном сборнике статей, который , что символично, вышел не на территории России, а в Алматы, в Казахстане, есть такая её цитата: «Постколониальность — не только теоретическая школа, но и человеческий удел, тогда как деколониальность — это осознанный политический, этический и экзистенциальный выбор». Всё что я сегодня буду говорить, опирается в основном как раз на деколониальную мысль и лишь отчасти на постколониальную.

Моя солидарность с мигрантами, в том числе вынужденными, и с разными этническими вопросами, связана с моим личным происхождением, географическим, этническим, культурным, религиозным в том числе. Мне кажется, важно это отметить, потому что для деколониальной мысли позиция человека, который говорит, действительно имеет значение. Внутри деколониальной мысли мы не пытаемся достичь какого-то универсального знания. Всё, что я сейчас скажу, ни в коем случае не претендует на объективность, и я заранее признаюсь в том, с какой позиции, из какого лагеря я говорю.

Внутри деколониальной мысли не обязательно вступать в какой-то диалог с западной академией. То есть это возможно, но не обязательно, это лишь один из вариантов внутри существующей множественности. Меня очень удивила реакция на анонс сегодняшнего мероприятия. Очень часто, когда я рассказываю где-то о том, чем я занимаюсь, меня обвиняют, что я какой-то слишком левый, заодно с «новой этикой», которую очень боятся некоторые люди в России. Как будто вместе с феминистками и ЛГБТ придём мы со своим деколониальным движем, и настанут страшные времена. Но так получилось, что, видимо, у Антиуниверситета симпатизирующая левым идеям аудитория, и реакция была противоположной: комментаторов больше смутила критика СССР. Дошло до обвинений в либерализме, в западноцентризме и т.д. Постколониальная теория, и правда, пытается вписать себя в парадигму западного знания, это основная претензия к ней. Но пафос деколониальной мысли как раз в том, что она в принципе не пытается уместиться в этот спектр слева направо. Мы просто не можем и не должны рассматривать то, о чём я сегодня хотел бы сказать, как что-то, инспирированное западными левыми или либералами. Мы будем говорить об опыте самих людей, которые проживают на территории России и которые понимают, что иерархии, с которыми они встречаются в том месте, где они родились и выросли, требуют осмысления. Для этого нам совершенно не нужно обращаться к опыту США или Европы, или еще кого-нибудь — для того чтобы понять, что мы происходим из культур, которые стоят ниже в иерархии, чем культура условного большинства. Понятно, что в осмыслении мы можем использовать разные инструменты, и часть этих инструментов действительно могут быть заимствованы из западной мысли, но мне бы хотелось, чтобы мы начали с того, что первоначален тут опыт людей и их желание отрефлексировать его, а не желание привнести какой-то модный сегодня дискурс.

Необходимость осмысления этих иерархий у нас в русскоязычном пространстве возникает постоянно, всё время создаются ситуации — от медийных историй, связанных с номинацией этнической таджички от России на «Евровидение», до таких проектов, как «Кавказские пленницы», которые сталкиваются с критикой, потому что Кавказ в них изображен достаточно колониально. В таких ситуациях и возникает необходимость дискуссии о том, каким образом мы можем говорить о различных регионах России или бывшего СССР, чтобы не стигматизировать или не усиливать стигму, не множить стереотипы, чтобы действительно понять ситуацию. Все эти вопросы поднимают сегодня не только активисты, но и художники. Например, из проекта Agasshin — всем советую на них подписаться и посмотреть, что они делают. Наверное, это можно назвать своего рода бьюти-зином, в котором авторы пытаются осмыслить опыт, в основном, конечно, девушек, но в том числе и мужчин, которые являются представителями этнических меньшинств. Есть и проекты на стыке художественных и исследовательских практик — например «Забота о зыбкой земле» Анны Энгельхардт и Саши Шестаковой. Любопытно, что современная российская академия при этом довольно индифферентно относится к постколониальной и деколониальной мысли. Но за пределами институций снова и снова возникают обсуждения и проекты — на стыке научных, художественных и медийных.

Расы и расизм

В школе нам рассказывали про монголоидов, европеоидов и негроидов. И до сих пор продолжают рассказывать: для лекции я собрал разные упражнения, при помощи которых проверяют, знают ли ученики, как выглядят представители разных рас, — всё это продолжает преподаваться в российских школах (а может быть, и на всём постсоветском пространстве).

В чём тут проблема? Ведь очевидно, что фенотипические признаки людей зависят от климата, в котором они проживают: если мы двигаемся с севера на юг, то меняются свойства кожи, волос, разрез глаз. Понятно, что расовая принадлежность иногда имеет значение в медицине, потому что есть исследования, которые доказывают, что препараты могут действовать с разной эффективностью на людей, которые происходят из разных регионов нашей планеты. В чём, собственно, тут проблема и что не объясняется, к сожалению, ни в школах, ни в российских музеях этнографии? Какие претензии на данный момент есть к расовой теории и почему преподавать её в школе скорее плохо, чем хорошо?

Проблема возникает, когда мы всё многообразие нашей планеты, которое у нас есть, пытаемся разделить на определенные группы. В российском школьном курсе чаще всего выделяют три, есть классификации с пятью расами и разными подрасами. Очень много разных классификаций, и все они являются условностями. А ещё все они приводятся или приводились когда-то антропологами исключительно для удобства систематизации и ни в коем случае не должны содержать никакого детерминизма. При этом важно, что расовые теории зарождались в XIX веке, и тогда они по большей части были призваны подтвердить превосходство белой расы над чёрной. Есть много свидетельств этому: есть тексты учёных, которые писали о том, что характерно для европейцев или темнокожих людей, присваивали им предрасположенность к эмоциональности или к интеллектуальной деятельности. Мы не можем закрывать на это глаза — и не можем больше продолжать воспроизводить эту дихотомию европейцев и всех тех, кто не принадлежит к европейскому миру, а значит занимает в иерархии низшее положение. Расовая теория была создана в Европе и работала на утверждение доминирования европейской культуры по всему миру.

Европейская модерность не может быть отделена от колониализма, Новое время начинается открытием Америки и экспансией Европы по всему миру

Модерность равна колониализму — и расовая теория обслуживала этот колониализм. Сегодня говоря, что люди «объективно» разделены на некие группы, мы должны помнить, откуда идут эти деления. Хотя, надо сказать, научная польза от них, в целом, очень сомнительна, и большинство исследовательских школ, насколько мне известно, ушли от этих условностей. Но что мы точно должны понимать, что эти условные деления не должны переходить в нашу общественную жизнь и становится установками внутри общества.

И вот теперь, собственно, критика европоцентризма, о которой было заявлено в анонсе. Почему важно говорить здесь про европоцентризм? Потому что расовые категории всегда зависят от контекста. Деление на расы в советских и российских учебниках будут отличаться от принятых в США, где, например, среди всех рас есть и латиноамериканцы. Эту категорию часто можно увидеть в разных государственных анкетах, где просят указать расу, — в российском контексте же никому никогда в голову не придёт говорить о латиноамериканской расе отдельно. Тут нужно сказать, что расовые теории не всегда базировались на биологических признаках, это могла быть культура, происхождение из определённого региона. Иногда они основывались на лингвистическом принципе — об этом писал Эдвард Саид в книге «Ориентализм». Он показывал, что французские востоковеды, к примеру, разделяли для себя восточный мир по языкам. Они считали что персоязычные народы находятся на вершине иерархии, поскольку персидский язык являлся индоевропейским, относился к той же группе языков, что и европейские языки, и, соответственно, находился на вершине некой иерархии, был более совершенным. А вот, например, языки семитские, то есть те, на которых была написана Тора или Ветхий завет, и арабский язык, на котором был написан Коран, — это, по их мнению, были языки, недотягивающие по своему развитию до индоевропейских. Соответственно, считалось, что культуры, которые обладают этими языками, находились на ступень ниже.

Сейчас в западоцентричной модели доминирующим признаком, по которому разделяют расы, стал цвет кожи. Любопытно, что в русскоязычном пространстве цвет кожи не так важен, это далеко не самый главный признак расовой или этнической принадлежности, в нашем пространстве группы выделяются по-другим признакам. Например, у нас совершенно особая ситуация с тем, как встроены в существующие иерархии люди, которые приехали с Кавказа. В кавказском регионе с точки зрения западоцентричной модели проживают самые что ни на есть «белые люди», белокожие, на английском они даже называются caucasians. Для того чтобы описать иерархию между Кавказом и условной метрополией — Россией, Москвой, Санкт-Петербургом, — мы не можем апеллировать к понятию «белого человека», к европейскому термину, он нам ничего не даёт. В нашем контексте одни «белые люди» ставят себя в иерархии выше других «белых людей». Здесь раса — это далеко не цвет кожи, хотя зачастую выбираются именно физиологические признаки, например, форма носа, цвет волос, разрез глаз.

Именно из–за всего этого антисемитизм, например, является разновидностью расизма

Семиты выделяются антисемитами как некая расовая группа, расовая категория, конструкт, который был сформирован, кстати говоря, в европейском востоковедении. Исламофобия также является расизмом, поскольку она объединяет людей в группу по признаку их принадлежности к некой религии. Большинство людей не станет отличать, какое именно ответвление ислама распространено в той или иной стране, насколько тот или иной человек секулярный. Мы прекрасно понимаем, что жертвой исламофобии может стать человек, который не верит ни во что на свете, если у него из–за его происхождения мусульманское имя или соответствующий фенотип, если он приехал из определённого региона, — на него будет распространяться этот детерминизм и (вместе с ним) стереотипы о человеке соответствующего происхождения. От него будут ожидать того или иного поведения. То же самое с лозунгом «Россия для русских», — он тоже является расистским. Почему? Потому что здесь во главу угла ставится этническое, биологическое происхождение людей, их происхождение из этноса русских, сделан акцент на биологии, наследственности. Это тоже апелляция к расовым теориям прошлого, ко всему тому, что они принесли.

Завершая тему расы и расизма, я бы хотел посоветовать две книги обо всех затронутых вопросах, которые выходили на русском языке. Первая — «Порог толерантности: идеология и практика нового расизма», двухтомник, в котором подробно расписано, какое место занимает расизм в современном российском обществе. На фоне медийных дискуссий о BLM постоянно возникал вопрос: а есть ли у нас расизм? Некоторые высказывают точку зрения, что в России живёт не так много темнокожих людей, а значит у нас никогда не было пространства для институционализированного расизма. Но это проблематичная позиция. Я как человек, который работает с мигрантами, могу сказать, что в России существует институционализированный расизм, направленный на людей из Центральной Азии. Их, конечно, дискриминируют по принципу принадлежности к определенному гражданству, но при этом, когда в метро полиция выбирает, у кого спросить документы, когда они строят предположения, у кого будет российский паспорт, а у кого у кого Кыргызской Республики, они делят людей по расовому признаку: высматривают по тому, как они выглядят, по их биологическим характеристикам.

Вторая книга, которую я посоветую — Пьера-Андре Тагиеффа «Цвет и кровь. Французские теории расизма». Российское издание вышло с вводной статьёй Николая Лепетухина, содержащей краткий обзор разных расовых теорий. В самой книге есть очень много примеров совершенно разных классификаций, характерных для разных территорий. Это в подтверждение моих слов о том, что расовые иерархии всегда зависят от контекста, что значит: для того, чтобы нам осмыслить иерархии, которые производятся здесь и сейчас, в современной России или в современном русскоязычном пространстве, мы не можем просто брать и заимствовать терминологию, например, из США, ведь терминология из США отражает локальный контекст США. Например, переводить концепцию «white people» как «белые люди» и говорить, что русские люди — это «белые люди», абсолютно непродуктивно.

Нации, национальность, национализм

Понятие нации является продуктом Французской революции, и значение у него достаточно простое. Нация — это единое политическое тело. Люди, которые принадлежат к определенной нации, ощущают себя единым политическим телом, и при демократии от них исходит власть. Демократия, которая сейчас является для многих эталонной, то есть демократия западного типа, репрезентативная демократия, исторически опирается на идею нации. В нашей конституции, что очень интересно, написано, что источником власти является не нация, а народ, и народ при этом многонациональный, что звучит немного сюрреалистично. Видимо, при переходе от советской системы к современной России нельзя было просто так отказаться от терминологии, которая была разработана в СССР. К этому мы сейчас вернемся, но я бы хотел отметить интересный момент: «национализм» в современной России — это исключительно негативно окрашенный термин. Когда хотят осудить некое высказывание, его часто маркируют как националистическое, как будто сама эта маркировка его нивелирует. При этом мало кто помнит, что через национализм как идеологию прошли очень многие страны, которые сейчас являются успешными с точки зрения работы демократических институтов.

Было бы здорово, если вместо маркирования термина «национализм» как исключительно отрицательного сформулировали бы, как выглядит «национализм здорового человека»: что это такое и кто именно может быть включен в новый национальный проект. Важно, что национализм не всегда опасен, он не всегда равен, например, этнонационализму, согласно которому частью единого политического тела могут быть исключительно люди, принадлежащие определенной этнической группе. Этнонационализм и правда проблематичен, но это лишь один из вариантов того, как можно представлять себе нацию.

Самый известный «националист» сегодня (именно «националист», в кавычках) — это Алексей Навальный

Многие люди маркируют его высказывания как националистические. Например, в издании «New Yorker» выходила статья Маши Гессен, где она описывает взгляды Навального как националистические. Хотя на самом деле в тех высказываниях, которые подвергаются анализу в статье, националистического не так уже много. Точнее назвать их шовинистскими — расистскими или исламофобскими.

Теперь я бы хотел перейти к критике советского наследия и поговорить о том, почему мы сейчас используем слова «националист» или «национализм» исключительно в негативном ключе. И здесь я хочу привести цитату Сталина: «Мы гарантируем максимальное развитие национальной культуры для того, чтобы она исчерпала себя полностью и тем самым создала основу для формирования интернациональной социалистической культуры».

О чём эта цитата? Сталин по сути говорит, что национализм является конкурирующей идеологией для официальной доктрины СССР. Те национальные конструкты, которые были сформированы в самом начале существования советского государства, были созданы как уступка национальным меньшинствам в России. Их сконструировали для того, чтобы ускоренно модернизировать колонизированные народы и «влить» их в большую семью «прогрессивного коммунистического человечества». Ключевой момент, который мы должны учитывать, когда говорим о тех национальных идентичностях, которые существуют на территории современной Российской Федерации и ближайших к нам соседей: национальная идентичность этих этнических групп была сформирована насильственным способом, иерархически, она была сформулирована партией большевиков для своих целей. Любая поддержка местного национализма носила чёткую политическую цель, любые реформы шли из центра. Централизованно решался, например, вопрос перехода мусульманских народов с одного алфавита на другой: сначала у них была арабская вязь, потом людей централизованно и насильственно перевели на латинский алфавит, потом перестали верить в мировую революцию и перевели на кириллицу. Всё это привело к разрыву с традицией, к разрыву следующих поколений с поколениями предыдущими. При этом преимущества этих искусственных национальных проектов довольно быстро исчерпали себя для советского руководства — и национализм остла восприниматься как конкурирующая идеологией по отношению к коммунизму.

При этом в СССР до конца его существования сохранялась так называемая «пятая графа», указание национальности в паспорте. Под национальностью в этом случае понималась на самом деле принадлежность к этнической группе (и отсюда в том числе идёт путаница, когда в русском языке мы не разделяем национальность, нацию и этнос). Граница этнической группы была не до конца прояснённой, нечёткой. При переезде, например, из одной национальной республики в другую или в условную метрополию, в Москву, в Ленинград, человек мог утратить свою идентичность, он мог утерять свой язык и не идентифицировать уже себя с определенной этнической культурой. При этом пятая графа наследовалась от родителей. Как мы наследуем от мамы цвет глаз, так мы могли в СССР унаследовать от неё так называемую «национальность», которая указывалась в паспорте.

Ещё один важный момент: советская национальность — это национальность без суверенитета

Но национальность изначально подразумевает суверенитет. После распада СССР отдельные республики получили независимость. Армения — это теперь независимое национальное государство, и армянин или армянка — это действительно национальность: подразумевается, что у независимого государства Армения есть свое единое политическое тело и единая армянская нация. Очень многие этнические группы на территории России по-прежнему не обладают никаким суверенитетом. Есть республики, как, например, Дагестан, которые объединяют несколько этносов (нет такой этнической группы, как дагестанец). Почему этнические группы, проживающие в Дагестане, такие, как, например, аварцы, даргинцы или лезгины, мы объединяем в единую «национальность»? Почему это национальность? У этих этнических групп нет суверенитета в принципе, таким образом устроена дагестанская республика. Значит подобное употребление неверно.

Вопросов возникает много, и здесь мой единственный посыл, что советский термин «национальность» абсолютно не помогает нам разобраться в ситуации. Нам следует от него отказаться и перейти к термину «этничность» или этническая группа. В английском, который, что бы мы по этому поводу не думали, является доминирующим языком в современном мире, и очень много дискуссий о деколониальности происходит именно на нем, есть три термина — nationality, ethnicity и race. Nationality — это то, что имеет отношение к государству, к суверенитету, демократии, к единому политическому телу, которое является источником власти. А ethnicity описывает именно культурное происхождение. При этом граница между ethnicity и race достаточно условная: если мы всё-таки не будем описывать «расу» как три большие группы, на которые делятся все семь с лишним миллиардов людей на нашей планете, то мы поймем, что расы могут настолько дифференцироваться, что в итоге становится не понятно, где разница между расовой группой и этнической.

Есть много вопросов о разных ситуациях: например, если вы не владеете языком, свойственным этнической группе ваших родителей, продолжаете ли вы являться её частью. Часто вопрос решается очень просто: человек идентифицирует себя с той или иной группой или отказывается это делать. Нет никаких специальных научных критериев, которые мы можем применить и сделать вывод о том, что, да, тот или иной человек принадлежит к такой-то этнической группе. Это всегда вопрос идентичности: человек сам за себя решает, к какой культуре он принадлежит, с какой культурой он себя идентифицирует, с какой религией, и идентифицирует ли он себя вообще с чем-то. При работе с такими терминами, как «этничность», «раса», важно учитывать, что это тоже достаточно условные деления.

По поводу литературы: я начинал знакомство с этой темой с учебного пособия «Национализм как политическая идеология» Владимира Малахова. Очень всем советую, в нём подробно разобрана не только теория национализма, но и в какой момент национализм становится проблемой, когда он опасен, то есть что отличает этот самый «национализм здорового человека» от «национализма курильщика». Кроме того, советую книгу Алексея Миллера «Нация или могущество мифа» (из серии про понятия издательства Европейского университета). В ней тоже рассказывается история понятия «нация» и теория национализма. Наконец, о национальных конструктах на территории СССР, о российских национальных проектах тоже есть много различных трудов, например, работы Сергея Абашина. Альфрид Бустанов выпускал книгу про советский ориентализм и конструкцию национальных проектов. О раннем СССР есть книга Терри Мартина «Империя положительной деятельности». В ней есть обзор истории разных регионов, и прочитав её, можно узнать о разных аспектах советской национальной политики и понять, что в них было «спущено» из метрополии, в иерархическом режиме «сверху-вниз», какие вещи, которые мы принимаем как исконно свои, на самом деле были сконструированы в рамках колониальных иерархий.

Деколонизация и деколониальность

Последний термин, который мы разберём сегодня — «деколонизация». Он стал очень модным в арт-среде. На русском языке всё больше обсуждают, была ли Россия колониальной империей, был ли СССР колониальной империей (или уже постколониальной). Советская идеология апеллировала к деколониальному пафосу, в том числе в рамках Холодной войны, но и в самом начале своего существования, когда формировались национальные республики. Мы можем найти много цитат у Ленина, у Сталина, которые говорили о наделении этнических меньшинств определёнными правами. Ещё один вопрос, который всё больше обсуждают: если Россия была колониальной империей, в чём тогда её особенность относительно, например, какой-нибудь Франции. Тут возникают всякие концепты, которые призваны подсветить особенности России, — концепт «внутренней колонизации» или «империи-субалтерна». Эти концепты преимущественно подчёркивают тот факт, что есть определённая иерархия между империями как таковыми, и Россия как империя, например, занимала в глазах условного Запада достаточно непривилегированное положение.

Как бы это крамольно сейчас ни прозвучало, для деколониальной мысли и для постколониальной оптики все эти вопросы не так уж важны

Их ставит перед собой историческая наука, и я могу понять, почему историкам важно с ними разобраться. Но постколониальные исследования начинались с исследований литературы, это исследования искусства, дискурсов. Исследования современности в большей степени, нежели истории. В своей книге «Культура и империализм» Эдвард Саид анализирует не историю колонизации, которая для многих регионов уже закончилась на каком-то формальном уровне, то есть бывшие колонии получили независимость. Саид пишет не о прошлом, а о том, как в современных культурных практиках колониальность продолжает жить. Очень важно понимать этот момент: постколониальная оптика — не про то, чтобы решить, была ли Россия колониальной империей или не была. Постколониальная теория нужна, чтобы понять нашу современную культуру, проанализировать, как иерархии, которые были заложены в рамках колониализма, продолжают жить в ней, пересобрать существующие конструкты. Собственно, это то, на чём, как я убеждён, нам следовало бы сконцентрироваться. Сейчас в российской академической среде развивается интерес к имперской истории России — или к истории Российской империи. Но как такового интереса к анализу современной культуры я пока что не вижу, и для меня это проблема.

Тут важно сказать о разнице терминов «деколонизация» и «деколониальность». Деколонизация — это термин, которому уже много лет, он зародился ещё внутри марксистской мысли, его использовали в СССР, где деколонизация стала важной частью внешней политики. При этом деколонизация рассматривалась как некий процесс, который может завершиться, то есть бывшая колония может пройти процесс деколонизации и стать независимой. Сегодня мы смотрим на это несколько иначе. Мы знаем, что формальная независимость далеко не означает независимость экономическую или культурную, и это мы сейчас видим на примере взаимоотношений Российской Федерации со многими постсоветскими государствами. Империализм и колониальность продолжает жить в различных формах, и в том числе после империй. Как Мадина Тлостанова пишет в статье из сборника, на который я уже сегодня ссылался, деколониальность — это термин, который был создан как ответ на распад Советского Союза, на смерть социалистической утопии и провозглашение «конца истории». Деколониальность — это признание того, что деколонизация до конца осуществиться не может, и нам необходимо сопротивление в форме длительного процесса формирования альтернативного знания, искусства, альтернативных нарративов. И большой вопрос, сможем ли мы вообще когда-либо преодолеть колониальные иерархии, которые остаются с нами.

Под конец этой части я хотел бы посоветовать вам несколько проектов. Как я уже сказал, в российской академии пока почти нет интереса к исследованию современной культуры, искусства, литературы, активизма с точки зрения колониальности и имперства. Но отдельные независимые проекты по этой теме появляются. Я бы хотел обратить ваше внимание на проект «Ташкент — Тбилиси» на платформе «Сигма», причём не столько на тот большой курс, который у них был по постколониальной теории, сколько на серию докладов, авторы которых попытались, например, критически рассмотреть эмансипацию женщин на заре Советского Союза. Понятно, что тогда был достигнут определённый прогресс в вопросе эмансипации женщин, но, опять же, используя инструментарий, наработанный в рамках постколониальной теории и деколониальной мысли, нам следовало бы критически этот опыт проанализировать.

Кроме того, очень советую курс «(Пост)колониальное знание и искусство» на платформе «Среда обучения». В нём принимали участие современные художницы, исследовательницы, активистки, — и он как раз совершенно не академический, а больше такой активистско-художественный. И обратите внимание на номер № 135 академического журнала «Неприкосновенный запас», в котором выходил блок статей и переводов под заголовком «Политики идентичности». Из них можно узнать, какую историю политика идентичности имеет в тех же Соединённых Штатах и может ли каким-либо образом быть применима к России.

Дискуссия (фрагменты)

Мария Вятчина: Я помню из своего школьного учебника, что там писали про разные термины — нация, народ, народность, племя. Мне очень хотелось бы избавиться от того, что у нас налево и направо без разбора используется термин «народность», который, совершенно очевидно, исторически укоренён в конкретном периоде, в конкретной идеологии, в идее, что есть те группы, которые достойны статуса советских союзных социалистических республик, есть чуть менее достойные, и их можно называть народами, у них есть автономные территории, а есть и те, кто не доросли до этого статуса, поэтому их называют «народностями». Я часто вижу в каких-то публичных высказываниях, как термин народность до сих пор возникает по поводу и без. Что нам с этим делать?

Артём Слёта: На самом деле, как я сказал, у меня есть конкретные предложения. Например, я призываю перестать использовать слово «национализм» как исключительно отрицательно окрашенное и наконец-то разобраться в его значении. Я призываю перестать использовать советский термин «национальность», потому что он только путает, и остановиться, по крайней мере, на «этничности». Вообще же, как было написано в анонсе, я скорее хотел констатировать проблему, показать, что запрос есть (в арт-среде, в медиа, от активистской среды). Академия тоже начинает интересоваться этим вопросом, но пока что, как я уже сказал, не видит разницы между констатацией факта, что Россия была колониальной империей, и постколониальной критикой культуры, которую мы сейчас имеем. На мой взгляд, это совершенно разные вещи, но пока мы топчемся в пространстве исторического анализа и дальше никуда не двигаемся. Я призываю людей, которые хотят солидаризироваться и выступать за разрушение существующих иерархий, учитывать все эти вещи, потому что они могут апеллировать к тем же иерархичным отношениям, которые существовали и существуют, и воспроизводить иерархии. Есть очень известные блогеры, которые хотят делать что-то доброе, но путают терминологию, и вот с этим нам надо что-то решать.

<…>

Григорий Горбун: У меня вопрос по поводу национализма. Мне хочется понять, что вы подразумеваете под «национализмом здорового человека». В советской (ленинско-марксистской) теории было представление о том, как различать национализм угнетённого и национализм угнетателя, — то есть это не самое новое даже для советской науки различие. Пример Франции, которую вы привели как место зарождения национализма, в этом случае, мне кажется, не совсем подходит, потому что французский национализм как раз вполне себе «российский», шовинистский. Мы видим мноночисленные примеры исламофобии в современной Франции, и подобное происходило на протяжении всей французской истории. Более того, теория национализма в Европе возникла тогда же, когда и научный расизм, и в этом плане мне интересно понять, как мы можем разделить национализм и расизм, которые исторически довольно сильно связаны.

Артём Слёта: Мне кажется, важно отталкиваться от того, что мы всё-таки живём в мире национальных государств. Очень сложно сейчас нафантазировать альтернативную идеологию и сказать, что мы можем в принципе не считаться с идеологией национализма. Все страны, которые на данный момент существуют на этой планете, по собственному желанию (или без) вписаны в эту систему. При этом национализм — это определённый спектр. Люди как нация могут перепридумывать себя, могут перепридумывать признак, по которому человек допускается к единому политическому телу. Например, в современных Германии, Франции, конечно, есть очень исламофобские высказывания, есть расизм, — но есть и дискуссия, есть те, кто говорит, что в тело нации должны включаться люди вне зависимости от их этнического происхождения. Например, критерием допуска к нации может стать — условно — следование определённым ценностям, владение языком или гражданством.

Что интересно, в России тоже есть запрос на такое перепридумывание национализма

Например, недавно, было совещание с Путиным по вопросам национальной политики, где он, кстати, пугал всех детьми мигрантов в школах, и там употребляются такие понятия, как «общероссийская идентичность» и «гражданское самосознание». Даже на официальном уровне пытаются переопределить, что такое нация в современной Российской Федерации. Это нация россиян? Кого мы туда берём, кого не берём? Мне кажется, лозунгам, вроде «Россия для русских» было бы конструктивно противостоять формированием какой-то новой повестки, обсудить, для кого может быть Россия на самом деле. И здесь уже на уровне терминов много путаницы. Те, кто в России воспринимаются как националисты, на самом деле часто являются имперцами, и мне как-то вообще не понятно, как могут люди с имперскими взглядами быть националистами, потому что это ощущается, как что-то взаимоисключающее.

В общем, я сейчас не возьмусь на ходу формулировать «национализм здорового человека», но мне кажется важным понять, что это одна из конструктивных стратегий ответа на правоориентированные идеи. Не просто маркировать тех, кто кричит «Россия для русских» как националистов, а показывать, что они не просто националисты, а — условно — этнонационалисты, что их проблема в том, что они очень странно видят концепт нации.

Элла Россман: Вообще это интересный вопрос, конечно, противостоит ли имперство национализму. Я недавно общалась для одного журналистского материала с Ильёй Кукулиным, и мы вспоминали, что развитие национализма во многих странах шло на фоне идеи, что нужно отказаться от империи, от имперских аппетитов, и вместо этого строить нацию, развивать своё национальное государство. Таким путём пошла, например, Турция, которая из Османской империи превратилась в национальное государство Турецкую Республику. При этом даже если провозглашается отказ от империи в пользу национального государства, на деле это не всегда происходит. И в России, и в Советском Союзе у нас получилась более сложная структура, которая позволила сочетать имперство и идеи национального самосознания самого разного рода, экспансию и политику поддержки коренных народов. Впрочем, эта политика ещё и всё время сильно менялась.

<…>

Александр Фокин: У меня несколько вопросов и реплик. Во-первых, если рассматривать советскую концепцию, то советский язык никогда не рассматривал нацию через этнические категории. Самый яркий пример: если взять Большую Советскую Энциклопедию, там будет написано, что американцы — это нация, хотя она и состоит из разных рас. Получается, что советские обществоведы, по большому счёту, сформировали во многом, наверное, ту идею, которую Артём сейчас декларирует: что можно создавать некую политическую нацию, не привязываясь к этносу. В отличие от этого, например, народность они рассматривали как связанную с этносом — как общность людей, проживающих на одной территории, имеющих общий язык. Это просто любопытный момент.

Второе. Если говорить про нации, возникает такой вопрос. Мы исходим из деколониального подхода, который во многом опирается на идею, что часто привычные для нас категории являются социальными конструктами. Я не очень понимаю, зачем тогда ставить в центр этой дискуссии задачу конструирования нации? Мы боремся с конструктами, которые возникали последние сто пятьдесят лет, и мы им противопоставляем, получается, создание некоего нового конструкта. Это как в том меме — «ты должен был победить зло, а не примкнуть к нему». Получается, что если мы боремся с конструктами, надо, наверное, бороться с ними последовательно, а не говорить «есть плохие конструкты, а мы сделаем хороший конструкт». В этом мне видится определённый парадокс.

И ещё один момент. Если обратиться к опыту советского расоведения, которое во многом наследовало традиции дореволюционного, то какую книжку мы ни откроем (возьмём, например, учебник расоведения, выпущенный где-нибудь в шестидесятые или тридцатые годы), там всегда будет глава в духе «Борьба с расизмом», «Вред расизма». По большому счёту, наверное, одной из главных задач советских расоведов было показать, что все люди отличаются, есть люди с разными наборами характеристик, и мы не можем выстраивать какую-то иерархию. Изучая расы, мы боремся с расизмом. У современных авторов тоже можно найти такой заход, например, у Станислава Дробышевского есть курс на «ПостНауке», который так и называется «Расоведение». Довольно сложно после этого курса воспринимать монголоидов, негроидов или кого-то ещё как какую-то доминирующую расу. Дробышевский показывает, что расоведение как раз нужно для того, чтобы сформировать плюралистический взгляд на мир и отказаться от идей, что какая-то раса умнее, быстрее, сильнее, выносливее и тому подобное. Если рассматривать советский подход, есть довольно известная книжка Веры Тольц, «Собственный Восток России», в ней проанализирована деятельность имперских и советских этнографов и показано, что они во многом инициировали взаимодействие с местными сообществами и предвосхитили то, что потом назовётся постколониальной теорией. В книге показано, что Анвар Абдель-Малек, египетский мыслитель, которым во многом Саид потом вдохновлялся, прямо говорил: западной этнической науке можно противопоставить советскую этнографию, потому что советская этнография создаёт конкурирующий подход.

С 1905 года примерно — и до сталинского национал-большевизма в России и СССР развивался настоящий постколониализм, который потом был изобретён заново, потому что западные авторы просто не читали советских

Артём Слёта: Давайте по порядку. Как выйти из дихотомии «советское — западное». Я понимаю, что вам это с исследовательской точки зрения может быть интересно, но, если уж вы припомнили мусульманских мыслителей, я специализируюсь на теме мусульманского модернизма и могу сказать, что не нужно читать советских исследователей. В конце XIX и на заре ХХ века сами мусульманские мыслители, арабоязычные интеллектуалы, сформулировали очень много идей, которые звучат в унисон с постколониальной теорией. Они сформировали свой ответ на западную модерность — и на них Саид тоже не ссылается. Это основная, кстати, критика его текстов, — что он нарочито пытается вписать постколониальную теорию в западный теоретический канон. Деколониальная мысль этому как раз противостоит, потому что она выступает за множественность. Мне кажется, нам принципиально важно сейчас не переходить к дихотомии «либералы и левые», «Запад и Советский Союз», потому что речь идёт о российском контексте, и те национальные конструкты, внутри которых мы живём, во многом были созданы внутри Советского Союза. Нам эти конструкты надо критически рассмотреть. Это и есть мой основной посыл.

Что касается того, что никто из учёных не преподаёт расовую теорию с иерархиями, — я с вами полностью согласен. Я знаю этого исследователя, который на «ПостНауке» рассказывал про расы, есть даже выпуск «Школы злословия», где они сидят с Татьяной Никитичной Толстой и переживают за совсем сошедший с ума Запад, где дурачьё ещё то, вообще уже ничего не понимают и расы не исследуют. По этой передаче видно, что одно дело — обсуждать что-то внутри академии, где есть определённый формат дискуссий, где есть культура подтверждения своей позиции ссылками на источники, и другое, — когда это выходит за пределы академии и становится частью культуры. Тогда могут возникать очень опасные моменты. Я, например, как человек, который исследует ислам, вижу, насколько много стереотипов в современном российском обществе (да и западном обществе) касательно ислама, и как то, что мы относимся к религии с неким детерминизмом, то есть считаем, что принадлежность человека к определённой религии что-то нам может о нём рассказать, думаем, что знаем, что именно она о нём расскажет, — как всё это за пределами академии может принять очень опасные формы. Мне кажется, это важно понимать. Да, современные исследования рас не постулируют их иерархии. Однако если мы не подчёркиваем, изучая расы, что это конструкт, нам очень сложно избежать детерминизма. Расовые иерархии имеют место в современном обществе. Мне кажется, сложно с этим спорить.

По поводу того, нужно ли нам формулировать новый конструкт, — нет, я не считаю, что нужно. Но я и не считаю, что не нужно. Я просто предложил это как вариант. Мне кажется, очень важно понимать, что национализм не обязательно негативно окрашен, и его переопределение может быть одной из стратегий сопротивления правой мысли.

<…>

Александр Фокин: А можно ещё один вопрос? Он, честно скажу, софистический, но мне кажется, его любопытно обсудить. Если мы признаём расы как конструкт, в этом контексте, на ваш взгляд, может ли быть трансрасовый человек? То есть могу ли я выбрать расу по своему желанию?

Элла Россман: Был кейс с американской женщиной-правозащитницей, Рейчер Долезал, которая много лет выступала за права темнокожих в Америке, а потом журналисты решили съездить к её родителям и увидели, что она из абсолютно белой семьи немецкого происхождения. Был большой скандал: оказалось, что она специально завивала волосы и покрывала лицо тонером, чтобы выглядеть, как будто она темнокожая.

Александр Фокин: Да, могу ли я выбрать свою расовую принадлежность, не имея происхождения, связанного исторически с этим конструктом? И, следовательно, использовать, например, n-word, если мы подразумеваем, что чёрные в американской культуре могут использовать это слово (так называемый «реклэйминг»). Если я скажу, что принадлежу к этой расовой группе, могу ли я, скажем, использовать риторику, которая ей позволена?

Артём Слёта: Во-первых, я лично не считаю реклэйминг конструктивным и продуктивным, потому что помимо принадлежности этнической или расовой есть ещё очень много вещей, влияющих на твои привилегии. Если темнокожий человек из США приезжает на африканский континент, его там никто не воспринимает как чёрного, он белый, — потому что он слишком привилегированный, чтобы быть «своим». Какие-то ваши биологические признаки в том или ином контексте могут быть «отменены», вам может быть отказано в доступе к определённой идентичности, но опять же — сообществом. Понятно, что вы сейчас не можете представиться темнокожим человеком, потому что слишком очевидно, что вы не темнокожий. Но вот я, например, являюсь продуктом смешанного брака, принадлежу к разным культурам — и, в зависимости от контекста, могу себя идентифицировать абсолютно по-разному. Мой внешний вид не позволяет мне себя идентифицировать как темнокожего, но если мы возьмём меньшие расовые группы, я могу идентифицировать себя с разными. Я рассматриваю свою этническую и расовую идентичность как некий спектр. Иногда я сталкиваюсь с тем, что те или иные сообщества меня открыто не берут к себе, а иногда спокойно принимают.

Главная моя идея: если мы уйдём от больших расовых групп, которые слишком очевидны, и перейдём к чему-то меньшему, например, к метисам — странное слово, но я иногда слышу его в свой адрес, — мы увидим, что люди могут иметь совершенно разный фенотип. Соответственно, в зависимости от контекста, знания языка или принадлежности к той или иной культуре они могут играться со своей идентичностью. Это допустимо и возможно.

Расшифровали беседу Наташа Крякина и Аня Щетникова, редактор материала — Элла Россман