ИВОННА. Так по кругу всегда каждый, все всегда… Это так всегда.

ПРИНЦ. По кругу? По кругу? Почему — по кругу? Какая-то мистика. А-а-а, я начинаю понимать. Тут и в самом деле — некое подобие круга. Например: почему она такая сонная? Потому что не в настроении. А почему не в настроении? Потому что сонная. Понимаешь, что это за круг? Адский круг!

Фестиваль «Территория» начался с самой ожидаемой премьеры сезона. Гжегож Яжина, худрук знаменитого «TR Warszawa», поставил в Театре Наций «Ивонну, принцессу бургундскую», по мотивам пьесы Витольда Гомбровича, отобрав для постановки, в процессе сурового кастинга, московских актёров — Дарью Урсуляк, Михаила Тройника, Александра Феклистова, Агриппину Стеклову, Сергея Епишева, Марию Фомину и других. Дело в том, что Яжина, один из самых интересных режиссёров Европы, больше внимания уделяет не персонажам, а личностям актёров. Актёры у Яжины имеют свободу, сравнимую со свободой «новой процессуальности» Бориса Юхананова, или «новой вербатимности» Мастерской Брусникина. Актёрам позволено действовать на основе «самовербатимности», так сказать. Действительно, в спектакле происходит усиление привычных, личных, гештальтных черт, проявившихся концентрированно: Михаил Тройник доводит свою витальность до истерики, Агрипина Стеклова впадает в архетипическое женское властолюбие, тоскуя об утраченной девичьей гибкости, Сергей Епишев идеальный, вырезанный из чёрной бумаги камергер в прозрачной маске, Александр Феклистов изображает опасного короля, домашнего и дурашливого полуидиота. И только Дарья Урсуляк ничего не изображает и молчит, как и положено её Ивонне. Это замечательно, потому что канву смысла вышивает воображение режиссера, на этом остановимся позже. Театр и есть воображение, а если это служит познанию, воображение становится гнозисом.

Пьесу Гомбровича «Ивонна, принцесса бургундская» (1938) можно назвать ещё модернистской, но уже содержащей элементы абсурдизма. Вообще говоря, Гомбрович хорошо известен нашему читателю по роману «Порнография» (1960), впервые изданному на русском в 1992 году. А пьесу довольно часто ставят — например, в Новосибирске делал Олег Рыбкин (1998), в Москве были спектакли Алексея Левинского (2006) и Владимира Мирзоева (2011).

«Ивонна» напоминает о пьесах модерниста Августа Стриндберга, предвосхитившего экспрессионизм и театр абсурда наступающего 20-го века. Напоминает также, близко расположена к знаменитому, принципиальному тексту рубежа 19-20 веков — «Королю Убю» Альфреда Жарри. И что сделал режиссёр Гжегож Яжина? Добавил в спектакль взгляд со стороны целого комплекса наук, что соответствует пророчествам Стриндберга, писавшего о силе театра будущего, вбирающего в себя и мистические, и научные идеи. Трудно поверить, но и сайенс-театр, и вербатим придумал Август Стриндберг, то есть инициировал развитие театральной мысли в этом направлении.

Блок тонко понимал Стриндберга, и можно считать это определение основной чертой модерна в поле мысленного восприятия. Для Блока Стриндберг певец новизны (в отличие от постмодернизма, комбинирующего уже известное), инициатор «разомкнутых процессов» будущего: «Стриндберг — утро, тот час, когда начинается большая работа. Он — менее всего конец, более всего — начало. Благоговейное изучение его — есть тот труд, который молодит усталые души».

Интересно, что стиль письма Гомбровича не менялся в течение жизни, персонажи романов и пьес узнаваемы по качеству немотивированности действий и разорванности строя сознания. Неспроста на сайтах издательств самая распространённая характеристика писателя, данная читателями — «бессмысленный бред свихнувшегося отвратного старикашки». То есть писатель Гомбрович недоступен пониманию и удовольствию большинства читателей. Почему? На вопрос хорошо отвечает спектакль Яжины, погружающий вас в «адские круги» обыденных чувств и зацикленной, безысходной логики, влияющей на все поступки, но стыдливо неосознаваемой. Вернее сказать, персонажи «Ивонны» синхронно ненавидят саму возможность выбраться из «адских кругов» общественных автоматизмов и условностей. Поэтому ясно, что писатель, выводящий на свет каракули наших тёмных привычек, вызывает как минимум ненависть читателя, стремящегося забыться от невыносимости бытовой тьмы.

Итак, самое интересное — что же добавил режиссёр, как изменился контекст канонического текста. Контекст пьесы меняется текстом субтитров и закадровым голосом. Такой контекст стоит того, чтобы рассмотреть его подробно. Потому как создаётся тонкое, сильнейшее, суггестивное воздействие. Итак, субтитрами сообщаются четыре темы. Первая из области кибернетического управления экономикой, на примере странной истории Чили: «В 1973 г. Чилийский процесс трагически оборвался вместе с кибернетическим проектом».

Вторая тема — замечание о подвластности отдельного человека мнению большинства на уровне зрительного восприятия, что доказано экспериментом, когда видят короткий отрезок как самый длинный, если знают, что все так видят. Достаточно подделать мнение большинства, чем и занимаются государственные СМИ всех стран — и ошибка восприятия каждого отдельного гражданина обеспечена. На экране парадоксальная фраза основателя кибернетики Норберта Винера: «Контроль за средствами коммуникации является наиболее эффективным и важнейшим анти-гомеостатическим фактором в обществе. Жестокость может достичь невероятных высот». То есть контроль за СМИ есть главный фактор эскалации терроризма. Неочевидная, пророческая мысль Винера, ибо сейчас 3,5 млрд. пользователей интернета. Далее идёт такое сообщение: «Правительство знает, где вы осуществляете поиск, что ищете, как переходите с сайта на сайт. Знает, сколько времени вы просматриваете одну страницу или товар. Знает, посмотрели вы видео целиком или выключили через пару секунд. Знает, что было в удаленном сообщении, которое вы набрали, но так и не отправили. Контроль встроен в инфраструктуру». А вот это уже поистине устрашающе звучит. Ибо не только российские депутаты желают знать все мысли и мотивации граждан, сбывается основная идея десятков антиутопий лучших писателей — начинается эпоха тотального киберконтроля, сначала внешнего, потом внутреннего, на уровне встроенного в мозг микрочипа.

Третья введённая тема — реальность программы полиции США «Берегись», точно такая, как была показана в фильме «Особое мнение» — предсказание преступлений на основе анализа текстов пользователей соцсетей. В России наверняка то же самое имеется. Назвали вы, например, своего буйного кота пять раз подряд террористом, будьте готовы к реальному сроку за опасный образ мысли. Не верите? А оно уже происходит, правда, пока не с вами, а с ним: «26-летний Брэндон Рауб, морской пехотинец, имеющий не одну награду, попал в поле зрения ФБР исключительно благодаря своим противоречивым высказываниям в социальных сетях. Его арестовали, не предъявив обвинений, и против воли удерживали в психиатрической палате». Джулиан Ассанж описывает самоцензуру как пирамиду, построенную на страхе. И вывод — правда в том, что мы живём во лжи, потому что не осознаём тотальную самоцензуру, и ещё сильнее не осознаём уровень собственного страха.

Четвёртая тема — blow up, подглядывание, но в смысле выхода из одиночества ради осознания «подсознательного», всеобщего, «нейтронной сети», соединяющей всех людей в одно. Здесь, у Яжины, это имеет смысл социального, как у Лакана. Если дышать и смотреть в глаза, можно беззвучно делиться всем — мыслями и чувствами. Упоминается теория «спирали молчания», когда люди автоматически, а-рефлексивно чувствуют, какое поведение сделает их изгоями, невидимыми для общества. На экране мелькает очередной эвристический парадокс: «Что, если меньшинство на самом деле молчаливое большинство?».

Короче говоря, такого рода субтитры чрезвычайно обогащают смыслом любой спектакль, на любую тему. В «Ивонне», к тому же, несколько сцен идут отражением, иллюстрацией к этим вставкам. Поэтому возникает гигантское смысловое расширение пьесы Гомбровича. Например, Филипп (Михаил Тройник) мучает невесту-пациента, то есть Ивонну (Дарья Урсуляк) психиатрически-аналитическими тестами — пятнами Роршаха и воздействиями дельта-волн. Зрители участвуют сполна. Эти волны физически производятся, партитура Андрея Борисова непосредственно действует на зрителя. Одно дело, читать книгу о реальном сверх-физике Тесле, придумавшем те самые башни, что подавляют самосознание жителей планеты Саракш в романе Стругацких «Обитаемый остров». Другое дело — услашать рёв и биение (5-7 герц) излучателя прямо в театре. Видео-задник Марты Наврот впечатляет не меньше, иногда возникает дежавю спектакля Боба Уилсона «Игра снов», такое же масштабное влияние игры светотени и цвета на зрителей.

А ведь если кратко описать смысл пьесы, он прост. Мысль изречённая есть ложь. Почему? Люди говорят для того, чтобы скрыть свои неприглядные мысли, поэтому в пьесе часто произносят слово «грех». Ивонна, аутист она или кто, неважно, но своим молчанием отменяет болтовню-прикрытие. Король голый, все голые, Ивонну убивают, ибо она вскрывает, одним лишь при-сутствием, защитный механизм не-осознания, не-вспоминания. Вещи страшные и стыдные невозможно знать про себя, невозможно вспомнить. Но если вспомнить, можно выйти из–под власти «молчаливого большинства», из–под власти тотального «подсознательного», то есть манипулирования со стороны социума. В этом скрытое послание Гжегожа Яжины. Именно на этой основе «работает» психоанализ, его практика подобна тренингу, описанному в книгах Кастанеды, то есть вспомнить себя — невероятно трудно, это подобно тому, чтобы замолчать во внешнем мире, подобно аутистке Ивонне.

Когда Ивонна облизывает волос разбитной вертихвостки Изы (Мария Фомина), новой невесты принца, все впадают в ужас, и это финальная причина убийства молчащей. Почему? Принцу кажется, что он и весь королевский двор проглочен ведьмой и пронзительно кричит — Ивонна, отдай волос. Скорее, у Яжины это образ всеобщей опутанности проводами. В спектакле активно пользуются терменвоксом, который играет роль границы, ограды — не подходи к тайне управления человечеством при помощи электро-магнитного поля, оглушит завыванием космической пустоты, убъёт. Волос в контекте терменвокса выглядит отношением древнейшей природной магии к открытиям Теслы. У Башлачёва есть ужасающая строка «и капля крови на нитке тонкой», именно такие сновидческие слова делают его бардом. Для нас здесь важно, что Гжегож Яжина сделал серьёзную попытку проникнуть в неочевидности пьесы и доставить нам послание, даже если мы не в силах вспомнить вчерашний день сурка, и кто украл наш волос и голос. Мишель Фуко в 1982-83 годах прочел цикл лекций о понятии parresia, которое не связано с логикой, не определяется ни доказательством, ни рациональной структурой речи вообще. Без parresia невозможно никакое знание, никакая философия, но смысл этого слова ускользает от философов, доказывает Фуко. Это слово значит правда, и это слово было молчанием Ивонны.