Ситуацию в России, с началом военной агрессии, принято описывать как гуманитарную катастрофу. Не в смысле разрушений городов и убийства людей (как это происходит в Украине), а как катастрофу экзистенциальную — выпадение из ценностей цивилизованного мира. Россия описывается как тотальный провал в дикость, место обитания монстров, лишенных базовых человеческих качеств и даже ее культура в самых разных проявлениях иногда латентно, иногда открыто является манифестацией этого нечеловеческого ужаса, разверзнутой воронки в ад. Спасать нечего, как говориться, остается только повторять «жги господи». Даже возможность покаяния, которое приводят как исторический пример из истории Германии тут многим ставится под сомнение — немцы все–таки были европейцы (1).

Война и репрессии создают огромную волну беженцев из России. Многим из них грозит реальная опасность, но многие из них уехали из–за давления этого широко распространённого нарратива, подкрепленного долгими историческими спекуляциями. Все эти жители России, которых западное колониальное мышление опознает как «русских», в состоянии паники покидают страну, стремясь избежать быть засосанным в эту адскую воронку.

За пределами России они могут многое делать для помощи беженцам из Украины, выстраивать новые культурные проекты, но и там им не избежать разделения по своему происхождению «общей судьбы», выпадения из человеческого цивилизованного сообщества.

Многие убедительно и развернуто оспаривают эту идеологическую конструкцию, но стоит признать, что «Демофобский миф об отсталом народе (“мордоре с орками”), сформулированный на языке перестроечной интеллигенции» с началом войны становится главным идейным описанием, поддержанным на различных уровнях. И даже те, кто еще недавно критически его отрицал, сейчас разделяют эти элитисткие взгляды.

Но речь сейчас пойдет о том, как быть тем, кто решил остаться?

Важно сказать, что для многих это не является выбором. Как всегда, многие (миллионы) оказались связанными разными ситуациями ответственности (болезнь близких, отсутствием финансовых возможностей, отсутствием документов, психологическими ограничениями итд.). У них не было выбора оставаться или бежать и многие из них живут в состоянии кошмара, разделяя выше описанную идеологему.

Но есть и те, кто сознательно сопротивляется этой навязываемой картине мира, кто готов ставить под вопрос эту тотальность разделения «чистого и нечистого», как сказал бы Адорно, кто по-прежнему настаивает на усложнении политическом и этическом. О тех, кто готов сознательно сохраняет другое видение страны, ее истории, кто готов на месте делать необходимую работу деколонизации и гуманизации. О тех, кто готов разделить надежду, что мы можем и должны брать ответственность за продолжение жизни на нашей земле и сопротивляться, отстаивая возможности обновления, не только для избранных, но и для всех тех, кто сейчас оказывается заложниками путинской репрессивной машины и различных пропагандистских клише.

У нас осталось очень мало возможностей создания публичных высказываний. Мы находимся в динамичной ситуации перехода от авторитарного к тоталитарному режиму контроля общества. Пока нам не очень понятно, как будут работать новые формы тоталитаризма в цифровую эпоху и как может работать китайская модель в ситуации относительной дисфункциональности российского государства. Стоит изучать опыты прошлого от идей counter-public sphere (Nancy Fraser) — на этих идеях была выстроена работа ДК РОЗЫ и Школы Вовлеченного Искусства, до конфиденциальных пространств диссидентов в Советском Союзе, Польше и других странах, а также опыт существования альтернативных пространств в Турции, Иране и других странах с схожей историей.

Но, надо ясно понимать, что ситуация, с которой мы столкнулись совершенно уникальная и динамична — то, что работало вчера, уже не работает сегодня, а постоянное изменение психологических и общественных настроений не дает возможности выстраивания четких организационных структур. То есть нам нужно учиться действовать в ситуации чрезвычайного положения, о котором мы так давно любили читать и всегда знали, что оно постоянно.

Я не готов полемизировать с теми, кто требует от нас оставшихся в России большей милитантности или же громкой публичности — если это будет происходить, то здорово, что есть герои и они есть и будут. И я надеюсь, что их будет становиться больше в момент неизбежного углубления кризиса.

Но для того, чтобы они возникли важно создавать среду — пространства безопасного общения, психологической помощи, юридической защиты, экономической взаимопомощи и создания художественных высказываний. Они есть и важно, чтобы их становилось больше — пространства, где возможно обсуждения, где возможна неподцензурная речь, где возможно воспроизводство новых форм жизни, которые будут востребованы после.

Именно поэтому мы и решили продолжать в новой форме наши проекты обще-жития (2) и создать летнее общежитие мастерских вовлеченного искусства в ситуации чрезвычайного положения. Эта диссидентская инициатива наш ответ на катастрофу милитаристкую, гуманитарную и экономическую. Это также один из возможных ответов на вечный вопрос возможно ли искусство и мысль во время катастрофы. Имеет смысл следовать заветам Беньямина, и так как мы уже давно знаем, что катастрофа это уже то, что произошло, и новая эскалация это лишь продолжение исторической трагедии жизни людей и, что только ясное понимание трагедийности бытия, дает нам надежду на предложение жизни. Тот, кто осознал катастрофичность уже выпадет из круга насилия.

Можно сказать, что сейчас не время надежд — в ситуации эскалации и празднования насилия, любые другие голоса будут звучать как наивные, уязвимые и слабые признания. Но эта позиция по-своему важна и стоит её защищать в тот момент, когда делается ставку на насилие, фашизм и войну.

Надежда Плунгян сделала заявление, где она говорит о том, что «В России гуляет ветер истории, и все внутренние структуры очевидно девальвированы и отменены. Да, по старой памяти ими еще можно пользоваться, но это ничего не решает, не дает ни гарантий, ни защиты.

В условиях, когда нет никакого «большинства», стратегии, которые дают возможность здесь выживать \ жить и работать — это снова стратегии автора, одиночки, фигуры, отколотой от любых крупных движений. Постоянное наблюдение за своим выбором. Не поиск «перспектив», а погружение на глубину».

При всем понимании ее позиции, мне хочется сказать, что она во многом не верна и сейчас стратегия выживания может быть только коллективной. «Автора и одиночки» больше нет — они остались в том самом нормативном, институлизированном прошлом, которое Плунгян критикует дальше в своем посте (3). Их нет, хотя бы потому что политическое, психологическое и экономическое давление достигает таких предельных значений, что никакая индивидуальность не способна выдержать — только объединившись у нас есть шанс жить и работать на глубине и, если повезет, подняться на поверхность.

+++++++++++++++++++++++++++

1. Есть небольшое противоречие — при том, что Россию все время упрекают в варварстве, выпадении из «цивилизации», но дальше почему-то все сравнения (идеологические, этические, исторические, политические) практически полностью исчерпываются нацисткой Германией. При этом как то не рефлексируется, что исторический фашизм является вполне себе хорошо описанной заразой европейского происхождения.

2. см. публикацию газеты Что Делать

«Обще-житие, обще-действие, обще-знание» 2009 год

https://chtodelat.org/category/ar_4/nr_8-ar_4/?lang=ru

3. см https://www.facebook.com/nadiaplu

Окончание ее поста на ФБ

На западе же ничего не сдвинулось и все по-старому: есть «активизм», «общественная жизнь», «профессия», «позиция» — четкие ячейки, исходя из которых тебе предлагается опять себя определить перед лицом академии и прессы образца 2010х. Но непрерывный и живой распад всего невозможно поместить ни в какой заранее подготовленный смысловой контейнер. Новые формы сопротивления и самосознания, которые с интересом воспринимаются «здесь», просто не распознаются «там» как значимые.

Верно, что кризис общественной мысли в мире и в прошлые десятилетия состоял в этом требовании готовых, заранее известных ответов, но вот теперь это давление иссякает и — прописью — никогда не вернется на какие-то круги. Не вернется, потому что мотивации объяснять свой опыт внешнему наблюдателю уже нет. Зато ярко слышен, как в эпоху всех перемен, голос пейзажа.

Английская версия текста на и-флакс/English version of the text read on e-flux