Фотограф Евгений Фельдман в течение года ездил по разным штатам Америки, снимая и политические события президентской кампании, и обычную жизнь людей, которые невольно оказались свидетелями переломного момента в истории страны. В альбоме «Супервторник и другие дни недели» хроника предвыборной гонки соединяется с сюжетами из обыденной жизни американцев в 8 городах 8 штатов — от Питтсбурга до Сан-Франциско и от техасской глубинки до небоскрёбов Нью-Йорка.

18 апреля в московском книжном магазине «Додо» состоится открытая встреча с Евгением Фельдманом, где он представит свою книгу и расскажет, что о сегодняшней Америке смог увидеть изнутри.

С разрешения издателей публикуем предисловие к альбому «Супервторник и другие дни недели» Олега Кашина.

Фельдман снимает кино. Я не уверен, что это звучит как похвала для фоторепортера, но чувство фильма возникает практически сразу же и никуда не девается до последней страницы: на обочине сидит девушка головой в колени, о чем-то разговаривают расфокусированные полицейские, или просто какой-то пейзаж, ветряк, торчащий над старыми деревянными телеграфными столбами, каких много в Америке, индустриальный силуэт с двумя фабричными трубами в сумерках — глупо пересказывать фотографии, а кино, наоборот, создано для пересказывания, особенно американское, которое, при всем уважении к европейскому фестивальному стандарту, давно стало эталонным и превратилось в язык.

Фельдман говорит на этом языке, и у него получается — без акцента. Стандарт русского кино на американском материале у нас ведь тоже есть, хотя многие уже забыли фильмы Рижской киностудии с «Нивами», замаскированными под американские джипы, и прибалтийскими мужчинами, сосредоточенно грызущими спичку, символизирующую их шерифский статус. Это было провинциальное копирование голливудских штампов, и это выглядело жалко, но сложившийся набор штампов опасен не только тем, что штампы самовоспроизводятся, но и соблазном сыграть в антиштамп — вы привыкли вот так, и тогда я вам сделаю все наоборот, чтобы вы удивились; удивляться в результате нечему, антиштамп остается штампом. Фельдман, работая над книгой, читал советские тексты в этом жанре — от «Одноэтажной Америки» Ильфа и Петрова до «Лицом к лицу с Америкой», написанной пресс-службой Хрущева. Их не так много, но штамп есть и там — всегда через всю книгу должна идти дорога, соединяющая одинаковые маленькие города, из которых, согласно штампу, состоит настоящая Америка. Дорога Фельдмана, наоборот, соединяет американские мегаполисы, но, что важнее (спишем и это на эффект кино), она пролегает не по пространству, а по времени, и неизвестно, что сильнее, время или пространство, — по-моему, этого сейчас не понимает и сама Америка, достигнувшая в 2016 году вершин политического технологического искусства в очередной президентской кампании и неожиданно опрокинувшаяся прямиком в историю. Драматическое крушение той-что-должна-была-победить и прорыв того-кто-побеждать-был-не-должен в считаные недели поставили страну в принципиально новые исторические условия, и все это происходило на глазах у Фельдмана, который, конечно, мог бы сделать из увиденного идеальный репортаж, но предпочел сделать эту книгу.

Тут, наверное, уже нет ни американской, ни русской специфики — это общечеловеческий феномен репортерства, которое только тогда чего-то стоит по-настоящему, когда оно подкреплено амбициями, но вот какими — этого вам никто не скажет, потому что никто не знает. Есть масса формальных версий, подкрепленных практикой, — репортер хочет стать и становится редактором, или пиарщиком, или писателем, или политиком, но каждый раз обнаруживается что-то не то, как будто это какое-то проклятие, профессия безусловно воспринимается как промежуточное звено в каком-то большом пути, но нащупать этот путь, не ошибившись, просто невозможно. Я, давно уже бывший репортер, не нашел его и, может быть, поэтому с такой надеждой смотрю на Фельдмана и на произведенное им материальное свидетельство найденного пути — собственно, эту книгу. Я, мне кажется, понимаю, как устроен текст, и я вижу, как текст Фельдмана из поясняющего дополнения к фотографиям превращается в самостоятельную сущность, заслуживающую прочтения не из вежливости, а потому что интересно.

Приведенная в движение история всегда обнажает свою первооснову. Для Америки это — фронтир, освоение пространств на стыке даже не цивилизаций, а стихий. Русский журналист десятых годов сам по себе человек фронтира, ежедневно выдерживающий давление не очень приятной российской реальности. Давление среды выталкивает журналиста куда-то туда — пессимист скажет, что на обочину, оптимист (я оптимист) скажет, что на фронтир, на стык политики и истории, а в случае Фельдмана еще и географии.

Соприкосновение с чужой средой дает возможность выяснить, чего ты на самом деле стоишь, конвертируем ли ты, адекватен ли невыдуманной реальности. Фельдман это испытание выдерживает, кажется, просто не задумываясь о нем — мне, русскому под сорок, сегодняшние русские под тридцать (Фельдману двадцать шесть) кажутся каким-то совсем невероятным поколением, по умолчанию находящимся в общемировом, а не только в русском, как мы, контексте. Фельдман эту догадку подтверждает. Зная, как он работает с российским материалом, я вижу, что американский материал не требует от него никакого переключения, и это заражает невероятным чувством свободы — просто посмотрите на фотографии из этой книги глазами члена жюри фотоконкурса о свободе. Окажется, что лишних фотографий тут нет и каждую можно объяснить в том духе, что всех — и нарисованного Супермена на фабричной стене, и человека в мусульманской одежде, тянущегося за кетчупом в кафе, и продавщицу с лопатой у какой-то витрины — всех их увидел человек, свободно перемещающийся между русским и американским контекстами и потому способный видеть именно то, что есть, а не то, что он или, еще хуже, мы хотим увидеть.

Магия свободного взгляда — это действительно нечто, выходящее за пределы обычной репортерской практики. Она разрушает замкнутое пространство профессии, превращая реальность в материал для неважно какого — хоть художественного, хоть научного — исследования, смешивает иронию и пафос, открывает новое небо и новую землю, по которой уже не Америка, а само человечество идет непонятно куда. Но и эта непонятность тоже почему-то становится преимуществом, потому что люди, которым кажется, что они все поняли, в конечном счете всегда оказываются неправы.

Фельдман снимает кино. Не роуд-муви, не комедию и не нуар, но и все сразу одновременно — балансирование на грани всех жанров дает преимущество и репортеру, и художнику, да и просто человеку, которому есть что сказать и который привык думать. Фельдман думает. Фельдман говорит. Фельдман снимает.

Фельдман снимает Америку, мы видим ее его глазами, и в какой-то момент оказывается, что не имеет значения, похожа она на Россию или не похожа (об этом как раз было много споров во время президентской кампании, и мы с Фельдманом тоже спорили, я говорил, что да, он — что нет). В этих образах и в этом языке до такой степени нет ничего чужого, что начинает казаться, будто мы сами живем в этой Америке.