Самюэль Вессьер (Samuel Veissière), канадский антрополог, анализирует движение #MeToo с точки зрения психологии толпы и психиатрии.

Год спустя после апогея #MeToo по-прежнему сложно подвести итоги. Для некоторых, как для французского философа Беренис Леве (Bérénice Levet), автора книги «Освободимся от феминизма!», это движение — гротескная крикатура на женщин, осужденных быть вечными жертвами, и на мужчин, рассматриваемых исключительно как держателей злой власти.

В англо-саксонской же среде распространено мнение, что необходимо и дальше серьезно трансформировать общество, чтобы обеспечить женщинам настоящую безопасность и bien-être (bien-être — «чувствовать себя хорошо») . « Почему мы не можем ненавидеть всех мужчин?» (а надо бы!) восклицает социолог Suzanna Danuta Walters на страницах Washington Post. Писатель-феминист Джон Столтенберг считает, что «маскулинность сама по себе абсолютно токсична», поэтому необходимо полностью от нее отказаться. Другие думают, что достаточно повседневно и повсюду разоблачать «мужчин-домогателей». Журналистка Sonia Sodha на страницах The Guardian публично сожалеет о том, что не все женщины в силах разоблачать своих близких мужчин (и доносить на них) — отцов, мужей, партнеров, братьев: «До тех пор, пока мы будем продолжать любить домогателей, мы, женщины, являемся их соучастницами».

Я не собираюсь здесь оценивать результаты движения #MeToo в деталях. Действительно, мужчины, при некоторых обстоятельствах, значительно больше способны на акты сексуального насилия. Но нужно рассматривать проблему глубже. Нужно отметить, что в предлагаемом нам современном архетипе маскулинности нет никаких нюансов, также и то, что мы не хотим признать, что от женщин тоже может исходить насилие — прежде всего психологическое.

В этой связи интересно наблюдать, как проходит процесс фрагментации и поляризации в обществе. Это особенно верно, когда в социальной экологии возникает новое поле конкуренции за символическое благо социального престижа и конкуренция между группами в связи с этим усиливается.

Напряжение между группами начинается обычно изнутри, затем постепенно формируются новые враждебные классы, и проигравшие в этой борьбе, если говорить о нашем случае, обрели статус «домогателей», «сексуальных хищников». Когда в обществе социальные роли ясно прописаны и хорошо исполняются всеми его членами, то, что можно было бы считать несправедливым (доминирование одних над другими) — в тот или иной исторический момент — может пройти незамеченным, даже в течение долгого времени. Когда все играют предписанные им роли, некое психологическое предубеждение, служащее оправданию этой системы, побуждает нас чаще всего не сомневаться в ней. К тому же наше навязчивое стремление приобрести статус и социальный престиж укрепляет эту систему, ведь стоящие внизу пирамиды восхищаются теми, кто находится наверху и хотят им подражать. Поэтому такие системы, как рабовладение и феодализм, которые кажутся сегодня такими несправедливыми, продолжались века без особых потрясений.

Но вернемся к нашей охоте на побежденных.

Чтобы лучше понять этот странный закон психологии толпы, предлагаю рассмотреть один отрывок из Токвиля, блестящего французского дипломата и политолога XIX века, известного своим исследованием демократии в Америке и социальных трансформаций конца Старого режима (Ancien régime) во Франции. Токвиль говорит, что в момент революции 1789 года условия жизни бедных на самом деле были намного лучше, чем в прежние века (когда они, казалось, не осознавали угнетения), и юридическая власть аристократии была сильно ослаблена. Многие факторы — экономическое восхождение буржуазного коммерческого класса, быстрое распространение идей Просвещения благодаря книгопечатанию — способствовали сначала постепенному, а потом все более быстрому закату королевской власти. С 1780 года начинается процесс исчезновения привилегий и политического влияния аристократии, тогда как в народе развивается устремление к социальной мобильности, по примеру буржуазии. Если класс мелких торговцев может добиться высокого статуса и богатства, то почему этого не могут и другие?

Пример с Французской революцией помогает понять меняющиеся условия, которые сделали возможным появление #MeToo. За последний век условия жизни женщин и возможности их самореализации значительно улучшились. В западных демократиях юридические привилегии мужчин были полностью отменены, тогда как практика позитивной дискриминации в отношении женщин стала нормой (специальные гранты для женщин, политика принятия на работу, гендерные программы, преобразование системы воспитания и образования, обязанность для всех быть феминистами и т. д.). В народной культуре (culture populaire) перестали цениться достоинства, ранее оцениваемые как мужские — сила, выносливость, достоинство, способность защищать, самоотверженность. Результатом явилось исчезновение положительной мужской модели поведения. Это привело к исчезновению признательности общества к мужчинам.

Перестали цениться достоинства, ранее оцениваемые как мужские — сила, выносливость, достоинство, способность защищать, самоотверженность. Результатом явилось исчезновение положительной мужской модели поведения. Это привело к исчезновению признательности общества к мужчинам

В книге Manning Up (2011) американский социолог Kay Hymowitz отслеживает на примере американского телевидения и фильмов 1990-2000х годов появление нового мужского архетипа loser.

Мужчина-loser — это новый миф, это доминирующая сегодня модель мужского поведения, это тот «образ себя», с которым американские подростки и молодые люди росли с 90х годов.

Персонаж Гомера Симпсона прекрасно воплощает этот мужской стереотип — глупого, импульсивного, хвастливого, неумелого, неспособного обходиться без своей умной жены. Барт Симпсон, его сын, тоже рассеян и бестолков, а вот его сестра Лиза просто образец таланта и добродетели, как и их мать.

С 90х годов в нашей культуре возник новый архетип мужчины-ребенка, его настойчиво распространяют в кинематографе и глупых телесериалах — это персонажи таких известных актеров, как Ben Stiller, Adam Sandler, Seth Rogen, John C.Reilly и Will Farrell. В этом современном мифе архетип мужчины-лузера всегда сопровождается образом умной решительной женщины, которая необходима ему, чтобы справиться с проблемами.

Миф о мужчине-который-нуждается-в-женщине не нов, он транскультурен. Возьмем пример Lienü Zhuan — это самый старый в истории учебник по «женскому воспитанию». В этой книге, составленной в Китае примерно к концу династии Хань (в начале первого века нашей эры), пишется о необходимости мудрого вмешательства женщины в тех случаях, когда сын, отец, муж или правитель сходят с пути добродетели.

Миф о мужчине-который-нуждается-в-женщине не нов, он транскультурен.

В такой перспективе нет ничего ненормального. Психологические науки уже показали, что мужчины в среднем наделены меньшей эмпатией (менее способны понять и почувствовать нужды и намерения других), более импульсивны и более склонны к саморазрушению, чем женщины. Социализация, часто представляемая современным феминистским дискурсом как виновник разности в поведении полов, если рассматривать ее с точки зрения эволюции, позволяет нам культивировать так называемые «мужские» и «женские» роли, которые прекрасно взаимодополняются, и это является условием воспитания психически уравновешенных детей. Поэтому дофеминистские культуры строились на определенной гордости каждого пола, на подчеркивании их специфики, и это позволяло избегать необходимости «соревнования» мужчин и женщин в чем бы то ни было.

Массовый приход женщин на трудовой рынок и в политику привел к тому, что женщины стали конкурентками мужчин и, более того, даже вытеснили их из некоторых сфер занятости, где мужчины раньше доминировали. Это привело к определенной напряженности между полами.

Рассмотрим этот контекст, в котором происходит девальвация мужчины как такового. Привычное и естественное стремление мужчин завоевать статусное положение, вести себя в соответствии с их биологическими и физическими преимуществами — пользоваться физическим превосходством, энергией, любовь к риску — высмеивается и осуждается, рассматривается как что-то патологическое, то есть сама маскулинность представлена как болезнь, как патология. И это при том, что мужчинам приходится жестко конкурировать с женщинами, которые в среднем имеют более высокое образование, они более валоризованы в обществе, при приеме на работу зачастую проводится позитивная дискриминация в пользу женщин, они легче адаптируются к меняющимся условиям и т.д.

То, что большинство не видит в этом никакой беды, свидетельствует о нашем ослеплении и непонимании законов психологии толпы. Мы более склонны осуждать и наказывать проигрывающих (мужчин), а не выигрывающих (женщин) этой системы. Мы придаем добавочную ценность негативному, а не позитивному. Мы предпочитаем распространять повсюду предупреждение об опасности мужчин, зная, что эта опасность фиктивна. Эта тенденция психологии толпы совершенно пертинентна в случае с #MeToo.

В соответствии с психологией толпы мы более склонны осуждать и наказывать проигрывающих (мужчин), а не выигрывающих (женщин) этой системы

Действительно, наши умы и наши культурные представления имеют тенденцию больше ориентироваться на негатив — предупреждение об опасности легче распознается и легче усваивается при обучении, чем позитивная информация. С точки зрения культурного обихода это означает, что мы всегда имеем больший консенсус на том, что мы будем считать Табу, чем на том, что считать Священным (le sacré). Люди всегда предпочтут считать, пусть и бездоказательно, что кто-то или что-то представляет для них угрозу и быть осторожными, до тех пор пока не получат доказательств противного. Эта тенденция к предварительному негативному восприятию и культура разоблачения ярко характеризует то, как общество относится сегодня к мужчинам.

Я не хочу сказать, что все было лучше, когда женщины сидели дома. Вклад женщин в политику, науку, искусство и другие важные сферы огромен. Верно также, что некоторое количество важных постов занимают по-прежнему почти исключительно мужчины — а именно в политике, в некоторых отраслях наук, во главе крупнейших предприятий. Это воспринимается сегодня как несправедливость, тогда как тот факт, что абсолютное большинство низкооплачиваемых индустриальных рабочих мест и количество смертей на работе представлено исключительно мужчинами, таковым не считается. Это свидетельствует о странных предпочтениях нашего общества.

Феминисты, напротив, могли бы радоваться тому, что так мало женщин среди директоров крупнейших международных компаний — это буквально психопатические условия выживания, нечеловеческие по уровню психологического напряжения и презрению к человеческим проявлениям, по количеству отдаваемого времени, невозможного совмещать с семейной жизнью.

О чем говорят факты «насилия по отношению к женщинам», ставшие известными широкой публике благодаря сторонникам #MeToo ? Как их расшифровать?

Здесь возможны четыре гипотезы:

1. Акты сексуального насилия существовали всегда, но в прошлом жертвы были обречены на молчание, сегодня же стало возможно не только говорить об этом, но и наказывать виновных.

2. Культурные и индивидуальные ожидания относительно того, что называют сегодня абьюз, сильно изменились, и это привело к современной культуре гиперчувствительности, виктимизации без особых на то причин, сверх-бдительности.

3. Некоторые мужчины стали больше склонны к неконтролируемым актам, потому что у них исчезла ясная позитивная модель мужского поведения.

4. #MeToo стало иррациональной охотой на ведьм, нацеленной на определенный класс людей, которые оказались объектом молчаливой (замалчиваемой) дискриминации.

Правда о #MeToo, вероятно, в различной степени включает в себя все эти четыре суждения, а также, возможно, и многие другие.

Вместо того, чтобы искать успокоения в племенных идентичностях, подтверждающих наши страхи (мужчина — сексуальный хищник, женщина — его вечная жертва), мы должны принять другое правило, основанное на знании психологии толпы. Исследования о кампаниях охоты на ведьм с целью устранить нежелательных членов общества показали, что большинство людей не очень верят в то, что им внушают. Чем больше публичных обвинений, судебных расследований, наказаний, тем меньше верит общество в существование предполагаемого «врага».

Однако ключевая разница здесь в том, как приводятся в исполнение правила наказания. Когда система наказания становится тотальной, неверящие боятся публично защищать обвиняемых. Когда силы, развязавшие охоту на ведьм, происходят из немногочисленного класса военных, которые регулярно терроризируют массы (как Пиночет в Чили, например), люди склонны скрывать свое несогласие и защищаться между собой. Когда же доминирующая форма мышления распространяется в обществе настолько, что везде прячутся информаторы и честно верующие идеологи, в том числе и в частной жизни (как в Восточной Германии), страх поселяется еще глубже, ибо не исключена возможность, что на вас могут донести даже самые близкие друзья или родственники. Эти системы органического доминирования Ханна Арендт называет «террором». В системе «террора», говорит Ханна Арендт, страх испытывают даже палачи.

Я вспоминаю Ханну Арендт каждый раз, когда феминистки призывают женщин «следить» за своими братьями и сыновьями, а также каждый раз, когда какой-нибудь ненормальный объявляет, что женщины — это враги мужчин.

Эта статья выходит за рамки простой критики движения #MeToo. Это приглашение к умеренности — для тех, кто уверен, что находится «с хорошей стороны Истории» и думает, что идентифицировал врага. Каждый раз, когда вы чувствуете, что вас потянуло «восстановить справедливость», или что все внутри вас отзывается на примитивный позыв «наказать», вспомните о том, что для того, чтобы сопротивляться коллективному насилию, требуется большая смелость и умение господствовать над своими влечениями.

Перевод Эллы Дюбуа

Оригинал можно посмотреть здесь