Выдающийся немецкий философ Иммануил Кант некогда дал ответ на вопрос о том «Что такое Просвещение?» в одноимённой статье: оно есть мужество пользоваться собственным разумом. Спустя 20 лет, Георг Гегель в «Феноменологии духа» дал иной ответ, рассуждая об истине просвещения, борющегося с тем, что ему представляется обскурантизмом, мракобесием — но по логике единства противоположностей самого переходящего в предмет своей ненависти и осмеяния.

К чему, однако, нам, живущим в России 21-го века, вспоминать о том, что думали немецкие философы по поводу просвещения? Конечно, у нас тоже уже более десяти лет разного рода просветители старательно стремятся донести до народных масс последние достижения современной науки, а некоторые из них ведут борьбу с религиозным и и иным антинаучным мракобесием. Но зачем нам обращать на всё это внимание, если действительное просвещение, в котором нуждаются народные массы — это просвещение марксистско-ленинской философией, за пределами которой лежит «тьма внешняя» буржуазных идеологий, предрассудков, оппортунизма и ревизионизма!

Такого рода рассуждения на постсоветском пространстве продолжаются с самого момента его возникновения, и по структуре, очевидно, мало чем отличаются от естественно-научного — а также исторически имевшего место во времена Канта и Гегеля просвещения, которому они посвятили упомянутые тексты. По этой причине мы можем вести речь не столько о противоположности между популяризацией достижений естественных наук, имеющей в своей основе философию позитивизма, и популяризацией достижений марксизма, имеющего в своей основе философию диалектического материализма, несмотря на то, что первые считают марксизм нефальсифицируемой и потому ненаучной теорией, а марксисты считают позитивизм формой субъективного идеализма, а просветителей, опирающихся на него, погрязшими в болоте буржуазной идеологии — а скорее о структурном сходстве между теми и другими, выражающемся в следующей структуре:

1. Полагание себя носителями конечной истины. В самом деле, как просветители-естественники, так и представители провещенческого марксизма, действуют так, как если бы были убеждены в том, что ими достигнута некая истина, притом её устройство таково, что её можно освоить целиком и полностью в течение двух-трёх-пяти лет, и дальше остаётся только повторять её и транслировать окружающим.

2. Полагание публики нуждающейся в просвещении. Сами окружающие трактуются как те, которым знания этой истины не хватает — а также не хватает желания это знание как можно скорее приобрести. В этом отношении просветители обоих мастей подозрительно приближаются к религиозным активистам, имеющим обыкновение ходить по квартирам и предлагать гражданам поговорить о боге, вследствие терзающей их заботы о спасении души своих ближних.

3. Полагание иных школ мысли носителями чистого заблуждения. Собственно, для позитивистов такими являются все направления, не подпадающие под критерий фальсификации, придуманный К.Поппером в прошлом веке. То, что по этому критериями научными не являются не только математика, история, экономика и психоанализ, но и сам критерий Поппера не предполагает эксперимента, которым он мог бы быть опровергнут, его приверженцев обычно не смущает. Аналогично просвещенческие марксисты, вычитывая в текстах Маркса, Энгельса, Ленина и Троцкого (Мао, Сталина — в зависимости от взглядов группы) критику буржуазных идеологий, первым делом распространяют её на все ведомые им направления мысли, которые под эту критику подходят.

4. Отсутствие рефлексии о собственных основаниях. Как уже было отмечено, агитационная деятельность, определённая в качестве несомненной и жизненной потребности, исключает всякое сомнение и рефлексию о собственных основаниях, трактуемые как признак слабости и предательства в момент, кгогда нужно действовать. Чем вызвано это навязчивое стремление немедленно и без раздумий действовать, мы увидим во второй главе, а пока что просто отметим его наличие как факт, общий для обеих просвещенческих групп в современной России.

Вместе с тем, последний пункт имеет ключевое значение для развёртки понимания, чем же в действительности является просвещенческая идеология, и что за функция несомненности лежит в её основе. Для двух представленных видов просвещенчества, мы имеем дело с двумя родами несомненностей: несомненностью факта и несомненностью авторитета. Вместе с тем, несомненность факта, на которую опирается пропаганда просветителей-позитивистов, в действительности является вещью чрезвычайно сомнительной, и предполагающей определённого рода интеллектуальное мошенничество, отсылая к метафизическому различию естественного и искусственного, причём первое трактуется как истинное, достоверное и уже- всегда данное, тогда как искусственное трактуется как нечто наигранное, поддельное, недостоверное, уклоняющееся от исходной истинности и простоты. При этом самим просветителям-позитивистам хорошо знакомы конкретные проявления данного различия в его явной — фактической — форме. Суждения типа «ГМО вредны, потому что искусственны», «Натуральные продукты полезны, потому что естественны» многократно опровергались и продолжают опровергаться просветителями, характеризующими себя в данном случае как скептики и рационалисты. Однако, сами их опровержения работают благодаря сопоставлению фактов, которые доказывают, к примеру, что тот вред, что приписывается генно-модифицированным продуктам, в действительности не может иметь места благодаря механизмам работы генов, функции которых для этого в большинстве случае слишком конкретны; или что предположение, что иудейский бог Яхве сотворил Землю шесть тысяч лет тому назад опровергается анализом скорости распада радиоактивных изотопов, и так далее.

Проблема заключается в том, что рассмотрение фактов как конечных единиц опровержения и доказательства, само не опирается ни на какие факты, а также игнорирует языки описания, в которых факты производятся качественно различным образом. Иначе говоря, невозможно привести такой факт, который бы подтвердил или опроверг предположение о том, что теории должны доказываться или опровергаться исходя из тех или иных фактов. А также невозможно свести многообразие возможных языков описания к некоему единому мета-языку, описание в котором было бы эквивалентно абсолютно адекватной «точке зрения бога».

Попытка представить в качестве такого метаязыка биологию, на практике ведёт к биологизаторству, к переносу биологических интерпретаций в общественные науки, к попыткам свести сложные сети взаимодействий к единичным фактам, интерпретированным заранее предвзятым образом. Например, биологизаторское предположение, что секс встречается повсеместно, обусловлен генетическим кодом, выражающимся в анатомической структуре тела, значит представляет собой инстинкт, а значит, инстинкты есть у людей — из какой цепочки утверждений, а также ей подобных, тянутся претензии и всё остальное общество, вместе с языком, культурой и экономикой интерпретировать как естественное, биологическое явление. Подобный вздор, впрочем, опровергается во-первых тем, что сексуальность и у животных развивается в процессе их эусоциализации, во-вторых, реализуется в общественной среде, а в-третьих, всё же требует обучения, так как половой контакт в различных культурах встроен в очень различные системы общественных институтов и практик.

Чтобы объяснить данное явление без редукционизма, здесь подошла бы терминология Бруно Латура, который пишет о природно-общественных гибридах. Читая его книгу «Нового времени не было», можно задаться уже другим вопросом: какая тут может использоваться биологическая терминология, если для того, чтобы её выработать, нужно, чтобы биологи, занимающиеся данной проблемой, были грамотны в материалистической диалектики и не скатывались в биологизаторство, работая уже, по сути, не в области биологии, а на стыке биологических и общественных наук, при том что терминологический аппарат, насколько мне известно, для данной области до сих пор не разработан. Что-то можно вычитать у Латура, Делёза или Маркса, но доводить до ума надо самим.

Столь же «обоснованной» является и позиция «марксистов», апеллирующих к авторитету Маркса, чтобы заклеймить тех, кто представляется им «постмодернистами» как «субъективных идеалистов». Чтобы понять, допустимо ли такое отождествление, рассмотрим отдельно, в чём заключается точка зрения субъективного идеализма, в чём — постмодернизма, и в чём — ряда авторов, относимых к нему безо всяких на то оснований.

Что такое субъективный идеализм?

Чтобы понять, в чём заключается позиция субъективного идеализма, можно привести анекдотический пример, будто бы имевший место в Вологде лет пятнадцать тому назад: некий студент перед экзменом, вместо того, чтобы учить физику, всю ночь смотрел фильм “Матрица”. А когда пришёл на экзамен утром, и выяснилось, что он ничего не знает, то вместо того, чтобы отвечать на билет с вопросами, он улёгся на стол, закрыл лицо руками, и стал стонать: “Этого всего нет, это матрица!”

Ясно, что студент — безответственный субъект университетского дискурса, доведший себя до полного нервного истощения. Однако существует ряд софистов, иногда ошибочно именуемых “философами”, которые утверждают практически то же самое, что и тот анекдотический студент: будто бы мира вне нашего сознания не существует, а он нам только кажется. Таких софистов, отрицающих существование объективной реальности, называют иначе субъективными идеалистами, или солипсистами, что суть одно и то же. Классическими примерами солипсистов были философ Рихард Авенариус и физик Эрнст Мах, ошибочность мировоззрения которых была детально, хотя и не до конца разобрана В.И. Лениным в работе «Материализм и эмпириокритицизм». Примечательно, что субъективно-идеалистическая линия Маха и Авенариуса продолжается через Венский кружок, тексты Рассела и Виттгенштейна, Поппера, Куна и Фейерабенда к современным российским «просветителям», которые ссылаются на перечисленных софистов, в той или иной форме отрицавших существование объективной действительности, являющейся необходимым условием существования того самого естествознания, плоды которого они претендуют популяризировать.

Что такое постмодернизм?

Автором и главным представителем данного направления был и остаётся французский философ Жан-Франсуа Лиотар, выдвинувший в своей книге «Состояние постмодерна» гипотезу о том, что некие люди — их число автором не приводится — перестали верить в так называемые «метарассказы» или «метанарративы» — то есть рассказы об устройстве мира в целом, к которым автор свёл объективное существование универсалий. Если бы этой гипотезе соответствовали хотя бы какие-нибудь факты в действительности, то Лиотара можно было бы похвалить за вклад в развитие научной картины мира и актуальной философии. Однако в его книге, как и в других работах не содержится никаких доказательств о том, что объективное существование, к примеру, истины или природы сводится к рассказам об их существовании, как в случае с религиозными идеями, или что от прекращения веры в законы физики они могут перестать работать, или в то, что значительное число людей — а не один лишь только Жан-Франсуа Лиотар прекратил в них верить.

Проблема заключается в том, что в расхожем смысле к данной философии, действительно подпадающей под определение субъективного идеализма, поскольку наступление целой исторической эпохи сводится к изменению образа мыслей одного-единственного человека, а также отрицается существование объективных данностей, присовокупляют ряд авторов, придерживавшихся прямо противоположных воззрений: Ролан Барт, Жан Бодрийяр, Мишель Фуко, Жак Лакан, Жак Деррида, Феликс Гваттари, Жиль Делёз, и даже Славой Жижек — все без разбора зачисляются в «постмодернисты». В то же время, чтобы убедиться в необоснованности такого объединения достаточно беглого знакомства с их основными идеями

Ролан Барт — критиковал идею автора как метафизического источника смыслов, восходящую к религиозным представлениям о нематериальной душе, не зависимой от материальных процессов деятельности и физиологии центральной нервной системы.

Жан Бодрийяр — критиковал платоновскую идею потустороннего мира, в котором будто бы прежде и независимо от действительных вещей хранятся их идеальные образцы, которые сами либо при помощи бога проецируются в действительность, рождающуюся от соприкосновения идей с неоформленной материей. Для этого развивал учение о симуляции, то есть возникновении вещей без идеальных оригиналов, что является основой всякого материалистического мировоззрения.

Мишель Фуко известен тем, что исследуя историю тюрьмы, клиники, науки, сексуальности и других социальных институтов, обнаружил их подчинённость интересам буржуазии и буржуазного государства. К примеру, так называемые сумасшедшие дома возникли как места заключения субъектов, не вписавшихся в буржуазное общество, сопротивление которых произволу и определяли как сумасшествие, и т.д.

Жак Лакан — психоаналитик, доказывавший объективность бессознательного и его опосредованность знаковыми системами, с чем согласится любой грамотный психолог, не страдающий биологизаторством, и не стремящийся свести всю психику к физиологии головного мозга.

Жак Деррида — философ, занимался различными проблемами, в том числе критикой метафизических представлений о языковой деятельности как прежде всего здесь и теперь звучащей речи, а не в письме, благодаря которому спектр смыслов фиксируется в пространственном измерении для любого числа читателей и способов прочтения.

Феликс Гваттари и Жиль Делёз — психоаналитик и философ, проводившие второй синтез марксизма и психоанализа, разработали учение о бессознательном измерении исторического процесса, критиковали капитализм, идеализм и религию как реакционные институты, тормозящие социальный и научно-технический прогресс.

Славой Жижек — современный марксист и психоаналитик, занимается критикой капитализма и его безграмотных критиков, к числу которых относятся те, кто считает всех перечисленных выше авторов приверженцами субъективного идеализма в трактовке Лиотара, то есть постмодернистами.

Кого же способны просветить люди, которые сами не в состоянии прочесть и понять смысл критикуемых текстов? Какие ещё удивительные открытия ими были совершены на ниве критики антинаучных заблуждений? Об этом — в следующих статьях.