«Маленькое красное платье», как кинополотно Питера Стрикленда было незамысловато окрещено российскими прокатчиками, на деле представляет из себя не просто «сатиру на меркантильность», как писали в паре-тройке статей об этом фильме, да и фильм не о платье, а о ткани, своего рода почти Латуровской сети объектов.

Само название буквально переводится как «В ткани», с коннотацией производства, рабочего процесса (см. этимологию Fabric). Фильм не о платье, ровно в той же степени, в которой многие фильмы не «о» главном герое, а «с» его участием. Так и здесь, платье по большому счету является главным героем, находясь в сети равноправных объектов, вовлеченных то в консьюмеристские ритуальные практики, то в производственный процесс.

Дискурс фильма — репрессивная капиталистическая мифология, охраняемая консюмеризмом. Мифологично происходящее в строго Бартовском смысле — знаки уже перестали быть знаками, а стали в свою очередь означаемыми, которые выражены новыми знаками. Это складывается в сакральную систему.

Свободная от работы жизнь работников магазина заключается в ритуалах, то связанных с сексуальной девиацией, то с тотальным одиночеством и замкнутостью, то есть полным исключением себя из каких-либо систем, в этой точке являет себя репрессивность системы, а затем и почти тюремная невозможность выхода из нее.

Как и любая репрессивная система, наказание потенциальных беглецов происходит тонко, на формальном уровне, как в случае с Шейлой. Она явно не вписывается в консьюмеристский цикл, при чем причина этого явно не в нехватке денег, так как распродажи она не посещает, а наоборот относит ненужные вещи в специальные для них места. За это ей (полагаю, отсылочка к Постороннему Камю) на работе высказывают по поводу доведенных до крайности формальных ошибок вроде кивка или «неправильного» рукопожатия. Исправить эти ошибки предлагается при помощи сценки, разыгрывая которую, мифологическая система может сращиваться с внекапиталистическим дискурсом, так как сценка может конструироваться и из внесистемных элементов в том числе.

Абсолютно равноправный (напомню) объект всей сети — платье — цвета «Artery red» пытается поглотить Шейлу, чему пытается помешать единственное полностью внекапиталистическое существо практически варварского (в потребительской системе ценностей) типа — пес, пытающийся разорвать платье, который, само собой, устранен системой уже на следующий день.

Во сне система говорит с Шейлой, концептуализируя то, что «Краска долговечнее плоти» (цитата из сна).

Реджи (второму получателю платья) платье попадает не из изначального магазина, который, судя по всему, является своего рода церковью адептов мифологии фильма, а из вторичного магазина, что, в свою очередь в дальнейшем разгневает\испугает\оттолкнет работницу\жрицу магазина, ведь секонд-хенды, вторички и т.д. выписаны из процесса производства, который, как мы в очередной раз, но окончательно увидим перед титрами, находится в основе мифологической системы.

Второй получатель платья находится ближе к уровню производства, нежели Шейла, так как работает непосредственно с механизмами, а потому имеет комическую способность доводить до своего рода оргазма вовлеченных в систему людей своими рассказами о том, как и что функционирует, это перестраивать сеть в небольшую интимную подсеть, где отношения между объектами становятся теснее, не выходя при этом за капиталистическую парадигму. Вылетев с работы за то, что не провел по кассе ремонт (детали для которого приобрел сам, а не в компании), Реджи пытается безуспешно получить кредит, описывая свой сон, явно намекающий на отсутствие в системе места для безработного.

Под конец объекты сети — покупатели магазина — выходят из–под контроля, система дает небольшой сбой, в результате чего платье сжигает магазин, приводя все к балансу, ведь основные уровни находятся внизу, производство продолжается, а распродажа будет длиться вечно.