2. Есть такой писатель или журналист Евгений Норин, который написал две книги про войну в Чечне. Выход второй части исторически совпал с началом войны, автор радикализовался. Но по ходу повествования в самих двух частях постепенно, возможно, пытаясь сближать «форму и содержание», Норин всё больше и больше терял всякое сострадание к «не своим», доходя до настоящего злорадства. Не могу сказать, что в самом начале первой части было очень много сострадания и восприятия «не своих» в первую очередь как людей, но ближе к концу их не было ни в каком виде. Настоящее положение дел – это в значительной мере вызов не стать Евгением Нориным последних глав его книги. Маленькая часть ответа на этот вызов (продолжать видеть в Х человека с ногами, болью и смертью) заключается в дурацкой способности «быть на месте другого». Поэтому в тексте нет упоминания всего того, что мы можем прочитать в Медузе или Медиазоне (что в реальности, безусловно, присутствует) – если писать такой текст, эта задача становится почти невыполнимой или даже бессмысленной. Иными словами, пошёл я нахуй.
Наверное, никому нет дела, но я оставлю пояснение к тексту. Почему вообще состоялся текст об этих людях:
1. Свой опыт у меня закончился, а написать текст об опыте других людей попросту невозможно. Написать о настоящих жертвах будет означать украсть их опыт, присвоить, я сознаю это и не позволяю себе этого. Наверное, когда я пишу об опыте тех, о ком я пишу, я тоже делаю присвоение, но маловероятно, что найдутся те, кто придут говорить за этих людей, всерьёз беспокоиться о том, что у них украли опыт. Ещё менее вероятно, что придут сами эти люди.
