тишина
— какая самая демоническая нота?
— может D?
— а как же Deus?
разговор, подслушанный в консерватории
сам характер того, как всё это стало возможным, уже имеет немалое значения для вхождения в тему. всё началось под землёй. в андеграунде. мы встретили ар.п. в подземном переходе, он позвал нас на концерт, на котором собирался выступать несколько дней спустя. из этого приглашения, мы переместились в день события. концерт проходил в подвале консерватории. переход из одного подземелья в другое и связь этого события через один нарратив указывает, что дело происходит где-то «под».
как живо обыденное мнение, так и живо то, что бессознательное мы порой путаем с подсознанием и эти два концепта не различаем. стоит уточнить, что под первым мы понимаем особый как-бы-язык, пересекающийся с вербальным, но слышащийся и за пределами «словесной речи», подсознание же понимается как мифическое пространство, где всё вытесненное существует на виду в виде образов, как реальных, так и умозрительных.
бессознательное — симптом / подсознание — символ.
то, что дело происходит в подвале, и то что свое начало это событие обрело в подземелье, сообщает: здесь есть общее на уровне символа, который можно трактовать как подсознание. из этого символа мы можем, используя обыденное мнение, говорить и о бессознательном. так или иначе, их любимое занятие одно и то же — сообщать правду путём обмана.
нас интересует правда. правда заключается в правильно поставленном вопросе. наш вопрос — что такое музыка? стоит уточнить, что вопрос адресован одному конкретному выступлению, на которое падает задача — миссия бытия — отвечать за всех.
вопрос «что такое музыка?» — подвопрос более общего вопроса «что такое искусство?»
искусство — созидание невозможного.
итак, что такое музыка?
скажем сразу, что ответ на этот вопрос, как и на общий, имеет отношение к «процессу». осторожно предположим, что музыка — это производство тишины.
первое, с чем сталкивается музыкант — это поиск и исполнение того звука, которым звучит его современность. любая музыка выходит из эмбиента. ambiēns («going around»). слияние с окружением позволяет музыке, отзеркаливая мир, мимикрировать под него. это необходимо, чтобы скрыться — стать незаметной, скрыть свои швы. в индустриальную эпоху это звук промышленности, в современную это звук футуризма, конечно, современного футуризма, связанного с «образом будущего» — цифра. сложно представить современную музыку без опыта кинематографа. соединение частей музыкального произведения происходит скорее по законам киномонтажа, нежели чем по музыкальной логике или гармонии. характер некоторых звуковых образов носит на себе отпечаток кадра или сцены. но, помимо кинематографичности, звук города, промышленный звук никуда не делся: это и ритм транспорта, и системы жизнеобеспечения, и словесный гул, бездомные грызуны (мыш).
современная музыка, даже академическая, часто использует компьютерные технологии. это уплотняет связь с «образом будущего». то что сливается со всем и звучит так, что неотличимо от эмбиента современности, то не звучит. оно производит тишину.
современная музыка производит звуки, которые невозможно назвать выражением чувств. у человека нет таких чувств, которые можно соотнести со звуком «авангардной музыки». это изъятие эмпатии открывает интеллигибельность. стоит обратить внимание на общую тягу современного искусства в самом широком его понимании к рационализации и концептуализации. связано ли это с тем, что мы поумнели или с психотической ориентацией современного субъекта?
так или иначе интеллигибельность является одним из способов производства тишины. интеллигибельность в музыке делает её настойчивой, немного навязчивой, вытесняющей в тишину.
усталость, эстетическая усталость от музыки, позволяет нам как-будто-не-слышать её, находя место её тишины в собственном мышлении. с осторожностью эти черты характерны для нойзовой музыки.
это уже не тот «музак», который ассоциируется с музыкой в кафе, чьё назначение — быть неприметной. сегодня это создание плотного, напористого и бесчувственного, но очень эффектного потока, шквала диссонансных звуков и расходящихся троп каждого участника оркестра.
вся эта часть существует до тех пор, пока она не даёт свой концептуальный ответ на вопрос о природе музыки, вызывая эстетическую усталость, позволяя погрузиться в мысли. любое хорошее произведение — отчасти рефлексия над видом искусства к которому оно относится.
обращение к мышлению, к неожиданному мышлению, к мышлению, позволяющему услышать невозможное (слышать в музыке то, чего там нет — собственные мысли) — это и есть тишина в ещё одной из своих ипостасей.
далее, достигнув этой своей задачи, музыка становится чем-то «чувственным», чем-то выразительным, «идеальным». её отрыв становится эмоционально наполненным. жизнь внешняя сливается с внутренней, сознание опустошается, ощущается единство, единое. музыка начинает вызывать медитативное состояние. шуньята.
преисполненность чувств от музыкальной экспрессии вторит оргазму, который есть то, где нас нет со всем. пустота нирваны.
это иная сторона тишины — тишина обнятая.
она слышится в средневековых или «классических» проигрышах, в четком ритме, в солировании.
ещё один вид тишины — это возвращённая тишина. она возникает когда стена звука не имеет мест своего разрыва, то есть музыка не работает с ритмом или с аритмичными пустотами буквально (как это делает, к примеру, Мередит Монк), а наоборот не допускает проблесков тишины в реальность исполнения, в реальность зала. музыка звучит непрерывно.
производство разных ипостасей тишины это, конечно, не сущность всей музыки, но одна из её попыток прикоснуться к невозможным явлениям, которые составляют сущность искусства вообще.
под тишиной мы понимаем вовсе не буквальное отсутствие звука, а определенный способ выйти в
(мыш)ление во время концерта… 20.09.21
автор текста григорий комлев ◯ иллюстрации александра полякова (grace lyon)
текст написан специально для паблика Rosas — https://vk.com/rosarium.mundi