Витгенштейн как консервативный мыслитель
Перевод статьи Эндрю Лагга (профессор в университете Оттавы), одного из исследователей Людвига Витгенштейна
Хотя Витгенштейна часто изображают как радикального, даже революционного мыслителя, о нём также часто говорят как о причастном к политическому консерватизму. Его поздняя философия, например, была связана с австрийским и немецким неоконсерватизмом, а его «консерватизм» противопоставлялся марксову радикализму; он даже интерпретировался как охватывающий «всю категориальную структуру консервативной мысли». [1] Конечно, никто не считает, что он отстаивал консерватизм так, как это делали Бёрк или Дизраэли; скорее, его мышление носит консервативный оттенок. Мы должны думать, что он скорее намекает, чем заявляет о предпочтительности консерватизма, и, возможно, даже даёт ему новое и более глубокое обоснование.
Такие интерпретации Витгенштейна полезны хотя бы потому, что служат противоядием от широко распространённого мнения, что он был заняты лишь академическими вопросами. Да, было бы ошибкой игнорировать его озабоченность техническими проблемами, но имейте ввиду: он занимался не только изучением логики и языка, а большая часть его мышления была сконцентрирована на глубоком интересе сознанием, обществом и культурой (в широком смысле этого слова). [2] Витгенштейн, возможно, не говорил о политических делах явно, но было бы действительно странно полагать, что его рассуждения касательно других тем не имели никакого социального или политического подтекста. Кроме того, размышления об этом вопросе, вполне могут помочь прояснить общую направленность его мысли; её значение для философии сегодня.
По мнению ряда исследователей, консерватизм Витгенштейна проявляется в его пессимизме, его неприятии современной культуры, его любви консервативных авторов, его покорном отношении к установленному авторитету, в его стремлении к этическому миру и религиозным рамкам. [3] Как уже не раз отмечалось, Витгенштейн в высшей степени презирал модернизм и прогресс. Для него искусство было вырождением, а сама интеллектуальная жизнь обанкротилась; мы живём в эпоху отсутствия культуры и имеем мало надежды на будущее. Кроме того, есть ещё пару фактов: он был глубоко пронизан «Закатом Европы» Освальда Шпенглера и «Братьями Кармазовыми» Достоевского. Также, мы не должны забывать о том, что Пол Энгельманн, хорошо знавший Витгенштейна, описал его так: «Был лоялен ко всем законам, будь они религиозными или общественными». [4]
Можно, однако, так же легко собрать воедино картину мира Витгенштейна, в которой он предстаёт как человек, стремящийся перестроить мир с помощью устоявшихся образов, но не предписаний. С этой точки зрения, аскетизм Витгенштейна и его настойчивое требование ценности ручного труда свидетельствует о его радикальном темпераменте характера, как и его отказ от лукавства и притворства. Энгельманн, может быть, прав насчёт лояльности Витгенштейна к авторитету, но надо помнить, что он был точно так же впечатлён его «кропотливой тревогой не уклоняться, ни на деле, ни в мыслях, ни от чего из человеческих или гражданских обязательств, от которых, в нашем обществе, часто можно откупиться, полностью или частично, богатством». [6] Конечно, можно было бы возразить, что мы просто закрываем глаза на то, что многие из друзей Витгенштейна, среди которых были: Николай Бахтин, Пьеро Сраффа и Джордж Томсон, придерживались левых взглядов. К тому же, он когда-то критиковал Фрэнка Рэмси за то, что тот был «буржуазным мыслителем», которому было легче всего думать о том, как новое может быть приспособлено к старому. [7]
Какая из этих картин ближе к истине, трудно сказать, ввиду отсутствия полномасштабного исследования жизни Витгенштейна. Хоть мы и располагаем многими фактами, пока ещё не имеем контекста, необходимого для того, чтобы сделать их стоящими. Несомненно, это не так уж и незначительно, что Витгенштейн был культурным и социальным пессимистом, но мы не должны торопиться с выводами. [8] Учитывая то, что мы теперь знаем, было бы ужасной ошибкой откладывать всё в долгий ящик: Витгенштейн — человек либо консервативный, либо радикальный. Будет намного лучше, если мы сосредоточим наше внимание на том, содержит ли философия Витгенштейна консервативные отголоски. В частности, можем ли мы рассуждать о его поздних работах, как о тех, что внесли свой вклад в консервативную мысль?
В своей недавней книге, Дэвид Блур утверждает, что «тексты Витгенштейна показывают как, снова и снова, он развивает характерные темы консервативной мысли». [9] Вопреки распространённому мнению, что Витгенштейн не может быть отнесён к определенной группе мыслителей, Блур настаивает на том, что консерватизм был структурной чертой его мышления. Нам следует, говорит Блур, рассматривать его как переплетение консервативных категорий об авторитете, вере, обществе, что демонстрирует приоритет бытия над мыслью, который плавно перетекает в противопоставление конкретного — абстрактному, жизни — разуму, практики — нормам. Действительно, Блур заходит так далеко и считает, что Витгенштейн должен быть истолкован, следуя консервативной стратегии разрушения призрачной иерархии с целью придания нашей рутине духовного значения.
Блур знает, что Питер Уинч явно пытался прочертить границу между взглядами Витгенштейна и сторонниками консервативной интерпретации [10], но он не принимает этого и считает, что Уинч — ненадёжный проводник идей Витгенштейна. По его мнению, Уинч прав, сравнивая витгенштейновскую критику рационалистических трактовок человеческого интеллекта с Майклом Оукшоттом, выдающимся английским теоретиком консерватизма. Но он считает, что Уинч ошибается, утверждая, что тот значительно уходит от Оукшотта в отношении обычаев и традиций. Так оно и есть, Блур заявляет, что одно дело настаивать, как это делает Людвиг, что в самом начале было деяние, но совсем другое, утверждать, как это делает Уинч, что человеческое поведение всегда включает в себя интерпретацию и размышление. По мнению Блура, так оно и есть, только с тем отличием вектора развития — он смещает консервативную идею в другую сторону.
Несомненно, есть много моментов, которые можно критиковать в подходе Уинча, и мы, конечно, не должны предполагать, что Витгенштейн сам бы был согласен со всем, что он говорит. Что касается вопросов, которые волнуют Блура, то его интерпретацию Витгенштейна трудно упрекать. В частности, он не отходит от духа философии Людвига, когда тот спорит с позицией Оукшотта, что мысль и обычай не являются противоположностями; когда тот считает, что «понятие принципа (или максимы) поведения и понятие осмысленного действие переплетено». [11] Напротив, есть ясный контекст, в котором Витгенштейн рассматривал обдумывание и мышление как обычаи или привычки. Он отверг бы лёгкое разделение Оукшотта на традицию и рефлексию и, несомненно, согласился бы с тем, что имеет смысл говорить о традициях мышления, даже о традициях критики. Защита Витгенштейна от ассимиляции его взглядов на обычаи и привычки с консервативной позиции Оукшотта, вряд ли требует, как, по-видимому, полагает Блур, отдачи предпочтения разуму, нормам и мышлению.
Оставим в стороне критику Блура в отношении интерпретации Уинча. Можно всё же утверждать, что существует, по словам Джона Найри, «удивительное сходство между некоторыми размышлениями Майкла Оукшота и Витгенштейна». [12] В частности, законно продолжить линию аргументации Найри и подчеркнуть, что оба мыслителя развивают устойчивую критику идеала изолированных индивидов, делающих всё для себя. Согласно этой точки зрения, Витгенштейна следует считать консерватором, поскольку он, как и Оукшотт, отвергает просвещенческую концепцию рациональности в пользу идеи, согласно которой индивиды рождаются в системе ценностей и убеждений, которые они неспособны полностью понять, не говоря уже о том, чтобы переделать в целом. Здесь важно то, что Витгенштейн и Оукшотт настаивают на «исторической и социальной ситуативности» языка, мышления и разума, а не на том, согласны ли они относительно «слепоты» традиции и обычая.
Но почему вы думаете, что отказ от идеала Просвещения равнозначен принятию консерватизма? В конце концов, представление о том, что индивиды полностью рациональны и автономны, — это миф, который Карл Маркс и другие мыслители, не менее враждебные консерватизму, признали и оспорили. В самом деле, Найри мог бы с тем же успехом прокомментировать «поразительное сходство» взглядов Маркса и Витгенштейна, поскольку Маркс был столь же настойчив, как и любой другой, в отношении важности рассмотрения исторических и социальных рамок, в которых рождаются индивиды. Не следует забывать, что именно Маркс (а не Оукшотт) заметил, что, хотя люди и творят свою собственную историю, они делают это только «при обстоятельствах, непосредственно встречающихся, данных и передаваемых из прошлого». [13]
Сходство между Витгенштейном и Оукшоттом подчёркивает то, что можно было бы назвать заблуждение второго, которое состоит в переходе от провала идеала Просвещения к истине консерватизма. Правда, этот идеал можно обнаружить в работах либералов и радикалов, например: Джон Стюарт Милль, Роберт Оуэн и Михаил Бакунин. Но, как показывает случай Маркса, можно спорить против «технической рациональности», не прибегая к консерватизму. Оукшоттовские антипросвещенческие аргументы, в лучшем случае, создают трудности для неоконсерваторов, таких как Милль, Оуэн и Бакунин (и консерваторов на подобии Милтона Фридмана); они не делают ничего для установления того, что мы должны понимать под «таинством и неопределенностью опыта». [14]
Тем не менее, можно утверждать, что Витгенштейн, как и Оукшотт, придерживался идей консерватизма, отвергая идеал Просвещения. В конце концов, не часто ли он реагирует на просветительские взгляды, указывая на необходимость принятия факта, что люди ведут себя определённым образом? Конечно, мы не можем игнорировать его утверждение в известном отрывке философских исследований, что «то, что должно быть принято, дано, это, можно сказать, формы жизни», или, что он настаивает на уверенности, что «[его] жизнь состоит в довольствовании принятыми вещами». [16]
Однако, такая интерпретация позиции Витгенштейна становится гораздо менее убедительной, если замечания рассматриваются в контексте. Когда Витгенштейн говорит, что многие вещи должны быть приняты, его точка зрения просто состоит в том, что, оправдывая что-либо, мы всегда должны принимать что-то как должное. В частности, в цитате из исследований, он напоминает нам, что некоторые возможности (например, расчёты могут сбиться с пути, если бумага и чернила подвергнутся «некоторым странным изменениям») не заслуживают того, чтобы воспринимать их всерьёз. В цитате из «О достоверности» он перефразирует своё предыдущее замечание о том, что «мы просто не можем исследовать всё; по этой причине, мы вынуждены довольствоваться предположением». [17] Здесь он говорит не о том, что мы должны покорно подчиняться установленному порядку, а только о том, что мы всегда начинаем с уже существующих практик. Как заметил Лоуренс Хинман в недавней статье, «хотя Витгенштейн предполагает, что формы жизни существуют до постановки каких-либо вопросов о достоверности, он не исключает возможности, в конечном итоге, задавать такие вопросы». [18]
Более того, ссылка на «данное» сама по себе не выдаёт консервативной точки зрения. Радикалы, как и консерваторы, должны «довольствоваться предположением». Как и все остальные, они должны принимать широкий спектр соображений, предположений и методов без вопросов; они также должны исходить из некоторой практики или традиции. Без некоторых допущений, никакая критика невозможна, и, если, как часто утверждают радикалы, теория подчинена практике, то сама практика, должно быть, принята как данность (в смысле Витгенштейна). Где радикалы и консерваторы расходятся, так это в отношении того, что они принимают и что решили ставить под сомнение, а не в отношении того, начинают ли они с нуля и подвергают ли всё, во что они верят, проверке.
Но всё же, эта критика сталкивается с той трудностью, что Витгенштейн не даёт «повседневности» того привилегированного положения, которое, как часто думают, он может себе позволить. Он не считает, что здравый смысл даёт нам альтернативную, более адекватную теорию о том, как обстоят дела, а только то, что бедность философских идей, касающихся человеческого мышления и поведения, может быть обнаружена путём изучения того, как мы на самом деле думаем и ведём себя. Беря во внимание «наглядные представления» о том, как мы взаимодействуем с внешним миром, Витгенштейн надеется отучить нас от картин человеческой деятельности, которые дают метафизики. [20] Рассмотрим полемику Витгенштейна против картезианской концепции «я» как фиксированного, а ума как прозрачного. Вряд ли можно считать, что он пытается демистифицировать эту широко распространённую точку зрения, заново знакомя нас с метафизикой, заложенной в здравом смысле. Ибо, как хорошо знал Людвиг, метафизика здравого смысла полностью картезианская по своему духу. Напротив, он предпочитает факты о нашей психической жизни как более правдоподобные, что противоречит мифу Декарта. Задача, которую он ставил перед собой, состояла в противопоставлении теории и практики.
Да, можно возразить, что мы можем ссылаться на конкретные практики только при описании; мы всегда должны рассматривать их в рамках общей точки зрения. Это, однако, не свидетельствует о том, что Витгенштейн, вопреки себе, был зажат метафизическими рамками. Может быть, и правда, можно наблюдать человеческие практики только через очки, но сказать, что такие практики никогда не могут быть рассмотрены без искажения, всё равно что сказать, что очки никогда не могут улучшить зрение. [21] Как я понимаю Витгенштейна, его точка зрения состоит не в том, что описание практик могут быть изложены в «theory neutral», он лишь говорит о том, что существует различие между идеологическими и
Ещё одним аспектом философии Витгенштейна, который, как часто говорят, приоткрывает в нём консервативную мысль, является его настойчивое требование целостности и автономии различных форм жизни. С этой точки зрения, витгенштейновская релятивизация языка, мышления и разума по отношению к социальным практикам приводит его к одной из форм культурного релятивизма, которая совершенно не соответствует духу радикальной политики. Таким образом, Найри, поклонник Витгенштейна, интерпретирует его работы как мысль, что мы не можем судить о формах жизни, поскольку «весь критический подход предполагает… традицию соглашения». В это время, Энтони Скиллен, критик, считает, что он придерживался концепции «дискурс как составляющие его факты», а не как о
Это замечание, однако, основывается на точке зрения обоснования и критики, которую сам Витгенштейн отверг бы, а именно, на точке зрения, что в отсутствии фундаментальных стандартов вся аргументация должна в конечном счёте сводиться к вопросу согласия и несогласия с господствующей практикой. Да, Витгенштейн принимал бы релятивизм и, возможно, даже консерватизм, если он действительно настаивал на замене принципов, имеющих отношение к согласованности убеждений, стандартов, предусмотренных мыслителями Просвещения. Но вся направленность его философии идёт вразрез с этой болезненной позицией, одной из главных тем которой было то, что нет ничего общего, что можно было бы сказать об оправдании и критике. [24] По его мнению, то, как мы оправдываем свои взгляды и критикуем позицию других, в решающей степени зависит от обстоятельств, в которых мы находимся. В этой области, как и во многих других связанных с Витгенштейном, мы должны сопротивляться искушению навязать ему какую-либо позицию. [25]
Иначе говоря, обвинение Витгенштейна в релятивизме и консерватизме осталось в силе, но, в то же время, мы должны принять не-витгенштейновскую точку зрения, что наши мысли и действия укладываются в единую и целую структуру. Отвергнем идею концептуальной схемы как
Рассматривая идею, согласно которой, Витгенштейн принимает культурный релятивизм и консерватизм, мы должны также иметь в виду, что он отрицает положение о том, что изменения всегда рутинны или хаотичны. Ибо он не только подчёркивает необходимость в принятии многих правил, он также отмечает важное: мы можем изменить наши практики, традиции или обычаи в совещательной манере. По его мнению, существующая практика ограничивает наши действия, но не заставляет нас действовать каким-либо конкретным образом. Он действительно был пессимистом в отношении социального и культурного прогресса, но нельзя упускать из виду, что это скрывало тот факт, что он считал изменения возможными. Действительно, можно утверждать, что один из наиболее важных уроков, которые следует извлечь из его замечаний, заключается в том, что релятивизм — не единственная альтернатива абсолютизму Просвещения.
Взгляды Витгенштейна на этот вопрос наиболее ясно проявляются в его обсуждении математических реноваций. [27] Подобно консерватору в математике, он настаивает на том, что все математические разработки должны вестись в рамках конвенциональной парадигмы (в значении Куна — Прим. ред). В то же время, настаивает на том, что мы должны думать о математике как о человеческой или социальной конструкции, находящейся в постоянном пересмотре и совершенствовании. По его мнению, математика «формирует всё новые и новые правила»; это не просто вопрос «скручивания и поворота внутри [фиксированных] правил». Подобно дорожным строителям, математики расширяют существующие сети не-арбитражными способами, модифицируя то, что происходит в соответствии с потребностями общества, оставаясь при этом, в пределах имеющихся границ. [28]
В ответ на эти наблюдения, не стоит утверждать, что Витгенштейн отнюдь не был консерватором, они показывают, что он был привержен консервативной стратегии «штучной инженерии». Сказать, что существующая сеть математических результатов, дорог или чего-то ещё, устанавливает цену, которую мы должны заплатить, если решим действовать новыми и необычными способами, совсем не то же самое, что сказать, что эта цена никогда не стоит того, чтобы платить. Учитывая точку зрения, которую я приписываю Витгенштейну, мы действительно можем оказаться в ситуации, которую можно улучшить путём частичных модификаций, но мы также можем оказаться в ловушке, которая требует радикальных изменений. Математик может прийти к заключению, что необходимо разработать совершенно новый набор понятий и методов. Главное требование к социальным изменениям (в
Наконец, мы должны рассмотреть точку зрения, согласно которой консерватизм Витгенштейна заключается в его исключительной неспособности указать, как наши практики должны быть изменены. Мы можем согласиться с ним в том, что мы сами создаём свои собственные барьеры и что мы можем, если захотим, изменить их. Можем также рассмотреть его наблюдения касательно социального характера языка, мышления и разума. Но если он не укажет, как общество должно измениться к лучшему, его причастность к консерватизму, по-видимому, останется в полной силе. Быть радикальным критиком общества — значит дать то, от чего Витгенштейн скрупулезно воздерживался, а именно понимание того, как всё можно изменить к лучшему. Как указывает Иглтон, существует огромная разница между работами Витгенштейна и работами таких радикалов, как Грамши; и Скиллен, безусловно, прав, заметив, что, несмотря на его защиту социальной концепции концепций, он «держался подальше от концептуальной политики». [29]
В этом доводе, несомненно, есть доля правды, но он преувеличивает и тривиализирует позицию Витгенштейна, которая, на самом деле, не так уж сильно отличается от точки зрения, изложенной Марксом в «одиннадцатом тезисе о Фейербахе». Оба мыслителя требуют не объяснения, а изменение нашей практики, чтобы проблемы, которая она порождает, больше не возникали. Как пишет Витгенштейн, в хорошо известном отрывке из работы по основаниям математики, «болезнь времени излечивается изменением образа жизни людей»; мы можем достичь исцеления только «через изменённый образ мышления и жизни, а не через медицину, изобретённую отдельным человеком». [30] Поэтому неудивительно, что концептуальная политика практически не играет никакой роли в мышлении Витгенштейна. Учитывая его общую точку зрения, такая политика столь же неуместна, сколь и необходима. [31]
Таким образом, исходя из моей версии Витгенштейна, его мысль состоит не в том, что мы должны придерживаться того, что у нас есть, а в том, что изменение мира предполагает нечто большее, чем просто понимание и объяснение. Хотя Иглтон и Скиллен правы, отмечая, что Витгенштейн не делает никаких подробных предположений о том, как общество должно быть улучшено, они ошибаются, заключая из этого, что он был консервативным мыслителем. Для Витгенштейна, как и для Маркса, ответы, которые мы требуем, должны быть выкованы на практике; они не могут быть получены философами из их собственного скудного опыта.
Примечания:
1. Кристоф Найри, “Отношение поздних работ Витгенштейна к консерватизму”; Дэвид Блур, “Витгенштейн: Социальная теория познания”.
2. Георг Хенрик фон Вригт, “Витгенштейн по отношению к Своему времени”.
3. Кристоф Найри, “Последние работы Витгенштейна” и “Новый традиционализм Витгенштейна”.
4. Пол Энгельман, Письма от Людвига Витгенштейна — с мемуарами.
5. Некоторые соображения, которые могут привести к такому взгляду: Джон Моран, “Витгенштейн и Россия” и Терри Иглтон, “Друзья Витгенштейна”.
6. Пол Энгельман, Письма от Людвига Витгенштейна. Найри не обращает на это внимание, хоть и цитирует последнего (“Последние работы Витгенштейна”).
7. Людвиг Витгенштейн, Культура и Ценность: “Рэмси был буржуазным мыслителем, то есть думал он с целью прояснить дела какого-то конкретного сообщества. Он не задумывался о сущности самого государства или, по крайней мере, ему это не нравилось; он не думал, как это государство может быть разумно организовано. Мысль о том, что такое состояние может быть не единственным, отчасти тревожила его, отчасти беспокоила”.
8. Большая часть представленных доказательств того, что Витгенштейн был консерватором или радикаломом, очень слаба. Для дальнейшего обсуждения см. работы Била Шабадос (Canadiun Philosophical Reviews).
9. Дэвид Блур, “Витгенштейн: Социальная теория познания”.
10. Питер Уинч, “Идея социальных наук”.
11. Питер Уинч, “Идея социальных наук”. Блур цитирует этот отрывок, но упускает важную деталь.
12. Кристоф Найри, “Последние работы Витгенштейна”.
13. Карл Маркс, “Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта”. Некоторые параллели между Витгенштейном и Марксом исследуются в работах Дэвида Рубенштейна “Маркс и Витгенштейн” и Даниэля Кука “Гегель, Маркс и Витгенштейн”.
14. Майкл Оукшотт, “Рационализм в политике”. «Определённые точки сравнения между идеями Бёрка и Витгенштейна».
15. Людвиг Витгенштейн, “Философские исследования”.
16. Дэвид Блур, “Витгенштейн: Социальная теория познания”; Кристоф Найри, “Новый традиционализм Витгенштейна”. «Быть консерватором, — говорит он нам, — значит предпочесть знакомое неизвестному, испытанное — непроверенному, действительное — тайному, актуальное — возможному, ограниченное — безграничному, близкое — далёкому, достаточное— сверхизбытку, удобное — совершенному, настоящее — утопическому блаженству».
17. Людвиг Витгенштейн, “О достоверном”. Другими словами, «если я хочу, чтобы дверь повернулась, петли должны оставаться на месте».
18. Брайан Хинманн, “Может ли форма жизни быть неправильной?”.
19. Терри Иглтон, “Друзья Витгенштейна”. Следующие цитаты взяты из того же источника.
20. Понятие «прозорливого представления» или «презентации» встречается в работе “Философские исследования” Витгенштейна.
21. Людвиг Витгенштейн, “Философские исследования”.
22. Кристоф Найри, ”Поздняя философия Витгенштейна” и Алекс Скиллен, ”Праящие иллюзии”. Эрнест Геллнер настаивает на той же точке зрения в “Евангелии от Людвига”: «Мистика Витгенштейна по общепринятому обычаю», утверждает он, «отрицает, что кто-либо может судить о наших идеях».
23. Найри также обсуждает эти вопросы со ссылкой на комментарий Витгенштейна к «Золотой ветви» Фрейзера относительно некого трагического события, которое «мы можем только описать и сказать, что человеческая жизнь такова», но Витгенштейн не оправдывает это событие, еще более, он отрицает возможность его оценить. Его мысль состоит в том, что мы можем только описывать, в отличии от впечатления, описание которого приводит на нас к «объяснению слишком неопределённого». Виден контраст между описанием и объяснением, а не между описанием и оценкой.
24. См., например, замечания в «О достоверном».
25. Полезное обсуждение контекстуализма ищите в работе Майкла Уильямсона ”Согласованность, оправдание и истина”.
26. Следует также помнить, что большинство теоретических практик содержат в себе эпистемологические принципы, которые можно использовать для улучшения изнутри; традиция критики процветает везде, кроме самых авторитарных обществ.
27. Людвиг Витгенштейн, “Замечания об основаниях математики”.
28. См. также обсуждение Барри Страудом взглядов Витгенштейна на логическую необходимость в его книге «Витгенштейн и логическая необходимость».
29. Терри Иглтон, “Друзья Витгенштейна”.
30. Людвиг Витгенштейн, “Замечания об основаниях математики”.
31. В свете этих наблюдений, мы должны также отвергнуть замечания Эджли в его "Физиософии“ на то, что Витгенштейн отличается от Маркса тем, что избегает критики.
Andrew Lugg. Was Wittgenstein a conservative thinker? (1985)
