Социолог Полина Колозариди о Рунете и многогранности глобальной сети.

Полина Колозариди — младший научный сотрудник Высшей Школы Экономики и координатор Клуба любителей интернета и общества. В интервью Кириллу Роженцову она рассказала о разных образах интернета и объяснила, почему сеть по-прежнему обладает освободительным потенциалом.

Этот материал был впервые опубликован на английском языке на сайте Inrussia.com.

КР: Часто можно видеть, что исследователи и журналисты, пишущие о технологическом прогрессе вообще и интернете в частности, придерживаются пессимистической и критической позиции. Насколько уместны апокалиптические прогнозы? Правда ли интернет негативно влияет на наши коммуникативные способности или общественные процессы, к примеру?

ПК: Действительно, существует этот драматизм, который меня и завораживает как исследователя: люди пристрастны к технологиям, но, нужно сказать, что такое отношение совсем не ново. Сто лет назад интеллектуалы также утверждали, что все необратимо меняется из–за технического прогресса и что единственным решением является отказ от него. А другие мыслители отстаивали мнение, что техника предоставляет возможность эмансипации, — такая традиция тоже сохраняется.

В целом, не стоит уравнивать параноидальный страх и критическое отношение, которого, как мне кажется, как раз и не хватает нашему времени. Когда люди начинают рассуждать об интернете, часто они пересказывают распространенные конспирологические теории — как корпорации собирают данные о пользователях, как усиливается государственный контроль, как мы становимся заложниками социальных сетей.

Но это неверное понимание, проистекающее из ошибок в процессе адаптации технологий. Бывает так, что они не действует согласно замыслу изобретателей, апроприируются рынком и непредсказуемо меняют наши практики. Критическая мысль как раз и должна охватить это разнообразие, понять и объяснить его механизмы. Только подобная деятельность может противостоять истерии и слепым обвинениям в адрес техники, которыми богата современная культура.

КР: Вы упомянули разнообразие. В недавно вышедшей статье исследователь Бенджамин Питерс на примере советского кибернетического проекта рассуждает о существовании множества разных версий интернета — возможных и невозможных, прошлых и будущих, меняющихся от культуры к культуре и от эпохи к эпохе. Можем ли мы говорить о существовании специфического Рунета, отличного от других национальных вариантов глобальной сети?

ПК: Как бы не потешались над Джорджем Бушем, он был дальновиден, когда говорил об “интернетах” во множественном числе. “Альтернативный интернет” — это очень богатая и актуальная тема: существовали де-факто изолированные сети, некоторые из которых выжили, а некоторые — нет. Тот же советский кибернетический проект, к примеру. Но есть также и образы интернета, которые существуют одновременно и могут различаться от сообщества к сообществу, от страны к стране. Наиболее популярной при этом все равно остается идея глобальной сети как идеального демократического пространства. Даже люди, которые об этом не задумываются и относятся к интернету прагматично, сдавая или снимая жилье в аренду через ЦИАН, чувствуют что-то неладное при появлении риэлтора. Он воспринимается как угроза прямому и горизонтальному взаимодействию, возможность которого предоставляется цивилизованными демократическими сетями.

Что касается Рунета, то подобно всем ранним компьютерным сетям он со-конструировался творческой интеллигенцией как площадка для прямой коммуникации и свободного обмена информацией. Уже позже он конструировался, исходя из корпоративных интересов больших компаний или, например, потребностей политических активистов. Сейчас на нашу сеть все больше внимания стало обращать государство. Важно отметить, что это не периоды линейного развития Рунета, а накладывающиеся друг на друга и пересекающиеся области. Сейчас в ВШЭ мы проводим большое исследование того, как менялось отношение российского государства к интернету. Часто кажется, что только относительно недавно власть начала ограничивать наши права, подвергать цензуре интернет-СМИ и контролировать сетевые отношения в целом. В действительности это не так.

КР: Как, например, в случае обсуждений принятия Государственной Думой «пакета Яровой»?

ПК: Да, это очень хороший пример. «Пакет Яровой» все обсуждали, но никто не вспомнил, например, гораздо более раннее и неожиданное изменение риторики президента Медведева во второй половине его срока. Если вначале он заявлял о том, что интернет может помочь в борьбе с коррупцией, то вскоре стал говорить об опасностях, исходящих из всемирной сети. Потом произошла еще более интересная вещь: нам вдруг начали говорить, что сами по себе технологии не опасны. Несет риск только заграничное влияние, а с русскими суверенными технологиями — все в порядке. Очень интересно наблюдать в исторической перспективе, как язык «Доктрины информационной безопасности Российской Федерации» — то есть язык военных — постепенно овладевал публичным пространством.

И я думаю, что во многих странах так. Если посмотреть на предварительную программу избранного президента Дональда Трампа, то там тоже можно увидеть заявления о необходимости наращивания наступательного кибер-потенциала. Да и попытка создать свой независимый интернет в обход США — отнюдь не уникальный российский феномен, этим занимаются в Бразилии и Германии, например. Интернет действительно становится важным элементом нового типа конфликтов, войн, государственной агрессии, о чем часто говорят в новостях, но дело не в самих технологиях, а в общественных и властных отношениях, который и нужно изучать.

КР: Есть еще такой распространенный предрассудок, что интернетом в России пользуются только в больших городах, а в провинции все смотрят телевизор — поэтому там, условно говоря, голосуют за Путина. Или что фейсбуком пользуется политически-активная элита, а во «вконтакте» школьники обмениваются мемами. Существует ли какая-то статистика, которая может подтвердить подобные предположения?

ПК: Да, я поняла. Эта красивая и броская идея, но она не имеет под собой никаких оснований. Статистика, собранная Фондом Общественное Мнение, показывает, что больше половины населения, живущего в небольших российских деревнях, пользуется интернетом. Но эти люди не используют его для политических дебатов, что, кстати, является еще одним проявлением мифа о свободном демократичном интернете, а слушают там радио, например.

И “Вконтакте” предлагает пользователю невиданное разнообразие. Там можно не только обмениваться мемами, но также бесплатно слушать музыку и смотреть фильмы, например. Или читать тематические сообщества, которые посвящены всему на свете, — от моды до критической теории. Возможно, поэтому “Вконтакте” так популярен: почти четверть всех российских интернет-пользователей считает эту социальную сеть наиболее важной.

Существует ли связь между политической активностью в сети и изменением общественной структуры, неизвестно, но говорить о жесткой причинно-следственной зависимости точно нельзя. Техника сама по себе ничего не меняет. Информация распространяется в интернете очень быстро, это правда, но также быстро она и исчезает. И нет никакого разделения на элиту и массы, есть лишь разные типы поведения, которые неизбежно приводят к новым типам неравенства: кто-то больше потребляет информации, кто-то больше ее производит. Воспринимать большинство интернет-пользователей как какую-то массу, с которой нужно что-то делать, — тупиковый путь, который, однако, очень популярен в среде интеллектуалов.

Как кажется, необходимо смотреть на эту диффузию более пристально и с неожиданной точки зрения. Согласно антропологу Дэниелу Миллеру, мы живем в ситуации полимедиа, когда разные сервисы и разные элементы цифровой среды используются нами по-разному. Нам кажется, что Инстаграм только и нужен, чтобы делиться фотографиями еды и кошек. Но в ситуации, когда другие средства связи оказываются недоступны, — например, во время землетрясений — люди используют его, чтобы дать о себе знать.

Мы с коллегами готовим большое антропологическое исследование того, как люди в разных регионах России пользуются интернетом. Оказывается, что тут тоже существует множество различий, на первых взгляд незаметных: в Якутии, например, из–за ограниченного доступа к проводному интернету и распространения недорогих смартфонов невероятную популярность завоевал WhatsApp. Им пользуются люди всех возрастов, чтобы общаться между собой, получать новости от правительственных служб и СМИ. И вполне возможно, что наше исследование выявит и другие уникальные способы использования интернета, к которым мы совсем не привыкли и которые, надеюсь, смогут рассказать нам больше чем популярные заблуждения.

КР: Это неисчерпаемое разнообразие напоминает мне об утопических мечтах и хакерских манифестах 90-х годов. Можем ли мы по-прежнему воспринимать интернет как универсальный эмансипаторный механизм?

ПК: Вы знаете, мне нравится эта идея эмансипации, но я боюсь, что для нее остается все меньше места. Сетевая утопия конца 1990-х обещала нам возможность оставаться в виртуальном пространстве авторами себя. Но в современном интернете, где доминируют не-анонимные сервисы вроде социальных сетей, репутация пользователя ограничивает возможность для самовыражения.

Сейчас, говоря словами Дэвида Ная, мы живем в состоянии “нос-топии”, то есть ностальгической утопии. Пророчества и мечты 90-х относительно интернета не сбылись, но мы продолжаем соотносить себя с этим прошлым, которое по-прежнему обладает мощным потенциалом. Скорее всего мы уже не сможем изменить глобальный тренд развития интернета, но сможем создавать сети с небольшим количеством участников — очаги сопротивления, где отношения будут выстраиваться по совершенно другим принципам.

КР: В недавнем интервью Борис Гройс утверждал, что появление и развитие интернета знаменует конец общности, но, с другой стороны, придает больший вес художественному или теоретическому высказыванию, обладающему меньшей зоной циркуляции. Мне кажется, что это связано как раз с этой перспективой альтернативных «интернетов», который могут быть созданы.

ПК: Да, действительно, это та же самая идея, выраженная на языке прикладного социального знания. Медиа-эколог Нил Постман утверждал, что технология всегда приносит с собой какое-то благо взамен прежнего. Интернет отнял у нас общность, но при этом дал возможность каждому жить в своем фрагменте реальности.

В каком-то смысле интернет стал абсолютизацией идей социолога начала XX века Георга Зиммеля. Он описывал, как жители больших городов, обескураженные бесконечным потоком информации, которую не могут обработать, получают при этом возможность не быть собой, избежать своей идентичности. Каждый так или иначе чувствует это, спускаясь в метро Москвы или любого другого мегаполиса. Это поразительно отличается от жизни в небольших поселениях, где идентичность человека строго определена его происхождением, занятием и так далее. Интернет становится логическим развитием этой городской структуры. Просто он не всех освобождает и, как и большой город, у многих вызывает закономерное чувство дискомфорта. Достоверно неизвестно, что будет с этой структурой дальше, ведь история движется сложным и нелинейным путем.

Но, возвращаясь к идеям Постмана, хочу сказать, что мы в любом случае не должны мистифицировать технологии, воспринимать их как какую-то безусловную вещь. Отделяя себя от них, мы, по сути, снимаем с себя ответственность за их будущее развитие — это очень консервативная позиция. Нам же необходимо исследовать технологии и формировать новые практики их использования, ведь интернет — это не поработитель и не освободитель. Он заключает в себе много возможностей, который могут проявиться лишь во встрече с нами.