Одним из результатов сексуальной революции стало то, что многие перестали считать аморальным секс между людьми, которые не состоят в романтических отношениях. Изменились не только общественные взгляды, но и в академических дебатах о сексуальной морали сместился акцент с вопросов семьи, деторождения и привязанности к проблематике согласия. Константин Морозов перевел статью Дэвида Бенатара, в которой знаменитый антинаталист описывает два наиболее распространенных подхода к сексуальной этике и пытается понять, может ли одобрение неромантического секса непротиворечиво сочетаться с осуждением изнасилований и педофилии.

Читайте эту и другие статьи на сайте Insolarance:

https://insolarance.com/benatar-sexual-ethics/

Примечание: 18+; чтобы избежать возможного недопонимания редакция подчеркивает, что это академический текст Бенатара, а поэтому содержание работы стоит воспринимать в свете этого факта. Разбор аргументов Бенатара и альтернативную точку зрения можно будет найти по этой ссылке.

Сексуальная революция не разрушила табу на секс, а лишь ограничила количество табуированных практик. Некоторые формы сексуального поведения, которые официально осуждались, теперь допускаются или даже одобряются. К другим по-прежнему относятся с осуждением, которое ранее относилось к более широкому спектру сексуального поведения. Например, широко распространена распущенность [a], но изнасилование и педофилия по-прежнему осуждаются.

На первый взгляд, этот кластер позиций, принимающих беспорядочные половые связи, но считающих изнасилование и педофилию отвратительными, кажется вполне оправданным. Однако я буду утверждать, что подход к сексуальной этике, лежащий в основе принятия распущенности, несовместим с рассмотрением (1) изнасилования как худшего, чем другие формы принуждения или нападения, или (2) (многих) половых актов с детьми по взаимному согласию как морально-неправильных.

Точка зрения на сексуальную этику, которая полностью объяснила бы неправильность изнасилования и педофилии, также исключила бы распущенность. Я не рассматриваю этот аргумент ни как аргумент против беспорядочных половых связей, ни как смягчение осуждения изнасилования или частичную защиту педофилии. Моя цель — подчеркнуть непоследовательность в суждениях многих людей. Удастся ли избежать непоследовательности, расширив или ограничив диапазон осуждаемых практик, будет зависеть от того, какой основной подход к сексуальной этике будет принят.

Существует множество подходов к сексуальной этике, но не все они имеют отношение к рассматриваемым вопросам. Рассмотрим, например, точку зрения, согласно которой необходимым условием моральной приемлемости сексуальной активности является то, что она несёт в себе возможность деторождения [1]. Хотя эта точка зрения будет иметь прямое отношение к практике контрацепции, она не предоставит возможности морального осуждения распущенности, педофилии или изнасилования как таковых. При определённых условиях, все эти практики могут привести к зачатию [2]. При других ни одна из них не может. Я ограничу своё внимание двумя подходами к сексуальной этике, которые имеют особое отношение к трём сексуальным практикам, которые я рассматриваю.

Два подхода к сексуальной этике

Первая из них — это точка зрения, что для того, чтобы секс был морально приемлемым, он должен быть выражением (романтической) любви. Другими словами, он должен выражать чувство привязанности, соизмеримое с интимностью сексуальной активности. С этой точки зрения, сексуальный союз может быть приемлемым только в том случае, если он отражает взаимную любовь и привязанность сторон этого союза. Мы могли бы назвать это подходом значимости (significance view) (или, альтернативно, подходом любви), потому что он требует, чтобы секс выражал любовь, чтобы быть допустимым.

С альтернативной точки зрения на сексуальную этику — которую мы могли бы назвать подходом небрежности (casual view [b]) — секс не обязательно должен иметь такое значение, чтобы быть морально допустимым. Согласно этой точке зрения, сексуальное удовольствие морально подобно любому другому удовольствию, и им можно наслаждаться только при условии соблюдения обычных видов моральных ограничений. Гастрономическое наслаждение, полученное в результате кражи кулинарного деликатеса, было бы морально недопустимым, но если не нарушаются общие моральные принципы (например, запрет на воровство), то нет никакой вины от участия в изысканных удовольствиях. Принятие пищи с чередой незнакомцев или просто знакомых не осуждается как «случайная гастрономия», «безудержное поедание» или «кулинарная распущенность». Точно так же, согласно подходу небрежности, эротические удовольствия можно получать от секса с незнакомцами или просто знакомыми. Не нужно никакой любви или привязанности. (Удовольствие должно быть не всегда. Как еда или представление в театре могут не приносить удовольствия и не являются по этой причине морально недопустимыми, так и секс не всегда приносит удовольствие и не должен).

Как подход значимости, так и подход небрежности — это моральные утверждения о том, когда люди могут заниматься сексом. Это не описательные утверждения о том, когда люди действительно занимаются сексом. Очевидно, что оба вида секса действительно встречаются. Иногда секс действительно выражает любовь. Иногда это не так.

Последствия двух подходов

Сексуально распущенный человек — это тот, кто небрежно относится к сексу, то есть тот, для кого секс не отягощён (или не должен быть) романтической значимостью. (Поскольку распущенность — это, очевидно, вопрос степени, для самых распутных людей секс не должен даже иметь романтического оттенка). Это не означает, что сексуально распущенные будут заниматься сексом просто с кем угодно. Даже неразборчивые в сексуальных связях могут проявлять некоторую осмотрительность в выборе сексуальных партнёров, так же как гастрономически «распущенные» могут различать людей, с которыми они могут захотеть пообедать. Сексуально распущенный — это не тот, кто совершенно не разбирается в сексуальных партнёрах, а, скорее, тот, для кого романтические привязанности не имеют значения при выборе сексуального партнёра. Таким образом, ясно, почему распущенность не одобряется защитниками подхода значимости на секс. Распущенный человек считает незначительным то, что должно быть значительным.

Подход значимости также объясняет, почему педофилия неправильна. Можно было бы возразить, что дети не могут полностью оценить значение, которое должна иметь сексуальная активность [3]. Это не означает, что дети — асесксуальные существа, а скорее, что им может не хватать способности понимать, как секс выражает определённый вид любви. Таким образом, заниматься сексом с ребёнком означает относиться к ребёнку как к простому средству достижения эротического удовольствия без учёта психических состояний, выражением которых должно быть предоставление этого удовольствия. Даже если ребёнок сексуально возбуждён, это возбуждение не является выражением необходимых чувств. Если ребёнок находится за пределами младенческого возраста, переживания, помимо того, что они объективизируют, могут быть глубоко сбивающими с толку и травмирующими.

Подход значимости также объясняет особую неправильность изнасилования. С этой точки зрения изнасилование — принуждение людей к сексу — это не то же самое, что принуждение их к другим занятиям, таким как посещение оперы или обеда. Это принуждение человека к занятию делом, которое должно быть выражением глубокой привязанности. Принудительно лишить его этого значения — значит относиться к жизненно важному компоненту сексуальной активности как к пустяку. Таким образом, изнасилование выражает крайнее безразличие к самым глубоким аспектам человека, чьё тело используется для удовлетворения насильника.

В защиту беспорядочного или случайного секса часто замечалось, что не все думают, что секс должен быть выражением любви или привязанности. Говорят, что многие люди относятся к сексу небрежно. Для них, как я уже сказал, секс — это просто ещё один вид удовольствия, разрешённый при отсутствии любви или привязанности. Совершенно ясно, почему этот подход небрежности действительно влечёт за собой приемлемость беспорядочного секса. Однако его сторонники часто не осознают, что этот подход к сексуальной этике оставляет без адекватной поддержки общие моральные суждения о педофилии и изнасиловании. Я рассмотрю каждую из этих двух практик по очереди.

Если с моральной точки зрения секс — это такое же, как и другие (доставляющие удовольствие) занятия, и не имеет особого значения, почему им нельзя наслаждаться с детьми? Один из распространённых ответов — секс (со взрослым [4]) может нанести вред ребёнку. В самых крайних случаях, включая те, которые связаны с применением физической силы или когда взрослый совокупляется с очень маленьким ребёнком, это может привести к физическому повреждению ребёнка. Но очевидно, что не все педофильские действия относятся к такому типу. Многие, а может быть и большинство, педофильских актов непроникающие и не требуют применения физической силы. Психологический вред, вероятно, встречается чаще, чем физический. Однако неясно, как отмечал ряд авторов, пишущих на эту тему, в какой степени этот вред является результатом самого сексуального контакта, а в какой — результатом секретности и табу, которые окружают эту сексуальную активность [5]. Поскольку полное принятие подхода небрежности устранило бы этот вред, защитник этого подхода не может апеллировать к нему, чтобы сформировать принципиальное возражение против сексуального взаимодействия между взрослыми и детьми. Поскольку общество, в котором не существовало табу на педофилию, могло бы избежать вреда в результате табу на такие действия и одновременно учитывало бы сексуальную ориентацию педофила, у него есть всё, чтобы рекомендовать это для защитников подхода небрежности [6]. В лучшем случае сторонники этой точки зрения могут сказать, что нынешний психологический вред накладывает временные [7] моральные ограничения на секс с теми детьми, которые, учитывая их неудачное пуританское воспитание или обстоятельства, испытают психологическую травму. Даже таким детям не могут повредить все виды сексуального взаимодействия со взрослыми. Например, есть основания полагать, что, когда ребёнок добровольно участвует, вред либо значительно уменьшается, либо отсутствует [8].

Здесь можно возразить, что, хотя иногда ребёнок может казаться добровольным участником полового акта со взрослым, он не может дать подлинное согласие на сексуальную активность [9]. По этой причине, можно возразить, всегда неправильно вступать в сексуальные отношения с ребёнком. Теперь, когда это утверждение вполне правдоподобно с точки зрения подхода значимости на сексуальную этику, трудно объяснить, как оно совместимо со подходом небрежности. Что такого в сексе, из–за чего ребёнок не может дать на это согласие? С этой точки зрения, секс не должен иметь особого значения, и поэтому ребёнку не нужно ничего понимать, чтобы вступить в допустимый половой акт. В ответ можно предположить, что ребёнку необходимо понимать возможные риски для здоровья, связанные с (случайным) сексом. Однако этого ответа недостаточно, чтобы исключить всё то, что противники педофилии хотят исключить.

Во-первых, некоторые сексуальные действия, особенно непроникающие, не несут значительного риска для здоровья. Во-вторых, если сами дети не считаются компетентными для оценки рисков, связанных с деятельностью, обычно считается, что родитель или опекун может в определённых пределах риска проводить оценку от имени ребёнка. Таким образом, родитель может решить дать ребёнку попробовать алкоголь, читать определённые книги или заниматься спортом, сопряжённым с риском. Если секс должен быть не более значительным, чем другие подобные действия, трудно понять, почему его риски (особенно когда в результате безопасного секса они относительно невелики), а не риски других видов деятельности (даже если последние более значительны) являются основанием для категорического исключения детей и признания недействительным согласия, которое они или их родители дали.

Есть ещё одно возражение, связанное с согласием, которое может быть выдвинуто против педофилии [10]. Можно возразить, что, учитывая различия между взрослыми и детьми, взрослый и ребёнок не могут понять мотивы друг друга, побуждающие к сексу. Взаимная непонятность их мотивов делает невозможным для каждой стороны знать даже приблизительно, что встреча означает для другой, а отсутствие этой информации ставит под угрозу действительность согласия. Хотя это возражение, как и предыдущее, вполне правдоподобно с точки зрения подхода значимости, оно не имеет силы для подхода небрежности. Обратите внимание, что отсутствие взаимопонимания мотивов не считается возражением против тех занятий с детьми, таких как игры, которые, как считается, не имеют значения, приписываемого сексу с точки зрения подхода значимости. Ребёнок может совершенно не обращать внимания на то, что взрослый играет с ним только для того, чтобы доставить ребёнку удовольствие, и что взрослый может даже проигрывать намеренно, чтобы доставить ребёнку удовольствие или развить у ребёнка чувство собственного достоинства. Тем не менее, это не считается основанием для признания недействительным способности ребёнка давать согласие на игру со взрослыми. Потребность в некоторой взаимной понятности мотива возникает только в том случае, если секс имеет значение.

При подходе небрежности (если только он не сочетается с позицией сторонников освобождения детей) не очевидно, почему детям вообще нужно согласие. Если родитель может оказывать давление или принуждать ребёнка к занятиям спортом (на основании «воспитания характера») или к посещению оперы (на основании «приобщения к искусству»), почему родитель не может принуждать ребёнка к сексу? Возможно, родитель считает, что отношение к сексу, как к другим аспектам жизни, предотвращает невроз у ребёнка и что получение сексуального опыта в молодом возрасте является преимуществом. Если бы доказательства были достаточно неубедительными, чтобы разумные люди могли не согласиться с тем, действительно ли детям выгодно раннее начало половой жизни, тогда те защитники подхода небрежности, которые также принимают патернализм по отношению к детям, должны были бы позволить родителям решать за своих детей.

Независимо от того, оправдано ли вмешательство в свободу ребёнка, мало кто думает, что допустимо вмешиваться в свободу взрослых, например, заставляя их заниматься спортом, ходить в оперу или есть что-нибудь (независимо от того, было бы им от этого хорошо). Те, кто согласен с этим, даже если они придерживаются подхода небрежности к сексуальной этике, имеют основания считать изнасилование (взрослых) морально неправильным. Изнасиловать человека — значит заставить его делать то, чего он делать не хочет. Изнасилование — это необоснованное вмешательство в жизнь человека и его свободу. Проблема для защитников подхода небрежности в том, что вмешательство не может считаться более серьёзным, чем, например, принуждение кого-то есть.

Таким образом, хотя подход небрежности может объяснить, почему изнасилование является неправильным, он не может объяснить, почему это особенно неправильно. Необходимо добавить одну квалификацию. Возможно, сторонник подхода небрежности мог бы признать, что изнасилование особенно плохо для тех, кто не разделяет подход небрежности, то есть для тех, кто считает (ошибочно, согласно подходу небрежности), что секс должен иметь значение. Подходящей аналогией может быть принуждение кого-нибудь съесть колбасу из свинины. Серьёзность такого вмешательства была бы намного больше, если бы человек, которому навязывали эту еду, был вегетарианцем (или евреем, или мусульманином), чем если бы он не был. Конкретное нарушение чьей-либо свободы может быть более или менее значительным в зависимости от отношения этого человека.

Хотя некоторые могут быть готовы признать, что изнасилование является особенно неправильным, только если оно совершено против кого-то, кто придерживается подхода значимости, многие этого не сделают. Многие феминистки, например, подробно утверждали, что в судебных процессах об изнасиловании сексуальный анамнез женщины не имеет значения. Но если подход небрежности верен, то её сексуальная история будет свидетельством — хотя и не окончательным доказательством — её взглядов на сексуальную этику. Это, в свою очередь, будет иметь значение для определения того, насколько серьёзным было изнасилование (но не для того, было ли это изнасилованием и, следовательно, было ли оно вредным). Изнасиловать кого-то, для кого секс имеет такое же незначительное значение (рассматриваемого типа), как поедание помидора, было бы всё равно, что заставить кого-то съесть помидор. Гораздо хуже будет изнасиловать кого-то, для кого секс имеет большое значение. Несмотря на то, что подход значимости также может позволить провести различие между серьёзностью различных изнасилований, он, по крайней мере, может объяснить, почему изнасилование кого-либо более серьёзно, чем принуждение кого-либо съесть помидор.

Выбор между двумя подходами

Есть ли способ сделать выбор между подходом значимости и подходом небрежности? Некоторые могут принять вышеизложенные соображения как за или против одной из точек зрения. Те, кто убеждён в том, что беспорядочные половые связи допустимы с моральной точки зрения, могут быть склонны думать, что подход небрежности должен быть правильным, поскольку он поддерживает это суждение. Другие, кто считают педофилию неправильной и верят, что изнасилование — особый вид зла, который отличается от других посягательств на человеческое тело или автономию, могут подумать, что подход значимости верен, учитывая, что он может поддержать эти суждения.

Есть и другие факторы, которые также имеют отношение к оценке каждого из этих подходов на сексуальную этику. Рассмотрим сначала те, которые говорят в пользу подхода значимости. Эта точка зрения хорошо согласуется с суждениями большинства людей о формах близости, которые, хотя и не являются самими сексуальными практиками, имеют отношение к интимности секса: (1) небрежный разговор о своём венерическом заболевании (а) с простым знакомым или (б) с супругом или другим близким членом семьи; (2) раздевание (а) на улице или (б) перед супругом в уединении своей спальни. Очень немногие люди в любом из этих примеров чувствовали бы то же самое в отношении и (а), и (б). Это наводит на мысль, что большинство людей думают, что интимными отношениями следует делиться только с теми, с кем они близки, даже если они не согласны с тем, насколько близкими нужно быть, чтобы разделить определённый уровень близости. Подход значимости, кажется, отражает важную психологическую особенность человека. Хотя дескриптивные психологические утверждения не влекут за собой нормативных суждений, любая моральная точка зрения, которая пытается отрицать неизменные психологические черты, характерные для всех (или почти всех) людей, будет дефектной.

Но действительно ли эти психологические черты универсальны или это скорее продукты культуры, встречающиеся только у некоторых народов? Есть примеры обществ, которые гораздо меньше ограничивают секс (включая секс с детьми), чем наше, точно так же, как есть общества, в которых гораздо больше табу, чем в нашем, в отношении еды и приёма пищи. Слишком легко предположить, что наше отношение к сексу и еде такое же, как и у всех людей. Если это так, и если другие более открыты из–за их более открытых взглядов на секс, тогда у защитника подхода небрежности есть для нас послание сексуального освобождения, к которому стоит прислушаться [11]. Это не означает, что было бы легко (даже для отдельного человека, не говоря уже о целом обществе) отказаться от подхода значимости и полностью принять подход небрежности. Но если подход небрежности является предпочтительным, то, даже если его будет трудно принять, тем не менее, это будет подход, к которому люди должны стремиться. Один из способов сделать это — воспитывать детей в соответствии со подходом небрежности.

Является ли подход значимости представлением о сексе для всего человечества или только для определённых человеческих культур — это явно эмпирический вопрос, который лучше всего подходит для ответа психологов, антропологов и т.д. Здесь этот вопрос не решается. В отсутствие такого определения и убедительного аргумента в пользу того или иного подхода к сексуальной этике адекватным ответом является агностицизм (теоретической, если не практической формы). Ни одна из форм агностицизма не позволила бы придерживаться обоих подходов — одного в отношении проблем педофилии и изнасилования, а другого — в отношении проблемы беспорядочных половых связей. По крайней мере, на теоретическом уровне выбор, который мы делаем, должен быть последовательным, чтобы избежать комфортного согласия с тем, что является нынешними обычаями. Агностицизм в отношении правильного взгляда на секс, как и агностицизм в отношении любого другого вопроса, не следует путать с безразличием. Можно глубоко заботиться о проблеме, понимая, что имеющихся доказательств недостаточно, чтобы судить о ней. Однако глубокая забота не должна мешать беспристрастной оценке доказательств. Существует большая опасность, что в вопросах, касающихся текущих сексуальных табу, ясного мышления не хватит.

Возможны гибриды двух представлений. Например, можно подумать, что секс не совсем похож на другие удовольствия, но нет необходимости связывать его с самыми глубокими формами романтической любви. Согласно одной из таких точек зрения, для совокупления может быть достаточно того, что кто-то симпатизирует [12] кому-то (но не любит). Однако никакое такое смешанное мнение не решило бы нашу проблему. Любой точке зрения, в которой секс достаточно легкомыслен и которая оправдывает распущенность, будет трудно исключить всякую педофилию или классифицировать изнасилование как особенно неправильное, каким оно обычно считается.

Я также не думаю, что негибридная промежуточная точка зрения сможет вбить моральный клин между распущенностью, с одной стороны, и изнасилованием и педофилией, с другой. Такая промежуточная точка зрения (как и подход небрежности) отрицает, что секс должен быть выражением романтической привязанности, но (как и подход значимости) отрицает, что секс подобен другим удовольствиям. Хотя я, очевидно, не могу предвидеть все возможные пути развития такой точки зрения, мне трудно представить, как какая-либо версия может отличить беспорядочные половые связи от изнасилования и педофилии. Рассмотрим две версии якобы промежуточной точки зрения, которые были мне предложены.

Во-первых [13], хотя секс необязательно должен быть выражением романтической привязанности, он отличается от других удовольствий тем, что является интимным или личным. Последнюю часть этого утверждения можно понимать как дескриптивную или нормативную. Дескриптивное утверждение состоит в том, что большинство людей предпочитают заниматься сексом (i) с близкими людьми [14] или (ii) вне поля зрения других. Нормативное утверждение состоит в том, что люди должны заниматься сексом только (i) с близкими людьми или (ii) вне поля зрения других. Если основанием для (того или иного из) этих утверждений является то, что секс является или должен быть глубоким выражением романтической привязанности, то обсуждаемая точка зрения является либо поддержкой, либо замаскированной версией подхода значимости, а не альтернативным промежуточным подходом. Я не могу придумать других причин, по которым секс морально допустим только между близкими людьми, но, возможно, есть такая причина, по которой секс является или должен быть частным. Если да, то между подходом значимости и небрежности будет промежуточная точка зрения. Но что могло бы быть неправильным, с этой промежуточной точки зрения, с частным сексом между взрослым и желающим ребёнком? И почему частный секс по принуждению может быть хуже, чем другие виды принудительной деятельности наедине? Я подозреваю, что любой правдоподобный ответ на эти вопросы должен был бы апеллировать к нормативному значению секса как выражения привязанности, и любой такой призыв не мог бы привести к особому осуждению изнасилования и любой педофилии без осуждения распущенности.

Вторая версия предположительно негибридной промежуточной точки зрения, которая была предложена мне, заключается в том, что секс отличается от других удовольствий, потому что он «лично вовлекает ([то есть] психодинамически сложен)» в отличие от других удовольствий [15]. Тем не менее, похоже, что любая интерпретация взгляда, что секс является личным, будет поддерживать подход значимости. Несомненно, было бы неуместным, по крайней мере в качестве морального идеала, лично участвовать в поведении с теми (например, просто знакомыми), с кем личное участие (на достаточно сложном или глубоком уровне) в действительности невозможно. Если это так, то я не могу понять, как вторая негибридная промежуточная точка зрения может успешно вбить клин между распущенностью, с одной стороны, и изнасилованием и педофилией, с другой.

Очевидно, что приведённые выше выводы должны вызывать крайнюю обеспокоенность у тех, кто одобряет распущенность, но осуждает педофилию и изнасилование. Однако мои размышления показывают, что это не должно давать особых причин для самодовольства со стороны тех, кто осуждает беспорядочные половые связи вместе с изнасилованиями и всей педофилией. Их моральные суждения об этих методах могут быть последовательными, но остаётся открытым вопрос, являются ли они последовательно правильными или неизменно неправильными. Являются ли они таковыми, будет зависеть от того, какой из конкурирующих подходов к сексуальной этике лучше. Пока этот вопрос не будет решён, у сторонников как подхода значимости, так и подхода небрежности будет повод для беспокойства [16].

Автор перевода: Константин Морозов.

В оформлении статьи использованы работы Pedro Covo.

Примечания

[1] Я считаю, что если возможность продолжения рода имеет какое-либо отношение к моральной приемлемости секса, то отсутствие, а не наличие такой возможности является необходимым условием моральной приемлемости секса. Основанием для этой, по общему признанию, необычной точки зрения является мой аргумент о том, что появление на свет — всегда вред, и поэтому создание кого-то — всегда причинение вреда. (См. мою статью “Why It Is Better Never to Come Into Existence”, American Philosophical Quarterly, vol. 34, no. 3 (July 1997), pp. 345–355.) Из этого следует, что бремя морального оправдания ложится на репродуктивный секс, а не наоборот.

[2] Секс с ребёнком, не достигшим полового созревания, не может привести к деторождению. Противники педофилии, по крайней мере в нашем обществе, включают в категорию «педофилия» секс не только с такими детьми, но и с достигшими полового созревания подростками, при котором деторождение возможно. Тогда я предполагаю, что условие деторождения не является основанием, на котором они выступают против педофилии.

[3] Сторонники подхода значимости не должны считать педофилию неправильной. Они могут подумать, что дети (старше определённого возраста) могут полностью понять значение секса. Таким образом, я утверждаю только, что подход значимости позволяет утверждать, что педофилия неправильна, а не то, что из него обязательно следует подобная аргументация.

[4] Интересно, что многие из тех, кто считает педофилию вредной, не высказывают одинакового осуждения за секс между двумя людьми, оба из которых (в соответствующем смысле) дети.

[5] Alfred Kinsey et al., Sexual Behavior in the Human Female (Philadelphia: W.B. Saunders Co., 1953), pp. 120–121. Robert Ehman, “Adult-Child Sex”, in Philosophy and Sex (New Revised Edition), ed. Robert Baker and Frederick Elliston (Buffalo, N.Y.: Prometheus Books, 1984), p. 436. Igor Primoratz, Ethics and Sex (London: Routledge, 1999), p. 138. Рецензент моей статьи, когда я представил её на конференции (см. примечание 16 ниже), утверждал, что есть много доказательств того, что вред не является результатом табу. В подтверждение этого утверждения он процитировала книгу Анны Луизы Киркенген Inscribed Bodies: Health Impact of Childhood Sexual Abuse (Dordrecht: Kluwer, 2001). Я, однако, не могу найти никаких подтверждений его утверждению в этой работе. В книге действительно говорится о негативных последствиях сексуальных отношений с детьми. Однако вопрос о том, причиняют ли вред сами сексуальные взаимодействия или наложенные на них табу, — это особый вопрос, который, насколько я могу судить, в этой книге не рассматривается. Я упоминаю источник, чтобы быть честным по отношению к моему рецензенту и для тех читателей, которые хотят изучить его самостоятельно.

[6] Аллен Бьюкенен утверждал в контексте другой дискуссии, что «мораль включения» требует, чтобы рамки сотрудничества были более инклюзивными, если это возможно без неоправданных затрат. (См. его “The Morality of Inclusion”, Social Philosophy and Policy, vol. 10, no. 2, pp. 233–257.) Обратите внимание, что даже те способы, удовлетворяющее педофильские предпочтения, которые не связаны с реальными детьми — такие, как детская порнография, которая синтезируется (то есть без использования реальных моделей или актёров) или производится взрослыми, представленными как дети — также осуждается, даже если взрослая порнография нет. Это говорит о том, что общее отвращение к педофилии не полностью объясняется тем вредом, который она, как считается, причиняет вовлечённым в неё детям.

[7] То есть до тех пор, пока табу не будут устранены.

[8] T. G.M. Sandfort, “The Argument for Adult-Child Sexual Contact: A Critical Appraisal and New Data”, in The Sexual Abuse of Children: Theory and Research, Volume 1, ed. William O’Donohue and James H. Geer (Hillsdale, N. J.: Lawrence Erlbaum Associates, 1992); Bruce Rind, Philip Tromovitch, and Robert Bauserman, “A Meta- Analytic Examination of Assumed Properties of Child Sexual Abuse Using College Samples”, Psychological Bulletin, vol. 124, no.l (1998), pp. 22–53.

[9] См., например, David Finkelhor, “What’s Wrong With Sex Between Adults and Children: Ethics and the Problem of Sexual Abuse”, American Journal of Orthopsychiatry, vol. 49, no. 4 (1979), pp. 692–697.

[10] Это возражение было высказано анонимным рецензентом для Public Affairs Quarterly.

[11] Конечно, такие преимущества должны быть компенсированы риском заболеваний, передающихся половым путём, или должны быть предприняты шаги в рамках сексуальной жизни, руководствуясь подходом небрежности, чтобы минимизировать такие риски.

[12] В этом контексте «симпатия» не может означать «сексуальное влечение», потому что это было бы слишком слабо, чтобы отличить его от чисто гедонистической точки зрения. Вместо этого, это должно означать что-то вроде «меньшая психологическая привязанность, чем любовь».

[13] Я благодарен Радже Халвани за то, что он рассказал мне об этом и предложил мне поднять вопрос о негибридной промежуточной точке зрения и отреагировать на неё.

[14] Похоже, что это не так в отношении беспорядочных половых связей, если только кто-то не оговаривает, что любой, с кем он занимается сексом, тем самым является близким.

[15] Эта точка зрения была высказана анонимным рецензентом для Public Affairs Quarterly.

[16] Более ранняя версия этой статьи была представлена на собрании Общества философии секса и любви на заседании Восточного отделения Американской философской ассоциации 30 декабря 2001 года. Я благодарен исследовательскому комитету Кейптаунского университета, а также Международному агентству по научным связям (Южно-Африканского) Национального исследовательского фонда за предоставление финансирования, которое позволило мне присутствовать и участвовать в этой встрече.

Примечания от переводчика

[a] Бенатар использует слово «promiscuity», которым обозначают беспорядочные половые связи. Однако в данном контексте речь идёт не столько о сексуальной распущенности и частых сменах сексуального партнёра, сколько о любом сексе между людьми, которые не состоят в романтических отношениях. Соответственно, более корректным в данном контексте было бы выражение «unromantic sex», т.е. «неромантический секс». Беспорядочные половые связи («promiscuity») можно назвать неромантическим сексом, но не любой неромантический секс будет «беспорядочным».

[b] «Casual view» можно перевести разными способами. Можно передать это как «случайный подход» или «подход случайности», однако это создаёт ошибочное впечатление, будто сторонники casual view поддерживают его в силу случайности или что этот подход рассматривает любой секс как случайный. Другие варианты перевода, такие как «повседневный подход», «подход повседневности», «казуальный подход» или «подход казуальности», очевидно, не подходят для передачи смысла. «Небрежный подход» некорректен, поскольку создаёт ложное впечатление, что этот подход сам по себе менее осмыслен и обоснован, чем подход значимости. Поэтому «подход небрежности» кажется оптимальным вариантом, поскольку отражает основную характеристику приписанную этой позиции Бенатаром — сторонники casual view более небрежно относятся к сексу, поскольку отрицают его уникальное значение и приравнивают его к любым другим физическим взаимодействиям.