Помешательство в известном смысле благотворно: благодаря ему перестаешь быть исключением.

Винсент Ван Гог

Глубокое синее полотно затянуло небо. Давно не было такого дождя. То и дело вспыхивал горизонт, за которым, казалось, прятался рассерженный зверь. Предупреждающее рычание его раскатисто и, в то же время, мягко проносилось по сплошной завесе из туч. Иногда казалось, что этот зверь близко, над самой головой, словно бы наклонился, чтобы рассмотреть добычу прежде, чем разбегающиеся от него яркие змейки прикончат неосмотрительно-любопытствующего своим электрическим поцелуем. Нет, наблюдать дождь из окна было безопасно, и в этой безопасности было что-то восхитительное. Ничего больше не требовалось. Лишь бы стоять и смотреть грозу, слушать дождь и электричество в воздухе. Никого больше не требовалось. Последнее обстоятельство показалось мне удивительным. Раньше мне думалось, что нужно разделять радости и красоту этого мира с кем-то близким. Теперь же внезапно стало ясно, что никто не проникнет в моё переживание, ничья душа не станет идентичным отражением моих чувств. Более того, кто-то близкий мог помешать мне вот так просто наслаждаться, не торопясь, без суеты и стремления к чему-то помимо происходящего в данный момент. Присутствие могло внести диссонанс в простоту и интенсивность моего переживания неожиданным несоответствием, несовпадением, пронзительной чуждостью. Мне было страшно пережить такое, и я порадовался, что я один. Никто не разрушит своим вторжением цитадель моего восприятия, питающего фантазию и ту сладкую тоску, которая уносит мысли за видимые горизонты.

Дождь шел и предыдущей ночью, когда я, безуспешно пытаясь заснуть, почувствовал, словно руками потрогал, тот неоспоримый факт, что между способным и талантливым человеком существует всего лишь маленькая крупинка, как в песочных часах, незаметная, одна из тысячи. И эта крупинка неумолимо весома в своей необходимости быть. Ее нельзя преодолеть так же, как нельзя вернуть скользнувшую вниз в потоке других подобных ту самую, которая в итоге определяет прошедший час. И перевернув часы, мы столкнемся всё с той же необходимостью существования этой крупинки и ее падения вниз. Нельзя изъять частичку из стеклянной колбы, не нарушив целостности последней. С этой точки зрения, лучше оставаться обыкновенным, способным, но не талантливым, ибо гений носит на сердце печать страдания.

Не хорошо и не плохо проснуться наутро после таких размышлений. Трудно определить, что служит в моей жизни такой крупинкой. Я чувствую неудобство ее присутствия, словно это крошка за воротником. Попытка вытряхнуть ее из одежды — риск потерять нормальную жизнь. И всё же мне неудобно быть с ней! А что, если способность осознать присутствие этой крупинки в своей жизни и есть дар исключительности? Вот я извлеку ее из–под тесного воротничка жизненных обстоятельств, и мир заиграет новыми красками! Я осознаю себя иначе и изменю то, что меня изматывает недоделанностью и неустроенностью.

Признаюсь, я часто думаю об этом. Иногда, я неосознанно приближаюсь к этой идее, открывая новые дороги в путешествии, знакомясь с новыми людьми, участвуя в новых проектах.

Жизнь требует усилия. Многие философы об этом говорили. По этой причине я уже год живу в Петербурге. Покинул родную провинцию, устроился в крупную архитектурную компанию, взял квартиру в новостройке, с двенадцатого этажа которой имею привычку наблюдать любовное свидание неба и городских крыш. Пожалуй, только эта эротика меня интересует. Словно древний грек, я созерцаю нисхождение Эроса в мир человека. Было бы любопытно наблюдать акт Творения, бледным отголоском которого является акт творчества. Интересно, насколько творческой является обыденность? Люди творят свое бытие каждый день, и всё никак не сотворят себе мира…

Сегодня я жду к себе подругу. Вернее, это коллега по работе. Но так бывает, что в силу обстоятельств люди становятся ближе. Так нас Бог сотворил: мужчину и женщину.

Опаздывает. Это тоже вполне обычно…Беру с журнального столика альбом живописи Иеронима Босха. Читал в одной книге, что он был катаром. Он видел странно этот мир, и эти фантасмагорические демоны в причудливом сплетении всяческих форм должны были доказать ненормальность человеческого бытия, его ущербность как в материальном, так и духовном смысле. Забавно представить, как работы Босха заказывали христиане, как они дивились, рассматривая на полотнах сквозь еретическую призму детали растерзанного грехом мира. И не подозревали ничего о художнике, околдованные его талантом. А, может, Босх был сумасшедшим? Сальвадор Дали был настолько эксцентричным, что тоже напоминает мне сумасшедшего. Да и сюрреализм его — это почти образы Босха в оптике страданий секулярного мира.

Я не хочу больше ждать. Беру куртку. Пойду к Неве.

Мне пришлось спускаться по лестнице. Очень тихими шажками я стал продвигаться вниз вдоль стенки, словно вор, так как заслышал каблучки ожидаемой подруги. Она выходила из лифта, но я от нее сбежал. Не могу точно назвать причину. Предположение скучного свидания, может быть. Всё хорошо: Эля меня не видела. Потом придумаю что-нибудь в оправдание. Жаль, она добиралась до меня в дождь, поэтому и опоздала. Бессовестный. Но я не сдам свой Монсегюр, в отличие от несчастных еретиков. Сейчас я хочу иного…

Чем же Дали напоминает мне Босха? Да черт с ними!Зайду в кофейню.

Есть ли во мне что-то, что давало жизнь их творчеству? Может быть, оно еще не набрало во мне силы и надо подождать…

Каждый день мы ждем чего-то. Ждем всю жизнь. Мы не имеем права поддаваться спонтанно рождающимся в нас импульсам и действовать согласно им. Поступай мы иначе, действительность превратилась бы в хаос. Миры смешались бы так же, как на полотнах Босха, где ад, рай и человеческая реальность странным образом проникли друг в друга. Зато, возможно, мы были бы счастливы. Жили бы не так долго, но были бы счастливы. Но мы живем обыкновенно, и не знаем, как вырваться из этого существования, не причинив себе еще большего страдания. Или всего лишь дискомфорта…А кому-то нормально так жить. Может быть, вот эти люди и есть сумасшедшие, которые не видят, не понимают, что у них отнята полнота и подлинность жизни? Жизнь кто-то отхлебнул также, как я свой капучино. И в конце концов чашка опустела. Но кто же испил ее и почувствовал вкус? Жизнь была где? В этом кофе, в моем глотке или в чем-то еще?

С этими мыслями я вошел в метро. Телефон дома забыл, когда убегал. Эля, наверно, звонила, недоумевает. Ей не понять моего стремления к гармонии любой ценой. Её счастье, что свидание сорвалось, ни к чему я ей сейчас. Или она мне ни к чему. Не хочу больше думать о своей жизни. Настолько она обыкновенная, скучная, надоевшая, томительная. И я, значит, обыкновенный. И обыкновенны эти мысли, хоть топись в Неве. Но в Неве топиться я не буду, потому через две недели у меня самолет в Венецию. А, может, там остаться?Навсегда. Надо научиться не думать.

Черная, черная вода. Словно бездна смотрит на меня. Пафосное сравнение. Принято считать, что пафос и патетика часто сопровождают дурновкусие. Нелепое заблуждение. Глубина переживаний, выраженная в слове, всего лишь отражает то, чего так нам не хватает в жизни — страсти. Мы теряемся, расщепляемся в событиях, не можем сконцентрироваться в едином порыве, в напряжении желания, для того, чтобы совершить нечто, превосходящее нас.

В кармане куртки я нашел крошки от какого-то гамбургера, съеденного на ходу бог знает когда. Я размял крошки на ладони. Вот они эти крупинки, частички разделения. Я стряхнул их в воду. Где-то они теперь на поверхности бездны, как и мы, блуждающие в слепую частички этого мира, существующие как будто лишь только для того, чтобы завершить временной цикл, словно крупинки в песочных часах. Если бы не городские здания, то небо и вода слились бы воедино, уничтожив разделение, созданное актом Творения. Это было бы не хорошо и не плохо. Это свершилось бы помимо нас, безотносительно к ценности нашего существования. И было бы не важно, гений ты или просто способный к чему-то человек — все были бы равны и едины перед лицом вселенской катастрофы. Как же полностью осознать эту противопоставленность себя Вселенной, признать ее, смириться с ней? Бесконечность Вселенной равнодушна ко мне. Я с ней разговариваю, а она молчит. Меня нет для нее, я же пытаюсь познать ее тайны. И они влекут меня как черная-черная вода, убаюкивающая мою бдительность. Я вглядываюсь в воду, в свое отражение. Как же оно искажено до неузнаваемости!

— Простите, с Вами всё в порядке? Поосторожнее, не соскользните в воду!

— Подозрительно так наклонился…

— Да не-е, вроде просто гуляет.

— Ну ладно, пошли. На прошлой неделе, Михаил Дмитрич рассказывал, скинулся тут один… Завернем сейчас в булочную.

Да, да, со мною всё в порядке. Обыкновенная прогулка. Вам показалось. Я не собираюсь топиться. У меня даже есть планы на будущее, обратите внимание!

Вечереет. И снова дождь. Эта сырость! Никак не привыкну к ней. В Венеции-то будет комфортнее, наверное. Зеленые воды Гранд Канал…! Мммм! После конференции останется немного времени, чтобы постигнуть метафизику города. Неужели моя жизнь, жизнь вон того прохожего и вот этого — это такая обыкновенность обыкновенная?Не может быть! Не должно так быть…Надо всё же позвонить Эльвире и извиниться.