Нестор Пилявский затронул интересную тему о понимании между людьми. Он признался, что никогда не стремился быть понятым, скорее даже считал ощущение ясности дурным знаком. Пока ты не понят, то принадлежишь одному себе, а понимающие люди растаскивают тебя на фрагменты, ты принадлежишь им в той же степени, что себе. В финале, однако, Нестор заявил, что понимание между людьми вообще недостижимо, это фикция и упрощение.

При всей парадоксальности такого вывода, я с ним соглашусь. Есть совсем простые вещи, которые, казалось бы, должны интерпретироваться единственным образом, но эта исключительность обычно недостижима по причине субъективности восприятия. Об этом повествует фильм Акиры Куросавы “Расемон”.

Когда писатель работает над текстом, у него никогда не получается выразиться достаточно близко к оригиналу. С ростом мастерства уменьшается зазор расхождения, но целиком он не исчезает. Эта ускользающая близость самовыражения не преодолевается никогда.

Хотя это не столь важно: писатель задумывает одну книгу, а пишет другую, к читателю же, в свою очередь, попадает какая-то третья книга. Если он захочет поделиться своими мыслями с автором, то и в этом случае потерпит неудачу. Мало того, что он прочитал не ту книгу, так он еще и поделился не теми соображениями, вероятно, о какой-то четвертой книге. А писатель воспринял его слова, как имеющие отношение вообще к пятой книге.

Эта нескончаемая череда туманной размытости, когда невозможно ничего обсудить из–за неясности самого предмета разговора, демонстрирует отсутствие коммуникации. Причем это происходит с писателем, цель работы которого и заключается в предельно четком выражении мыслей, в беспрестанном упражнении с языком.

Что же говорить обо всех остальных, кто в силу разнообразных причин вообще может отказаться что-то объяснять. И это еще в лучшем случае, потому что чаще всего объяснения только еще больше запутывают ситуацию.

Человеку давно следует замолчать, прекратить пустые поиски смысла в мире, напрочь его лишенном. Индивиду никогда не понять причин поведения соседа. Но возможно, это и спасает его от окончательного разочарования.

Поэзия, как известно, растет из сора, она сама собой в нем заводится, как плесень или мухи. А из чего растет все остальное, мы и представлять не будем. Вместо нас это уже сделал Михаэль Ханеке в своем первом французском фильме «Код неизвестен».

Австрийский режиссер демонстрирует не столько избыточность коммуникации, сколько ее вред. В первой же сцене после интерлюдии с глухонемыми детьми, играющими в угадывание слов, Ханеке погружает зрителей в хаос простейшей неразберихи.

Подросток кидает нищенке бумажных сверток. За женщину вступается чернокожий юноша, что приводит к потасовке и вмешательству полиции. Нищенку депортируют обратно в Румынию, чернокожего заступника с заломленными руками доставляют в участок, а вместе с ним и остальных участников и свидетелей инцидента, включая обеспокоенного хозяина ближайшей лавки.

Так, в самом начале, Ханеке демонстрирует невозможность понимания в тривиальной, хотя и конфликтной, ситуации. Далее все еще сильнее запутывается. Эффект усугубляют сцены с диалогами на других языках, румынском и мандинке, оставшиеся непереведенными.

В «Коде» сталкивается все: поколения, гендеры, этносы, социальные группы… За столиком кафе вернувшийся с войны фотограф рассказывает, что «там», на войне, все просто и понятно — сложности ждут его здесь, в этой путанной кутерьме, в которую погружаешься с головой.

Глухонемые дети разгадывают загадки друг друга, в то время как взрослые мучительно подбирают отмычки к ржавым замкам понимания. Они заперты в своей скорлупе, словно персонаж Фаулзовского «Коллекционера», в постановке которого занята главная героиня. Но главное даже не собственная скорлупа, а скорлупа другого — сквозь нее уж точно не пробиться.

Герои Михаэля Ханеке мечутся между пароксизмом истерики и кататоническим ступором. Все слишком сложно и становится еще сложнее. Так замысловато, что уже не хочется ни в чем разбираться, да это и не удастся.

Если представить, что в «Коде» показан цветной мир, то его персонажи очевидно страдают дальтонизмом, полной цветовой слепотой. Они схватывают визуальную основу, динамику, но невосприимчивы к более тонким аспектам, что и приводит ко все большему расхождению.

Приходится делать вид, что испытываешь какие-то эмоции, но на самом деле не чувствуешь ничего, кроме растерянности и раздражения. Когда героиня «Коллекционера», запертая в камере, спрашивает в отчаянии, что ей делать, ее просят быть естественной, показать свое настоящее лицо, отбросив фокусы и ужимки.

— Но как?! — восклицает героиня.

Действительно… Как быть собой в мире, где никто никого не понимает? Разве ты сам сможешь понять, где ты настоящий, а где фальшивый? Этот трюк здесь просто невозможен.