Предисловие от переводчика

Джорджо Агамбен известен своей кропотливой археологической работой с текстами. Очевидно, его герменевтическая стратегия, обычно заключающаяся в анализе взаимодействия разных понятий внутри одного текста или традиции, затрудняет работу переводчика. Она, таким образом, располагается на стыке сразу нескольких регистров, среди которых язык оригинала (в данном случае французский), язык перевода и переводческая традиция обоих языков. Возможно ли охватить несколько переводческих традиций, не нарушив архитектонику текста? Это предисловие призвано заполнить пробел, образуемый этой трудностью. В центре внимания Агамбена демократия, погруженная в контекст отношения между двумя понятиями западной политической философии — constitution и gouvernement. При желании можно составить таблицу терминов, соотносящихся с каждым из них. Тогда в левом столбце (constitution) были бы такие слова как конституция, строй, устройство, а в правом (gouvernement) в свою очередь правление, форма правление, управление и так далее. Трудность различения этих понятий в русском языке заметна на примере переводов Аристотеля: типы politeia (демократия, монархия и аристократия) переводятся то как государственное устройство, то как форма правления — в нашем случае два этих понятия эквивалентны constitution и gouvernement. Практически аналогичное смешение имеет место в английской и французской переводческой традиции, на которых останавливается Агамбен. Эта проблема, однако, выходит далеко за пределы лингвистики и теории перевода. Итальянский философ называет ее узлом, квинтэссенцией всей западной политики. Чтобы отразить это принципиальное положение gouvernement в его отношении к constitution мы предприняли рискованный шаг и решили перевести его как (у)правление. Этот вариант должен отразить маргинальное положение феномена, который имеет степень автономии (то есть является определенной техникой принятия административных решений, управлением), но получает свою легитимность от суверенитета (становясь таким образом уже не просто суммой управленческих практик, а властью, правлением). Таким образом, «(у)правление» фиксирует внутреннее напряжение между правлением и управлением, о котором говорит Агамбен и которое трудно заметить во французском звучании этого слова. Еще более многозначное constitution мы будем переводить в зависимости от контекста, оставляя в скобках оригинал.

Джорджо Агамбен. Вводная заметка о понятии демократии

Все обсуждения термина «демократия» сегодня искажены предшествующей двусмысленностью, которая обрекает на непонимание тех, кто его использует. О чем мы говорим, когда говорим о демократии? С какой именно рациональностью связан этот термин? Даже минимально внимательное рассмотрение показывает, что те, кто сегодня спорят о демократии понимают под ней иногда устройство (constitution) политического тела, а иногда технику (у)правления (gouvernement). Термин, таким образом, отсылает одновременно к концептуализации как публичного права, так и административной практики: он означает форму легитимации власти в той же мере, что и условия ее применения. Поскольку очевидно, что в современном политическом дискурсе этот термин чаще связывается с техникой (у)правления, которая как таковая не особенно успокаивает, понятен дискомфорт тех, кто из лучших побуждений продолжает использовать его в первом значении.

То, что переплетение этих двух концептуализаций — юридико-политической с одной стороны и экономико-управленческой с другой — имеет глубокие корни и с трудном распутывается можно отчетливо увидеть на следующем примере. Когда у античных классиков политической мысли встречается слово politeia (часто в рамках дискуссии о ее различных формах: монархии, олигархии, демократии, а также их parekbaseis, отклонениях), его переводят то как «строй», то как «(у)правление». Следовательно, пассаж из «Афинской политии» (гл. XXVIII), в котором Аристотель описывает «демагогию» Перикла, «dēmokōteran synebē genesthai tēn politeian», был переведен на английский так: «the constitution became still more democratic». Сразу после этого Аристотель добавляет, что толпа «apasan tēn politeian allon agein eis hautous» — тот же автор перевел это уже как «brought all the government more into their hands» (очевидно, перевести это как brought all constitution, как того требует согласованность, было бы проблематично).

Откуда берется эта настоящая «амфиболия», двусмысленность фундаментального политического понятия, из–за которой оно представляется то строем, то (у)правлением? Здесь будет достаточно отметить два пассажа из истории западной политической мысли, в которых она проявляется с особой очевидностью. Первый находится в Политике (1279а, 25), когда Аристотель декларирует свое намерение перечислить и изучить различные формы устройств (politeia): «Поскольку politea и politeuma значат одно и то же и поскольку politeuma является высшей властью (kyrion) в городах, необходимо, чтобы она находилась в руках одного, нескольких или большого числа людей» [1]. Общепринятый перевод выглядит так: «Поскольку строй и управление значат одно и то же и поскольку управление является высшей властью в государстве…» Хотя более точный перевод должен бы был сохранить близость двух терминов, politeia (политическая деятельность) и politeuma (политическое, вытекающее из нее), все же очевидно, что попытка Аристотеля ослабить амфиболию с помощью фигуры, которую он зовет kyrion, является главной задачей этого пассажа. Используя (не без некоторого утрирования) современную терминологию, конституирующая власть (politeia) и конституированная (politeuma) связываются здесь в разновидности суверенной власти (kyrion), которая представляется тем, чтó удерживает вместе обе грани политики. Но почему политика расколота и благодаря чему kyrion артикулирует этот разрыв в то же время сшивая его?

Следующий пассаж находится в Об общественном договоре. В своем курсе 1977-1978, «Безопасность, территория, население», Фуко уже показал, что Руссо отчетливо поставил перед собой задачу примирить юридико-конституционную (constitutionnelle) терминологию (договор, общая воля, суверенность) с «искусством управления». Но в интересующей нас перспективе различие и сочленение между суверенитетом и управлением, которое лежит в основании политической мысли Руссо, является принципиальным. «Я прошу своих читателей», пишет он в статье «О политической экономии», «четко отличать общественную экономию, о которой я буду говорить и которую я называю управлением, от высшей власти, которую я называю суверенитетом; различие это состоит в том, что одной из них принадлежит право законодательства […], тогда как другой принадлежит только власть исполнительная.» В Об общественном договоре это различие еще раз подтверждается сочленением общей воли с законодательной властью с одной стороны и (у)правления с исполнительной властью с другой. Однако очевидно, что для Руссо речь идет одновременно о различении и связывании этих двух элементов (вот почему даже в тот момент, когда он формулирует различие, ему приходится упорно отрицать, что оно является расколом суверенитета). Как у Аристотеля, суверенитет, kyrion, является одновременно одним из терминов различения и тем, что завязывает в неразрывный узел строй и управление.

Если сегодня мы присутствуем при давящем доминировании (у)правления и экономики над народным суверенитетом, который был постепенно очищен от всякого содержания, то, возможно, это потому, что западные демократии платят по счетам философскому наследию, которое они приняли без какой-либо предварительной описи. Непонимание, которое заключено в рассмотрении (у)правления как просто исполнительной власти, является одной из самых тяжелых ошибок в истории западной политики. Она привела к тому, что политическая рефлексия модерна ввела себя в заблуждение, следуя за пустыми абстракциями, такими как закон, общая воля и народный суверенитет, оставив без решения проблему принципиальную со всех точек зрения, проблему (у)правления и его сочленения с суверенитетом. В своей недавней книге я постарался показать, что главная тайна политики — это не суверенитет, а (у)правление, не Бог, а ангел, не король, а министр, не закон, а полиция — или, говоря яснее, двойная машина правительности (gouvernementalité), которую они формируют и приводят в движение.

Западная политическая система происходит из связки двух гетерогенных элементов, которые легитимируют друг друга и взаимно согласуются: политико-юридическая рациональность и рациональность экономико-управленческая, «формы строя» и «формы (у)правления». Почему politeia дана в этой двусмысленности? Кто дает суверену (kyrion) власть обеспечивать и гарантировать их легитимный союз? Не идет ли речь о вымысле, предназначенном скрыть, что в центре этой машины находится пустота, что между двумя элементами и двумя рациональностями нет никакого возможного сочленения? И как вывести на свет то неуправляемое, что возникло из их расчленения и одновременно с этим является источником и местом исчезновения любой политики?

Вероятно, пока мысль не решится соизмериться с этим узлом и его амфиболией, все дискуссии о демократии — как форме устройства и технике (у)правления — рискуют скатиться в болтовню.

(Giorgio Agamben. Note liminaire sur le concept de démocratie // Démocratie, dans quel état? 2009, p.7-10). Перевод с французского — Даниил Тютченко.