Жеро́м Феррари́ — автор молодой и неизвестный. Впервые на русском выходит перевод одной из его книг, удостоенной Гонкуровской премии за 2012 год. Философский факультет Сорбонны и Корсика — те явные автобиографические элементы, которые объединяют автора с героями его романа, двумя друзьями, почти братьями, подобно Ромулу и Рему (только без братоубийства) основывающими свой маленький корсиканский Рим, деревенский бар, лучший из возможных миров, как им казалось.

Однако ни один из миров не вечен. Хочется назвать эту книгу проповедью о падении мира. Конечно, подобная игра слов возможна лишь в русскоязычной интерпретации, поскольку во французском оригинале её нет. Суть в том, что в своей проповеди «Слово о разорении города Рима», на которую ссылает Феррари, христианский теолог и философ Августин призывает не печалиться из–за падения Рима, разорённого вестготами в 410 году, не печалиться «из–за мрака мира сего», поскольку таков естественный ход вещей — «миры переходят от тьмы ко тьме, сменяя друг друга», одна империя сменяется другой, как одна жизнь сменяется другой, иначе не бывает. Эту идею и воплощает в романе Феррари.

Жизнь героев Матьё и Либеро́ развивается подобно жизни любой империи с её основанием, расцветом и упадком. От учёбы на философском факультете Сорбонны, являющим собой ранний период Римской истории под влиянием древнегреческой культуры, через период благословенной земли с молочными реками и кисельными берегами, когда они были творцами и властителями совершенного мира «триумфа и беспечности», — до упадка, опошления, «попоек, секса и сальной тупости», в которой они нежатся, как свиньи в навозе. Автор прослеживает путь от изучения проповедей Августина к высказываниям вроде обещания пристрелить «как собаку любую падлу, которая только посмеет позариться на его бабло», когда иссякает воображение, а разум упирается «в конкретное присутствие окружающих вещей, чьё существование ограничивается посюсторонним миром». Так происходит внутреннее разложение, «болезнь состарившихся империй», и новое погружение мира во тьму.

Старый мир умирает, а останки его становятся плодородным гумусом для нового. И жизнь в этой череде миров представляется хрупкой и монотонной, последовательностью однообразных времён года, утекающих, как песок сквозь пальцы в проклятии постоянства, в пугающем отсутствии исчезнувшего мира и в сожалении о стольких упущенных мирах, ушедших в небытие. Жизнь у Феррари оказывается лишь секундой между тем, как она восстаёт из небытия, и тем, как она снова в него нисходит.

Это ощущение неумолимости бега времени, колоссального в сравнении с множествами подобных человеку рождающихся и умирающих миров, автор то и дело подчёркивает, говоря о незаметности исчезновения империй, миров и жизней в масштабе этого времени: «Рим пал, но на самом деле — будто ничего и не случилось», «не было никаких варварских набегов. Ни полчищ вандалов, ни орд вестготов, ни одного всадника», «неужели империи умирают вот так, без единого вздоха», «ничего не произошло — империи больше нет». Рим, Французская колониальная империя, жизни героев и их родных, все эти миры перемешиваются и «возможно, каждый мир есть лишь деформированное отображение всех остальных миров».

И только одна вещь находится вне времени — безысходная чудовищная тишина, древнее всех миров, но пока те сменяют друг друга, она не наступит. «Не страшись, — обновится подобно орлу юность твоя», — несёт сквозь века свою проповедь Августин.