Артем Семенов специально для канала Локус написал эссе об обесчеловечивании и дегуманизации

Если я обесчеловечиваюсь, то лежит ли на мне семантическая ответственность за это? Могу ли я допустить мифологические грунтовые воды в подтекст того, что я произношу? Или то, что я произношу, никак не влияет на мое сознательное и бессознательное? Способен ли я вовремя распознавать сторонние манипуляции в пространстве собственной речи?

Где-то в лесу обитает страшный и злобный Бес, который меня — горожанина — хочет совратить и утянуть на свою сторону однозначного Зла. Что в такой ситуации я могу сделать? Я могу попросить городское управление устроить нечто стеноподобное. Я сделаю вид, что это «мексиканцы» такие сами по себе. Но что, если они научатся облетать стеноподобное? Да и Бес — существо сверхъестественное, читай — искусственное, он может и стены насквозь проходить. Так не пойдет.

Гуманизм нуждался в ясном пути. Эфемерные трактовки гуманности «поступай по-человечески» и возрожденческие идеи о высвобождении (или по Пятигорскому, скорее, о вольноотпущеничестве) не помогли придать идее форму, а свели ее к бельму. Поэтому гуманизм в массовом представлении принял самую удобную для себя форму. В этой трансформе шаманских напевов под нос он быстро забылся и обнаружил себя в системе координат без плоскостей и ориентиров-осей.

Шаманские напевы гуманизма нужны не столько для того, чтобы убеждать других в своем ясновидении, сколько для самоубеждения в истинности собственного пути. Такой гуманизм похож на больного ОКР, который вынужденно повторяет компульсии, чтобы не потонуть в ужасах своих обсессий. В бесплоскостном пространстве гуманизм выстраивает себе комфортный центральный мотив. Он объединяет в себе: гуманизм, как представление о мире, в котором центр — человек; гуманность, как снисходительно-принудительную форму одаривания добром и, собственно, само Добро, как высшую абсолютную ценность, поступиться которой не представляется возможным.

То есть обесчеловечиться — это не только дать лесному Бесу одолеть в себе цивилизованного горожанина, но и порушить стройную связку человек=Добро внутри себя. Тем самым уйти от абсолюта, де-факто назвав себя нечеловеком, что есть примкнуть ко Злу.

Где-то в этом месте рушится вера в человеческого человека. Ведь если Бес имеет доступ к абсолюту и может протянуть свои руки к связке человек=Добро в любой момент, то в таком мире и жить становится страшновато. Выходит, что до такого-то момента люди живут себе цивилизованную цивилизованность, но потом Бес выходит из леса, чтобы забрать несколько горожан и «устроить Сребреницу».

Не очень ясно, каким образом Бес выбирает своих жертв. Меченные ли они кем-то или чем-то? Попробуем примерить на себя роль Беса: итак, нам наскучила лесная жизнь; мы тоскуем по разбою и рэкету, в конце концов — по похищениям. Мы забегаем в этот золотой город человечества и обнаруживаем многообразие людской породы. Пусть нам даже и отшибло память, и мы этому многообразию искренне удивлены.

Рене Жирар многое рассказал нам о важности конструкта козла отпущения в общественной жизни. Далеко не всегда роль жертвы была очевидной, часто жертву община создавала из «ничего». Тогда потенциальную жертву нужно было замарать — к примеру, ритуальный инцест или ритуальное убийство. Обязательным условием для будущей жертвы был ее контакт с кровью; с кровью осквернения.

Гуманизм хочет разместить Зло в том месте, где уже все необходимое благоустройство для его формирования наличествует. Всевидящее око «мирового жкх» уже провело свет, отопление и канализацию для будущего Зла.

Представим, что я все еще этот Бес, а мысли о Рене Жираре — это больные мысли Беса, и ничего более. Возвращаемся к задаче — я должен похитить человека, обесчеловечить его. Но в этом золотом городе, подобном любому киберпанковскому мегаполису, широкое многообразие человеческой породы. У меня случается то ли инсульт, то ли пьяный угар, и я обнаруживаю себя уже в лесу. И вижу перед собой похищенных — они оказываются, скажем, немцами. Но как я это определил? Я ставил перед собой задачу обесчеловечить, следовательно охотился я за человеком в принципе. Как в моем лесу оказались только немцы? Их несколько миллионов! Что-то теория вероятности барахлит; может, нужно по ней вдарить как следует?! А! Вот-вот, наконец-то… Вижу. Вижу. У каждого из них на лбу написано «немец»; как же я сразу этого не заметил!

Мир естественного Добра снимает с себя ответственность; он утверждает, что у него просто нет инструментов для борьбы, тогда сверхъестественный мир подчиняет себе все связи. В этом месте обнаруживает себя манипулятивная дихотомия Большого Человека. Добро по определению присуще человеку, добро для человека естественно, — говорит он, — в то время как зло приходит из леса, из мира сверхъестественного.

Но Бес в этом случае не субъектен; он — функция. Да, он осуществляет движение из точки А в точку Б, когда нужно; но он это делает в том смысле, что не делать он этого не может. Он оказывается в ситуации предопределенного выбора. Полис выбирает того и тех, кто будет обесчеловечен, до того как Бес вбежал на территорию полиса. Как же стать меченым, что может подтолкнуть полис выбрать именно меня в качестве жертвы? Необходимо совершить попытку разоблачения сверхъестественной роли человека.

Изуродованная форма гуманизма, ставя человека в центр, дает ему в руки вожжи. Большой Человек наделяет кого-то из полиса полномочиями кучера. Мы двигаемся туда, куда нам скажет двигаться Большой Человек. Он как бы не управляет ситуацией. Если мы не будем проявлять достаточную лояльность или же обнаружим искажение ролей, то есть выгодную объектность Большого Человека; нам будет дано задание заехать не туда. Когда мы приедем не туда, в тот самый момент у нас на лбу появится «немец».

Большой-человек-эксплуататор занимает выгоднейшее положение. Он вменяет вину тому, кто вынужденно или добровольно принял ответственность. При этом Зло в мире эксплуататора только называется Злом. Оно — зло-несубъектная-функция. Такие подмены, как мне кажется, возможны при попустительстве семантической ответственности каждого отдельного человека, допускающего в сознательное и бессознательное нечто, что начинает им управлять.