Существует несколько видов отношений со взглядом. Разумеется, речь здесь идет о взгляде Другого, хотя про отношения со своим собственным взглядом можно писать отдельную песню. Самое главное в ней будет то, что свой собственный взгляд видит все вокруг, кроме самого себя, поэтому в самом центре того, что содержит в себе знание обо всем, будет находиться нехватка, которая воспроизводится каждый новым взглядом, тиражируется попыткой что-то рассмотреть вовне. Этой нехватки не становится больше в плане объема, но она множится как повторение опыта разочарования. Она создает центр напряжения, который притягивает к себе взгляд Другого и с помощью него желает быть разгадана.

При этом желание этой разгадки чаще всего трансформируется в страх и избегание контакта со взглядом Другого. Первый тип страха возникает в тот момент, когда я становлюсь виден Другому внезапно. Например, я обнаруживаю, что кто-то испытывает ко мне интерес или различает меня среди других людей, буквально, выделяет меня, придает моему очертанию ясный контур. В этом случае я боюсь того, что станет видно то, что видно быть не должно. Если шагнуть немного дальше, опасным оказывается следующее — мой образ, каким меня увидят, будет сильно отличаться от того, каким я вижу себя сам. И тогда между моим образом и образом из взгляда Другого, как между точкой старта и финиша, будет слишком большое расстояние. Как будто бы моя фотография сможет зажить своей собственной жизнью и в некотором смысле, вступить со мной в конкуренцию за место под солнцем.

Взгляд Другого создает разницу между тем, как я проживаю себя и тем, каким оказываюсь для кого-то еще и это расщепление происходит не где то в пространстве, а внутри собственной психики. То есть, взгляд, который становится внезапно видимым, создает внутри психики напряжение между проживанием и видимостью, потому что ни один взгляд другого не будет совпадать с моим собственным взглядом. Следовательно, каждый взгляд несет в себе искажение. Каждый раз, когда на нас смотрят, мы оказываемся для кого то несколько иными, чем ощущаем себя сами. Как будто бы падающий взгляд может ранить, деформируя мою поверхность, врезаясь в нее подобно метеориту из дальнего космоса. Наблюдая процесс, в котором меня наблюдают, я вынужден проделывать некоторую работу для того, чтобы установить, каким я оказываюсь перед взглядом Другого. Невозможность проделать эту работу без опоры на другого, также приводит к появлению такого чувства, как стыд. На мой взгляд, стыд является следствием растерянности и невозможности «схватить» взгляд Другого и задать ему требуемое содержание. Мы движемся между жаждой взгляда и страхом взгляда.

Мы одновременно имеем дело с тремя разными феноменами — проживанием (или ощущением) себя, представлением о себе и образом себя в глазах другого. Эти опыты не совпадают друг с другом в силу разницы своего источника. Я проживаю себя как некоторую постоянную реальность, которую обнаруживаю всякий раз с новым пробуждением. Эта реальность предстает и как результат наблюдения и как способ наблюдать и какое-то время они оказываются слиты. Представление о себе появляется в тот момент, когда результат наблюдения отделяется от способа наблюдать и приобретает самостоятельное существование. Теперь я делаю какое то заключение о себе и неизбежно при этом что-то упускаю из виду. Взгляд другого извлекает собственный акцент из поля моего проживания и создает иную версию меня, но основание другой логики исключения и тождества. Таким образом, взгляд Другого обещает не просто компенсировать мою собственную нехватку, но обнаружить что-то за ее пределами, воздействуя на саму реальность. Другими словами, взгляд Другого меняет мою реальность, которую в дальнейшем я трансформирую в представление о себе, которое, будучи инфицировано нехваткой, обращается к взгляду Другого, но вместо компенсации нехватки получает новую ее порцию, которую необходимо символизировать в представление. Итак, стремление восполнить нехватку приводит к тому, что развитие становится бесконечным. Нехватка, то есть несимволизируемая реальность, которая на первый взгляд, нуждается в заполнении, на деле оказывается той самой пульсацией, которая отвечает за поддержание движения.

Развитие оказывается возможным именно потому, что всякий раз обращаясь к среде для того, чтобы вернуться к гомеостатическому равновесию, мы совершаем небольшой промах. Мы стремимся сократить пропасть между проживанием и представлением, обращаясь для этого к Другому, но вместо ожидаемого результата получаем новую задачу. Нас конституирует то, от чего мы хотим избавиться — этот неожиданный парадокс объясняет многие тупики, в которые мы попадаем, пытаясь воспринимать реальность в бытовом ключе. Подобный рациональный подход настойчиво исключает существование бессознательного. Например, мы негодуем и недоумеваем, когда наши желания приводят к тому, что ухудшается качество жизни. Или досадуем на то, что появляются ошибки и сбои казалось бы давно отлаженного механизма саморегуляции. Мы стараемся привести себя в некоторую «норму», не подозревая того, что в этих ошибках содержится доступ к нашей реальности, которая нуждается в выражении.

Давно не секрет, что Другой не просто создает некоторое отражение меня, подобно системе зеркал увеличивая количество точек, с которых я могу посмотреть на себя. Его участие в моей жизни гораздо фундаментальней. Вспомните утверждение о том, что результат наблюдения зависит от наблюдателя, а теперь представьте, что наблюдаемым в этой ситуации оказываетесь вы. Другой не просто отражает невидимую ранее область моей самости, он создает ее, наблюдая и впоследствии делая эту область видимой для меня. Мы все можем вспомнить истории, в которых проявлялась власть другого взгляда. Когда мы чувствуем себя застигнутыми врасплох чьим-то наблюдением, то ощущаем себя схваченными в ловушку взгляда в какой-то произвольной позе или образе. И вся наша субъективность внезапно сужается до этого незначительного объема, до той картинки, в которой мы оказываемся видимы. Мы оказываемся объектом для другого, некоторым набором произвольно скомпонованных характеристик и, самое ужасное, в этот момент становимся объектом и для себя. С одной стороны, Другой конституирует нас, то есть оказывается необходимым элементом построения идентичности, а с другой — нам постоянно приходится бороться с этим влиянием, забирая назад свою субъектность. И жизнь оказывается распределенной между этими двумя движениями — от себя к Другому, и от Другого — к себе.

Также очень любопытно, что происходит со мной, когда я сам становлюсь автором взгляда Другого для кого-то. Ведь то, что я делаю по отношению к другому, не является бескорыстным, я также смотрю на него очень специальным образом, проделывая определенную работу для себя. Я вижу в Другом ту нехватку, которая ускользает от меня, а он, в свою очередь видит, то есть подтверждает, не мою нехватку, а свою, и здесь мы в очередной раз не совпадаем. Я ловлю взгляд Другого, чтобы обрести целостность, но это только лишь увеличивает зияние. Для чего мне нужен Другой как направление и цель моего взгляда? Потому что это единственная возможность преодолеть символическую кастрацию, когда некоторое поле субъективности отчленяется и замещается словом, символом, который указывает на отсутствие, но полностью его не компенсирует. Символическая кастрация происходит в раннем возрасте, когда некоторое недопустимое желание блокируется непреодолимым законом. Другой в такой ситуации оказывается воплощением утраченного, более вещественный, чем слово, но менее доступный для овладения. Потому что он также не совпадает с тем, каким мы его видим и тем, в ком нуждаемся.

Таким образом, пространство интерсубъективности организовано очень противоречивым образом. Направление никогда не совпадает с целью, в ошибках содержится самое ценное, стремление уровнять намерение и результат, начало и финиш приводит к исчезновению невротического наполнения, того самого, которое отличает нас от животных и всяческих механизмов. Осуществленные желания ранят сильнее всего остального. Невозможная любовь наиболее прекрасная. Завершение синонимично смерти. Ведь чтобы приобрести то, что по настоящему нужно, нам приходится не соглашаться с тем, что лежит на поверхности. Это происходит потому, что мы одновременно существуем в разных измерениях, которые имеют разнонаправленные векторы. Попытка символизировать невыразимую психическую реальность никогда не заканчивается полной ясностью, скорее одновременным присутствием в опыте различных зон, которые имеют собственную интенциональность.

Невозможность выразить себя до конца, однако, не отрицает необходимости это делать. Невыразимое — то, что ускользает от речи — заставляет всякий раз возвращаться к себе, формируя травматическое повторение. Связь с объектом, невозможная в той форме, в которой она желанна, для возвращения в «потерянный рай», тем не менее, удерживает инстинкт смерти в связанном виде. Это усилие похоже на попытку приблизиться к горизонту, несмотря на его постоянное ускользание. Травма является формой поддержания одиночества. Шаг в отношения — это то самое падение, которое приводит к обнаружению себя в совершенно другом месте. Всякий раз, когда мы получаем немного не то, о чем просили, дельта этих двух переменных оказывается ценностью, к которой мы стремимся, того не осознавая и достигнув, обесцениваем, не отдавая отчета в том, что ради этого промаха все и затевалось.