Историк архитектуры Марат Невлютов рассказывает о человеческих ритуалах как первооснове архитектуры, фокусируя внимание на размышлениях социологов, историков, антропологов и теоретиков искусства.

Архитектура постоянно возвращается к вопросу о собственных истоках. По замечанию Джозефа Рикверта [1], увлечение историков архитектуры и антропологов примитивными жилищами (пещера Витрувия, первая хижина Виолле-ле-Дюка, примитивная хижина Ложье, карибская хижина Земпера) возникает в моменты необходимости обновления области, находящейся в кризисе. Вопрос об истоках ― это вопрос о подлинности архитектуры [2], ее соответствии своей сущности, явленной в описании «примитивной хижины».

Поиск первого образца сводится к обнаружению или выведению эталона, который предшествует любой архитектурной форме. Он должен стать примером и содержать сущностные принципы для последующего воспроизведения в актах строительства. Антрополог Альберт Байбурин пишет, что в основе ритуалов строительства жилища всегда лежит универсальный образ, который должен повториться в конкретной архитектурной форме: «Ритуал строительства ориентирован не на конкретные детали постройки, а на самые общие признаки дома, на образ дома» [3]. Но этот идеальный образ не всегда удается описать при помощи трансцендентной формы или отсылки к примитивному жилищу первых людей. Поэтому здесь мы рассмотрим, как в поиске оснований архитектуры историки, антропологи и теоретики обращаются к ритуалу как к предшественнику воплощенной формы.

Камни и река

Размышления о первом образце или идеальном типе можно встретить у многих теоретиков, начиная с трактатов Витрувия. Мы не ставим перед собой задачу проанализировать всё и ограничиваемся предположением, что все они, так или иначе, описывают причины возникновения архитектуры, которые наилучшим образом становятся видны в «примитивном» жилище.

Наиболее значимый текст XX века об истоках ― это «Четыре элемента архитектуры» Готфрида Земпера [4]. В нем говорится, что три элемента ― насыпь, ограждение и крыша ― были организованы вокруг четвертого ― домашнего очага, который создавал порядок и объединял людей вокруг пламени, защищая от враждебных внешних сил природы. По мнению историка архитектуры Мари Хваттум, Земпер в своих рассуждениях описывает «карибскую хижину» как художественный принцип взаимоотношений между элементами, а не идеальную форму или археологический факт. «Земпер на протяжении всей своей жизни стремился найти и определить эти “составные части” ― и он нашел их: не как археологические факты, но как творческий принцип» [5].

Но важнее для наших рассуждений будет указание Земпера, что не технология или свойства материалов являются причиной формы, но социальная, «моральная» функция архитектуры.

Так он пишет: «Вокруг очага собрались первые люди; вокруг него формировались первые альянсы, вокруг него первые, грубые религиозные идеи превратились в традиции культов. На протяжении всех фаз существования общества очаг формировал ту сакральную точку, вокруг которой все упорядочивалось и принимало форму. Это первый и самый важный, моральный элемент архитектуры» [6]. Свет, тепло и огонь очага даровали безопасность ― и люди получили возможность объединяться. Форме примитивной хижины Земпер противопоставляет социальный принцип сборки архитектурных элементов, которые служат одной цели ― созданию единства группы.

Джозеф Рикверт также отмечает, что формы изменяются в соответствии с их использованием и осуществляемыми в пространстве социальными взаимодействиям. Он критикует представление Альдо Росси о типе: «Неужели он не понимает, что смотрит на увековечение Римского гражданского права, воплощенного в придворном церемониале? Здания, о которых он говорит ― амфитеатры, театры, храмы, бани ― нельзя понимать как “типы” в том смысле, как он это делает. Это живые формы, выработанные за века использования, отполированные как камни в реке» [7]. Взамен типа Рикверт предлагает «живые» формы ритуала, осуществление которых определенным образом формирует пространство.

Но в основание суждений Рикверта о ритуале по-прежнему положен некий артефакт — построенное здание или город, а не «первое», сакральное действие, знание о котором утрачено.

Рикверт сам замечает, что о ритуалах основания древнего города мы можем судить лишь по следам, интерпретируя их из ситуации современности: «В течение тысячелетия подъема и упадка римской империи город претерпел много изменений, интерпретации стали все более сложными и даже противоречивыми, обряды, смысл которых иногда забывали, были истолкованы повторно анахронически» [8]. Такая интерпретация ритуальных оснований архитектуры представляет архитектуру, в лучшем случае, записью ритуальных практик. Она запоминает пространство совершения ритуала, но не описывает сам ритуал ― то есть оказывается артефактом совершенного действия и, возможно, гарантом его дальнейшего воспроизводства.

Развивает предложенное Риквертом понимание причинности архитектурных форм теоретик архитектуры Альберто Перес-Гомес. Он также полагает, что в основании формы расположено сакральное действие ― античный хор или танец, произошедший от дифирамбов ― гимнов Дионису. Ритуал демонстрировал представление о космическом порядке, а повторяющуюся форму этого ритуала уже закрепляло строительство. «Предполагалось, что участие в строительстве здания всегда вовлекало бы разными способами ритуальное действие для размещения людей в порядке мироздания» [9].

При этом ритуал строительства не просто описывает космический порядок, а утверждает и указывает на размещение в нем человека.

Перес-Гомес говорит, что архитектурное произведение всегда меняется, когда попадает в социальное и физическое пространство. Как молвленное слово никогда не свободно от его толкования ― так зрители или слушатели определяют смысл построенного или судьбу сказанного. При этом современный архитектор убежден в наличии принципиальной и необходимой связи между его словами и реальностью. Однако влияние внешнего мира оказывает куда более существенную силу изменений, чем намерение архитектора. В этом размышлении об обусловленности архитектуры миром Перес-Гомес опирается на Гадамера: «Прежде всего, Гадамер подчеркивает, что подлинное художественное творчество не является чем-то, что мы можем легко себе представить, сделать осознаваемым кем-то. В абсолютном смысле оно принадлежит миру. Его опыт переполняет нас» [10].

Архитектурный теоретик Дэвид Летербарроу в своих размышлениях о существовании архитектуры стоит на сходных с Риквертом позициях. Определяющим для него также является то, что делают люди ― их ритуалы строительства и проживания. Но Летербарроу расширяет число агентов, влияющих на архитектуру: пространство обусловливают не только культурные практики ― к возникновению конкретной архитектурной формы приводит целая совокупность природных и социальных факторов.

Ритуал у Рикверта ― самостоятельный и культурно обусловленный, а у Летербарроу ― является следствием взаимодействия людей с местом и его природными свойствами.

Он пишет: «Поверхность здания показывает […] свидетельства заботы не только о продолжительности его существования, но и о жизни в нем. И точно так же как она сохраняет следы рук, демонстрирует знаки региона: каждый фасад регистрирует превалирующие характеристики климата при помощи накопления неудач в противостоянии ему» [11].

По мнению Летербарроу архитектор вынужден изобретать формы в качестве ответа на обстоятельства места. В свою очередь, и место меняется из–за архитектуры: в сети отношений человеческой деятельности и природных качеств в определенный момент появляется построенное здание. Оно является не только финальным следствием некоторых внешних факторов, но продолжает сопротивление природным феноменам и человеческой деятельности. Понятие перформативности, используемое Летербарроу, подразумевает наличие обратной стороны отношений архитектуры и воздействующих на нее событий [12]. То есть не только внешние силы определяют существование архитектуры, но и архитектура сопротивляется влиянию окружения ― может устанавливать или менять закономерности места.

Рикверт полагает, что архитектура действует анахронично и является лишь материальным воплощением ритуальных практик: только их трансформация изменяет архитектурную форму. Для Летербарроу и Перес-Гомеса архитектура ― не простая «запись в камне» социальных практик, но «река» или действие изменения реальности ― ритуал.

Архитектурный ритуал

Чтобы понять, какой ритуал осуществляет архитектура, нужно рассмотреть её первичные принципы и их совпадение с функцией ритуала.

В первую очередь, архитектура позволяет отличить себя от другого мира ― идентифицировать себя в неразмеченном пространстве.

Поселение или жилище ― это знак, который обнаруживает в этом пространстве центр. Прежде всего, такая ритуальная функция проявляется в закладке поселения или строительстве дома. Мирча Элиаде пишет, что ритуал необходим, чтобы прекратить относительность пространства ― найти в нем точку опоры для безопасного существования. «На острове Бали, как и в некоторых других районах Азии, готовясь построить новую деревню, жители стараются найти естественное пересечение, где перпендикулярно пересекаются две дороги… Если же в окрестностях не появляется никакого знака, то его вызывают. Например, предпринимают нечто вроде evocatio с помощью некоторых животных: именно они призваны показать, какое место может быть пригодным для возведения алтаря или для основания поселения» [13].

О подобной идентифицирующей функции говорит и историк архитектуры Кристиан Норберг-Шульц. По его мнению, человек соотносит себя со средой и мыслит себя отличным от нее благодаря существованию архитектуры в «определенном месте». Выделяя и упорядочивая пространство, архитектура обозначает верх и низ, наружнее и внутреннее, фигуру и фон.

Архитектура ориентирует в пространстве бесконечного и относительного ландшафта, вводя абсолютную точку отсчета.

«Отношение снаружи-внутри, являющееся исходным аспектом конкретного пространства, подразумевает, что пространства обладают разнообразной степенью протяженности и укрытости. В то время как ландшафты отличаются разнообразной, но, в основном, большой протяженностью, поселения — это закрытые объекты. Поэтому между поселениями и ландшафтом существует отношение типа фигура-фон» [14]. Одно становится отличным от другого ― фигура проявляется на фоне, а свое возникает среди чужого ― благодаря их соположению и противостоянию.

Архитектура предлагает человеку пространство дома для понимания собственного места, «экзистенциального укоренения» в пространстве. Дом ― метафора укрытия от другого, граница с природой: «Жизнь начинается хорошо, с самого начала она укрыта, защищена и согрета во чреве дома» [15]. Дом в понимании Гастона Башляра является онирическим или «материальным» образом — «грезой покоя». В доме человек узнает чувство спокойствия и стабильности, так как он защищен от внешних угроз природы: холода, хищника, тьмы. В действии «грезы покоя» всегда наличествует контраст внутреннего и внешнего, так как дом и природа порождают грезы противоположного рода: «Благодаря зиме дом обретает резервы и нюансы уюта. В мире, лежащем за стенами дома, снег заметает следы, засыпает дороги, глушит звуки, маскирует краски» [16]. Ужасающая и бесконечная темнота природы обретает стабильность и надежду, как только в ее толще загорается огонь домашнего очага, около которого человек найдет защиту и покой.

Архитектура указывает на точку отсчета в пространстве, позволяет человеку ориентироваться и отделить себя от внешнего мира. Как и ритуалы перехода, действие архитектуры двойственно: она не только разделяет, но и связывает здешнее с потусторонним, далекое с близким. Байбурин пишет: «Отсюда и характерная (и не только для календарных и окказиональных обрядов) двойственность действий, ориентированных как на разделение, ограничивание, так и на соединение, установление связи» [17]. Между своим и чужим ― человеческим и звериным ― должно быть установлено равновесие: повторение ритуала поддерживает этот хрупкий баланс. «Ситуация нарушения равновесия между ними разрешается с помощью (и в ходе) ритуала, в котором устанавливается прямой контакт между представителями своего и чужого» [18].

Архитектура действует парадоксально: соединяет — разделяя, проявляет — скрывая. Ключом к пониманию этого свойства могут стать рассуждения Мартина Хайдеггера о вещи. Он обсуждает такой характер близости вещи, называя его «при-ближение», суть которого в приближении далекого как далекого. «Близость при-ближает далекое, а именно как далекое. Далекое хранимо близостью. Храня далекое, близость истинствует в своем приближении. При-ближая далекое, близость утаивает саму себя — и остается по-своему самым близким» [19]. Философ говорит, что именно в соединении противоположностей вещь выходит из своей потаенности и являет нам себя в своей истинности и вещности.

Ещё одна важная ритуальная функция архитектуры — создание общества.

В своем труде «Древний город» [20] французский историк Фустель де Куланж анализирует роль ритуала в возникновении города и его институтов. Именно на работу Куланжа ссылается Рикверт, инициируя разговор о ритуальных основаниях архитектуры [21]. Куланж описывает ритуал основания города как коллективное действие, направленное на создание материальной среды. Ритуал строительства — но еще не архитектура — «выступает фундаментальной основой конкретного общества» [22]. В представлении британских антропологов Дженет Карстен и Стивена Хью-Джонса дом ― это средство поддержания социального единства и регулирования порядка. «… Дом как институт является иллюзорным воплощением нестабильной связи брачного союза, которому он придает прочность» [23]. Дом становится материальным воплощением социальных связей. Он не просто репрезентирует социальность, но производит ее, скрепляя союзы материальным присутствием.

***

В этом предварительном наброске мы показали, что в основание архитектуры может быть положена не форма, обусловленная порядком совершаемого ритуала (актом строительства или актами использованиями), но некоторые функции ритуала по ориентации в пространстве, примирению противоположных сторон и миров, по объединению общества.

Ритуальная функция архитектуры заключается в установлении равновесия между своим и чужим, между враждебной средой и защищенным пространством дома.

Архитектура совершает особое действие разделения-соединения природы и общества, человека и мира. Но рассмотрение сложности самих этих отношений заслуживает отдельного рассказа. Мы же сейчас ограничимся предположением, что их раскрытие можно продолжить через проблематизацию понятий «сакрального» и «жуткого» в ритуале и архитектуре.

Примечания

[1] Rykwert J. On Adam’s House in Paradise: The Idea of the Primitive Hut in Architectural History. ― New-York: Museum of Modern Art, 1972.

[2] О подлинности ― эссе Сергея Ситара на syg.ma.

[3] Байбурин А. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. ― М.: Языки славянской культуры, 2005. С. 15.

[4] Semper G. The Four Elements of Architecture. ― Cambridge: Cambridge University Press, 1989.

[5] Hvattum M. Gottfried Semper and the Problem of Historicism. ― Cambridge: Cambridge University Press, 2004. P. 65.

[6] Semper G. The Four Elements of Architecture. ― Cambridge: Cambridge University Press, 1989, p.102.

[7] Rykwert J. Sigfried Gideon and the Notion of Style // Burlington Magazine № 96 (April), 1954. Pp. 123–124.

[8] Rykwert J. The idea of a town: the anthropology of urban form in Rome, Italy, and the ancient world. ― London: Faber & Faber, 2013. P. 44.

[9] Perez-Gomez A. Built upon Love: Architectural Longing after Ethics and Aesthetics. ― Cambridge, London: The MIT Press, 2006. P. 153.

[10] Perez-Gomez, Alberto. Built upon Love: Architectural Longing after Ethics and Aesthetics / A. Perez-Gomez. ― Cambridge, London: The MIT Press, 2006, p.115.

[11] Leatherbarrow D. Uncommon Ground: Architecture, Technology, and Topography. ― Cambridge, Mass.: The MIT Press 2000, p. 194.

[12] Невлютов М.Р. Перформативность в феноменологических концепциях Дэвида Летербарроу // Architecture and Modern Information Technologies [Архитектура и современные информационные технологии] — AMIT. №1[42], 2018.

[13] Элиаде М. Священное и мирское / Пер. с фр., предисл. и коммент. Н.К. Гарбовского. ― М.: Изд-во МГУ, 1994. С. 24.

[14] Norberg-Schulz C. Intentions in Architecture. ― Cambridge, Mass.: MIT Press, 1965. P. 140.

[15] Башляр Г. Избранное: Поэтика пространства. ― М.: Российская политическая энциклопедия, 2004. С. 29.

[16] Башляр Г. Избранное: Поэтика пространства. ― М.: Российская политическая энциклопедия, 2004. С. 54.

[17] Байбурин А. Ритуал в традиционной культуре. ― СПб.: Наука, 1993. С. 188.

[18] Байбурин А. Ритуал в традиционной культуре. ― СПб.: Наука, 1993. С. 183.

[19] Хайдеггер М. Вещь // Время и бытие. ― М.: Республика, 1993. С. 323.

[20] Куланж Ф. Древний город: религия, законы, институты Греции и Рима. ― М.: Центрполиграф, 2010.

[21] Baird G. Introduction “A Promise as Well as Memory”: Toward an Intellectual Biography of Joseph Rykwert // Body and Building. Essays on the Changing Relation of Body and Architecture / Edited by George Dodds and Robert Tavernor. ― Cambridge, London: The MIT Press, 2002. P. 15.

[22] Черных А. Ритуалы в медиатизированном обществе. ― М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2012. С. 8.

[23] Carsten J., Hugh-Jones S. About the house: Lévi-Strauss and beyond. ― Cambridge: Cambridge University Press, 1995.

Эта статья написана автором по мотивам своего выступления в рамках цикла лекций и дискуссий о взаимоотношениях архитектуры и музыки, состоявшегося в Московской архитектурной школе в 2019 году. Другие эссе, разговоры и проекты, осмысляющие архитектуру как искусство, читайте, смотрите и слушайте в МАРШ_блоге.