С октября 2017 года в рамках работы Лаборатории исследований социального театра я посещаю репетиции и спектакли в «Квартире» (создана фондом поддержки арт-инноваций «Альма Матер» в партнёрстве с Центром «Антон тут рядом»). Лаборатория — это 5 человек из разных гуманитарных сфер, объединившиеся по собственной инициативе чуть больше года назад на основе интереса к социальным проектам в искусстве: театроведки Александра Дунаева и Алена Палатченко, психолог Ксения Линкевич, антрополог Вита Зеленская и я. Этот текст по большей части основан на устном выступлении в рамках встречи с командой «Квартиры» 18 февраля. Здесь почти нет результатов исследования или промежуточных выводов, скорее мне было важно рассказать о себе, чтобы избавиться от роли молчаливого наблюдателя.

Мой интерес к современной культуре начался с интереса к современному искусству, и во многом по-прежнему вдохновлен им. В частности, моя магистерская в Европейском университете была посвящена советско-российскому перформансу.

Тут, наверное, следует сказать пару слов о том, как совриск повлиял на меня, на то, что называют исследовательской оптикой. Во-первых, современное искусство (интересное мне, по крайней мере) — это критическое искусство, которое понимает свою миссию как изобретение альтернативы в мире, основанном на угнетении — будь то системы капитализма, патриархата, колониализма или репрезентации. В этом смысле оно, что называется, лишено невинности: избавлено от попыток замуроваться в сферу эстетического, будто возможна эта сфера в отрыве от социальных процессов. В этом современное искусство тесно связано с современной философией и гуманитаристикой. Вообще эта спайка между теорией и практикой — а они находятся в отношениях взаимовлияния — тоже крайне интересна.

Еще из современной художественной практики/теории мне очень симпатична и критическая саморефлексия: искусство понимается не как исключительная деятельность, доступная немногим, как сфера духа или гения, но просто как особый вида труда, практики, повседневности. Художником может быть каждый, и каждый погружен в сферы социальной, экономической и политической жизни: внимание к этому, постоянная необходимость to check your privilige — условие работы в художественной сфере. Базовая установка такова: если ты не рефлексируешь свою политику, ты, вероятнее всего, проводишь тот дискурс, который уже выстроен властью/культурным гегемоном.

Вот это понимание — что то, как ты работаешь, не менее важно, чем то, над чем — и привело меня к интересу к тому, что называется социальным театром. То есть мне было интересно, каким образом стремление говорить о социальных проблемах/делать социальное искусство реализуется в смежной сфере — так как связи между театром и совриском в России для меня были, да и остаются, неочевидными.

Если искусство работает как указатель на болевые точки общества, то есть берет на себя функции критики, то театр, несмотря на то, что это самое социальное из искусств, будто бы старается подобной позиции избегать. Поэтому социальный театр, непосредственно работающий с общественными проблемами, с людьми, которые по разным причинам находятся в уязвимой позиции, театр социальных изменений, который себя воспринимает как экспериментальную площадку для поиска других, более справедливых форм сообщества, по интенции гораздо ближе к современному искусству, чем к своему «большому брату» — репертуарному театру.

Тут еще важно отметить, что параллельно с Лабораторией исследования соцтеатра и, в частности, «Квартиры» — мы с Витой Зеленской заинтересованы в изучении квартирных галерей в Санкт-Петербурге. За последние несколько лет, с 2014 года, если точнее, в Петербурге появилось несколько квартирных галерей, причем с довольно активной выставочной историей. Еще не могу не сказать о «Квартирниках третьего порядка» — это уже танцевальный проект, инициатором которого выступил коллектив «Айседорино горе». Это онлайн-трансляции танцев нескольких участниц, которые они ведут каждая из своей квартиры или гостиничного номера, к примеру. То есть несколько участниц, находясь в разных городах/странах, одновременно танцуют, видя друг друга в режиме общего звонка, а ты наблюдаешь за всем этим на экране своего монитора. Это еще один вариант того поиска новых форм присутствия, о которых мы здесь говорим.

Это буквально такое совпадение, за которым, конечно, очень хочется увидеть некий глобальный общественный запрос на новую институциональность или новую публичность (или новую интимность встречи с искусством), кризис прежней системы художественной сферы — но мы пока воздержимся от этого. Конечно, нужно отметить, что между проектом «Квартира», танцевальными квартирниками и квартирными галереями больше разности, чем сходства (впрочем, и деятельность квартирных галерей весьма разнится в каждом отдельном случае). В то же время сам этот контекст очень важен: держа в голове несколько разных проектов, которые так или иначе создают альтернативные художественные площадки, можно попытаться увидеть именно спектр стратегий, всякий раз уникальных. И как раз их множество позволяет эти различия уловить.

Чтобы понять, почему существуют разные стратегии ведения вот этой подрывной по отношению к устоявшемуся институциональному полю деятельности, нужно для начала понять, как это поле устроено и что именно в нем взывает к необходимости критического жеста. Если мы говорим о социальном театре, это задача усложняется еще и тем, что тут, скажем так, идет игра на два фронта. С одной стороны, это эмансипаторный проект, который неизбежно заступает за границы театра, включая в него тех, кто в нем раньше представлен не был. Театр перестает быть полем исключительно профессиональной актерской игры, к примеру. С другой стороны, это неизбежно ведет за собой перенастройку всей системы производства спектакля. Получается, что каждый социально-художественный проект — это лаборатория создания новых форм со-общества, микроутопия. К нему уже неприменимы исключительно эстетические критерии, точнее, использование их одних ничего не объяснит. Собственно, вот этот комплекс исследовательских проблем — строго говоря, вообще ничего не понятно — и есть основа моего интереса к проекту «Квартира».

Раз нет готовых инструментов, приходится искать новый язык описания. Это и есть задача максимум для меня в принципе — изобрести собственный способ говорения о том, что представляется важным. В свою очередь, это подразумевает постоянный поиск позиции, с которой возможно критическое высказывание. Мне очень важно отсутствие разделения на профессиональные и личные интересы: все, чем я занимаюсь и о чем пишу, важно для меня просто потому, что помогает внутреннему поиску. Критическая позиция часто дает ощущение, что ты как бы в броне, защищен вот этим ореолом профессиональности или ролью беспристрастного (или пристрастного) судьи. Сейчас мне кажется, что лучшая из возможных точек говорения — это точка максимальной уязвимости, хрупкости, неуверенности. В том смысле, что изучая/исследуя/наблюдая за чем-то, я в той же мере открываюсь этому чему-то, в какой это открывается мне, а это довольно страшно. Вот, наверное, что я пытаюсь сделать — научиться говорить из состояния наибольшей беззащитности. Стоит ли говорить, что социальные проекты — и «Квартира» в частности — провоцируют именно на такой разговор. Когда исследуешь проект, нацеленный на изменение среды — социальной, профессиональной — это провоцирует на аналогичные изменения уже в своем, критическом/исследовательском поле. Если нам удастся внести в публичную сферу интонации растерянности, неуверенности, хрупкости и слабости, я думаю, это и будет адекватной критикой: ищущей пути соприкосновения, места встречи, равных позиций.