Оперевшись на политику «гласности» Горбачева, советский рок-н-ролл начал выбираться из подполья

Пожалуй, больше всего концерты «Звуков Му» напоминают беспорядки в Москве, каких не допускали со времен революции. Шесть русских рокеров подключились к усилителям в кафе «Метелица». Группа без промедления впадает в дикий угар, вокалиста Петю Мамонова начинает трясти. Он сгибается пополам, голова запрокинута, вены на шее вздуты. Он воет в микрофон, пристегивает акустическую гитару, десять раз берет один и тот же аккорд, снимает гитару, вертит ее вокруг шеи и швыряет в аудиторию.

Тем временем сводный брат Мамонова Алексей Бортничук терзает другую гитару. Присев на корточки перед усилителем, он добивается непереносимого гула как из турбины самолета. Какофония заставляет Мамонова замереть, кожа туго стягивает его череп, а лицо сводится к дырке от недостающего верхнего зуба. Затем он злобно ухмыляется и поет: «Я самый плохой, я хуже тебя! Я гадость, я дрянь, зато я умею летать».

В удачный вечер «Звуки Му» могут сойти за самую классную группу по обе стороны железного занавеса. Но за дрожащими окнами «Метелицы», в центре Москвы, пара советских милиционеров, слоняющихся без дела, заметно скучает. Ну да, всего лишь русский рок-н-ролл.

На другом выступлении, прошедшем благодаря появившейся год назад Московской рок-лаборатории — официальной организации, устраивающей легальные концерты в разных залах города, — толпа металлистов, одетых в кожу, цепи и черные футболки с логотипами Iron Maiden, Led Zeppelin, AC/DC и Judas Priest, пытается раздобыть билеты у перекупщиков перед редакцией «Правды». Ведущая газета коммунистической партии десятилетиями изображала рок-н-ролл как капиталистическую приманку, призванную подорвать нравственность советской молодежи. Но теперь, когда в СССР проводится политика гласности, или «открытости», объявленная Михаилом Горбачевым, газета оказалась в невероятном положении, принимая в доме культуры «Правды» одну из главных хэви-метал-групп Москвы «Черный кофе».

Портреты Ленина трясутся на стенах, спицы пылающего оранжевого света протыкают сцену, груда усилителей издает адский шум. Фанаты в первых рядах быстро вскакивают на ноги и размахивают руками. Басист Игорь Куприянов, в бусах и с подведенными глазами, принимает боевую стойку рядом с гитаристом Димой Варшавским, который будто стреляет риффами в сторону балкона, где висит плакат «Вперед, к торжеству коммунизма под знаменем Ленина!».

Три года назад даже самые безобидные популярные артисты редко получали разрешение на концерты в советской столице. Сегодня невозмутимые пожилые гардеробщицы, скучая, возвращают московским металлистам их черные кожаные куртки. Подумаешь, рок-н-ролл в России, всего-то.

9 октября в единственном театре забытой богом деревни, куда из Ленинграда можно добраться на электричке, проходит концерт другого типа: несанкционированное собрание молодежи по случаю дня рождения Джона Леннона. Около двухсот человек потратили час на дорогу только для того, чтобы обнаружить, что администратор театра запер дверь в комнату, полную гитар и аппаратуры. Администратор нарушил обещание, объясняет Сева Гаккель, виолончелист ленинградской супергруппы «Аквариум». Но его нельзя винить: ему позвонили из КГБ.

Цветы и фото Леннона раздаются всем пришедшим, в то время как Коля Васин, организатор мероприятия, объявляет, что Майк [Науменко] и его «Зоопарк» сыграют песни The Beatles. Все хлопают в ладоши. Васин поднимает обе руки, призывая к тишине. «Джон Леннон дал рок-н-роллу то, что Иисус Христос принес человечеству, — торжественно объявляет он. — Он принес любовь».

«Зоопарк» — одна из знаменитых старинных групп ленинградского андеграунда. Музыканты подключаются к древнему трескучему усилителю и берутся за старые хиты The Beatles. Люди танцуют, все подпевают, и Майк исполняет все ранние песни Леннона с такой самоотдачей, которую не может передать ни один усилитель. Как только он перестает петь, группа разбирает технику, и Коля Васин снова появляется на сцене. Он сожалеет, что вечеринка должна закончиться так скоро. Ему также приходится сообщить о слухе, будто милиция уже близко, и, возможно, сейчас наилучшее время, чтобы выдвинуться в сторону электрички или любого другого транспорта.

Но прежде чем толпа прибывших из Ленинграда покинет пятнадцатое по счету празднование дня рождения Джона Леннона, Васин возглавит хор стучащих по стульям и поющих гимн [Леннона] «Power to the People». Двести человек встают и поют. Затем они пробираются между деревянными домами, стараясь успеть на последний пригородный поезд.

«Враг попытается использовать психологию молодежи», — предупреждал [секретарь ЦК КПСС] Константин Черненко в 1983 году. Он выступал с речью в Центральном комитете Коммунистической партии и говорил, среди прочего, о музыкальных группах Советского Союза, имеющих «репертуар сомнительного свойства».

Начало ‘80-х было тяжелым периодом для русского рока. Музыканты, которые в конце ‘70-х были во многом предоставлены самим себе, внезапно обнаружили, что больше не могут выступать. Их стали вызывать на допросы в КГБ и травить в прессе. Рок, по мнению властей, был частью хорошо спланированной пропагандистской атаки со стороны Запада. «Те, кто клюет на эту приманку, — пугала читателей столичная молодежная газета «Комсомольская правда» в конце 1984 года, — играют на руку нашим идеологическим противникам, которые сеют в незрелых умах семена образа жизни, чуждого нашему обществу».

Но когда в марте 1985 года Черненко умер, пробыв у власти всего одиннадцать месяцев, его место занял Михаил Горбачев. Он был первым советским лидером, воздержавшимся от расклеивания своих портретов на гигантских рекламных щитах по всей Москве. Он также начал направлять культурную политику в нужное русло. Наступила оттепель. К началу 1986 года рок начал выходить из подполья, впервые заполнив эфир и концертные залы. Против либерализации Горбачева до сих пор выступают мощные силы, но в музыке уже можно расслышать звук, который ни с чем не спутать. Звук поколения, стремящегося к свободе.

«Люди сыты по горло идеологией, лозунгами на улице, повсеместной демагогией, этим бла-бла-бла и всей этой бюрократией», — объясняет в своей квартире на окраине Москвы Артем Троицкий, независимый рок-журналист и организатор концертов.

У Троицкого худощавое телосложение и ехидный юмор завсегдатая богемных вечеринок. У него есть свои причины быть сытым по горло. В 1984 году, после публикации двух статей в защиту подпольных групп, он был уволен с работы в Московском социологическом институте (на самом деле на год раньше и в Институте истории искусств, — прим. переводчика) и внесен в черный список всех советских газет и журналов. Чтобы зарабатывать хотя бы на еду, он был вынужден прибегнуть к женским псевдонимам. Так продолжалось до конца 1985 года, пока к власти не пришел Горбачев.

При Горбачеве, говорит Троицкий, советская культурная политика стала гораздо более «здравомыслящей».

«Если раньше отдельные группы были критически настроены в оценке каких-то тем, — уверяет Троицкий, — вроде бюрократии, проблем с алкоголем или наркотиками, то это не очень, — он делает паузу, чтобы подобрать правильное слово, — приветствовалось чиновниками. Теперь все в порядке».

«Это год большого прорыва. 1986-й наконец принес ощутимые результаты: рок-фестивали, концерты и множество новых рок-клубов».

Квартира Троицкого выглядит как межкультурный зал ожидания. Например, в одном углу комнаты собран иконостас из плакатов с Джими Хендриксом, Че Геварой и Капитаном Бифхартом. Деревянный ангел с шестью крыльями парит над диваном. Древнерусские иконы поблескивают рядом с магнитофоном, который проигрывает кассетные катушки с русской новой волной, фанком, тяжелым металом, рэпом и даже [диджейским] скретчем.

Большая часть музыки звучит неважно, вся она родом из подпольных студий звукозаписи. Свои группы есть в каждом крупном российском городе, хотя главные из них, как правило, базируются в Москве и Ленинграде.

Троицкий рассказывает о поворотном моменте в истории российской рок-сцены: в конце ‘70-х несколько андеграундных групп заключили фаустовскую сделку [с дьяволом] и стали «официальными». В обмен на возможность играть вживую и зарабатывать деньги они пошли на поводу у цензуры и приняли изнурительный график нескончаемых выступлений по всей стране. Зачастую такая сделка подразумевала отказ группы от культового статуса в узких кругах и выход на массовую аудиторию; перемены пошли на пользу не всем.

Правда, с приходом оттепели в культуре разница между «официальными» и «неофициальными» группами стала стираться. Подпольным музыкантам все реже приходится идти на компромисс в рок-клубах, хотя системная цензура все еще существует. Группы по-прежнему не имеют права зарабатывать музыкой приличные деньги, но могут появиться на телевидении и выступить на небольших площадках — раньше это было практически невозможно.

Тем не менее среди российских рокеров есть и те, кто утверждают, что новое отношение правительства к рок-н-роллу на самом деле не более чем хитроумная уловка; партия и КГБ, по их словам, пытаются использовать рок в качестве наживки, чтобы заманить отчужденную молодежь в объятия советской идеологии. Другими словами, система рок-клубов была создана только для одного: чтобы их контролировать.

«Это не просто вопрос контроля, — убежден Троицкий. — Это в том числе вопрос о самой возможности участия музыкантов в новых общественных процессах».

На минуту задумывается. «Здесь стало намного веселее», — подытоживает он.

Лидер «Черного кофе» Дима Варшавский впервые услышал рок-н-ролл из открытого окна в московском переулке летом 1976 года. Ему было тринадцать. «Я был потрясен, — говорит он. — Я не знал, что такое возможно, и заболел им, настолько мне понравилось. Оказалось, что гитара может звучать так».

Он быстро накопил достаточно денег для покупки на черном рынке самой дешевой подержанной электрогитары. Но лишь десять лет спустя, уже после создания одной из ведущих московских метал-групп, Варшавский снова услышал песню, которая настолько запала ему в душу. Это была «Rock and Roll» Led Zeppelin.

Подобные озарения пережила целая вереница русских рокеров. Лидер «Аквариума» Борис Гребенщиков столкнулся с ним в начале ‘60-х. «В Ветхом Завете есть строки о временах, когда Господь пошлет людям голод и жажду, — говорит он, — но не еды и питья, а жажду духовных вещей. Вот чем для меня является рок-н-ролл».

«До The Beatles я был совершенно советским мальчиком».

«Примерно за два года до того, как я услышал их по «Голосу Америки» в ‘65-м, я почувствовал, что что-то происходит, что-то витает в воздухе. Иногда до меня доходили очень странные звуки».

Британское вторжение было, по сути, войной на два фронта. Рок прокатился по СССР так, как не удавалось ни одному иностранному агрессору, преодолевая воздушное пространство самой большой страны вместе с иностранными туристами. Представители поколения Гребенщикова до сих пор смеются над тем, каким образом они получили свое Слово [Божье]. Многие из них сидели перед телевизором с магнитофонами в ожидании советских пропагандистских фильмов. «В них демонстрировались ужасы жизни на Западе, — говорит Гребенщиков, — и там постоянно звучал рок-н-ролл, пусть даже на несколько секунд. По-моему, это лучший вариант знакомства». «Когда все не очень законно», — добавляет он.

Гребенщиков любит рассказывать историю о том, как прошлой весной он пытался провести нескольких иностранных гостей на рок-фестиваль в Ленинграде. Вход в зал охраняли три милицейских кордона. В первых двух у БГ потребовали документы. Гребенщиков, возможно, самый известный рок-музыкант в стране, сохранял спокойствие.

Наконец, он и его гости оказались у третьего «блокпоста». «Последний охранник спросил меня: “Ты кто?", — вспоминает Борис. — Я был так зол, что сорвался: “Посмотри на меня и запомни. Я из “Аквариума”, имей это в виду"».

Милиционер, по словам Гребенщикова, бросил взгляд в небольшую записную книжку. «Да, точно. Борис Гребенщиков, улица Софьи Перовской, 5, — сказал он. — Проходи». Гребенщиков улыбается: эта история отлично передает, что значит быть рок-звездой в СССР.

За ними не подъезжают черные лимузины, чтобы отвезти на концерт. Все оборудование музыканты обычно носят сами, а пресловутая известность, если она вообще признавалась властями, скорее, мешала и давала повод для усиления надзора.

Но времена быстро меняются, и за последние четырнадцать месяцев лидер «Аквариума» оказался в странном положении — «подпольной» рок-звезды, за которую бьются официальные концертные организации, телевидение и «Мелодия», единственная фирма грамзаписи в стране. Только что на «Мелодии» вышла пластинка «Аквариума», точнее, сборник песен с их двух магнитоальбомов.

«Горбачев — единственный на моей памяти лидер, который поступил разумно, — говорит Гребенщиков. — Он открыл множество каналов, которые позволяют людям быть самими собой, не причиняя вреда основам советской системы».

В тридцать три года Гребенщиков, одетый в армейские ботинки, камуфляжные штаны и футболку «Спасите китов», уже пятнадцать лет находится в самом центре яркой ленинградской сцены. Номер его квартиры на улице Софьи Перовской известен тысячам поклонников Аквариума, и их небольшие отряды ежедневно оставляют на стенах у его квартиры на пятом этаже обращенные к нему молитвы («Борис, ты бог»). Гребенщиков живет с женой Людой и их двухлетним сыном Глебом в коммунальной квартире, которую они делят с семьей по соседству. Приятели и незнакомцы сменяют друг друга в течение дня, наполняя дом дымом и разговорами.

Гребенщиков был одним из первых, кто стал исполнять рок-н-ролл на русском языке. Он помог основать одно из первых в Союзе самиздатовских рок-изданий «Рокси», чтобы фиксировать процесс зарождения новой ленинградской музыки в конце ‘70-х. Перепечатки и копии страниц передавались из рук в руки до тех пор, пока номер не рассыпался на глазах. Однажды, размышляя о хрупкости своих публикаций, Гребенщиков внезапно понял, что музыка, о которой он писал, тоже может погибнуть, если ничего не предпринять.

Его вариант спасения состоял в создании и распространении подпольных записей. Эта идея, словно сигнал тревоги, оповестила меломанов провинции о существовании русского рок-н-ролла и послужила основой для последующего музыкального диалога в масштабе всей страны. Тогда же появилась мощная подпольная сеть распространения кассет и катушек, благодаря которой неподцензурный рок до сих пор расходится по Союзу.

В 1981 году советские чиновники отреагировали на растущую в городах неофициальную рок-сцену и создали Ленинградский рок-клуб. По словам Гребенщикова, это была попытка взять ситуацию под контроль. «Но кое-что все же произошло, — говорит он. — Во-первых, когда клуб открылся, Ленинград стал Меккой рок-музыки, Землей обетованной для музыкантов всей страны».

Другое последствие было более эфемерным. «Понимаете после открытия Рок-клуба они столкнулись с ситуацией, когда люди смогли свободно себя проявлять, — говорит Гребенщиков — Естественно, есть попытки все подавить, но сама идея [Рок-клуба как явления] продолжает распространяться, люди становятся свободнее. Властям приходится иметь дело с духовными переменами. Штука в том, что они никогда не думали о духовности. У них нет инструментов противостояния случившемуся. И до тех пор, пока ответственные [за рок-движение] люди не знают, как реагировать на духовную составляющую, они упускают главное. Они не могут контролировать то, во что не верят».

Кафе «Сайгон», главное место встреч ленинградской контркультуры, имеет долгую и запутанную историю. Формально кафе при ресторане «Москва», «Сайгон» получил свое название еще до революции. В конце '50-х годов на это место претендовали джазовые музыканты и битники-подпольщики, затем, когда первое поколение рокеров унаследовало кафе, уже во время войны во Вьетнаме, его название прочно закрепилось.

«Это волшебное место, место силы, — говорит виолончелист Сева Гаккель о кафе, расположенном прямо на Невском проспекте, главной улице Ленинграда. — Через него проходят все перекрестки города. Когда вы ждете, что что-то должно случиться, но не знаете, где и что именно, нет лучшего варианта, чем прийти в “Сайгон". До организации рок-клуба, когда никто не анонсировал подпольные концерты, вы могли найти там всю необходимую информацию».

На следующий день после празднования дня рождения Джона Леннона граффити у входа в «Сайгон» гласит: «Мы любим тебя, Джон! Живи!». И подпись: «Дети “Сайгона"». Внутри тепло и влажно, повсюду витает густой кофейный пар, и примерно пятнадцать высоких барных столиков в виде грибов. Из обычной дневной публики «Сайгона» — рокеры и писатели, любители выпить, мечтатели и торговцы наркотиками — никого. Все они спешно растворились в закоулках Невского проспекта.

У дверей кафе стоят три милиционера с лающими где-то за спиной рациями и проверяют документы, удостоверяющие личность любого, у кого хватит смелости попробовать лучший кофе в Ленинграде.

Прошлой ночью Сева отмечал странное пересечение интересов посетителей «Сайгона»: ленинградским рокерам кафе нужно для тусовок; хиппи, приезжающие из провинции, знают, что в нем можно встретить своих; местные дилеры приходят сюда ради сделок. Властям выгодно иметь такое место, как «Сайгон».

В конце ‘70-х кафе внезапно закрыли без объяснения причин. Когда оно снова открылось несколько недель спустя, изменилось лишь одно: дальняя стена превратилась в гигантское зеркало. За зеркалом, по слухам, давно стоит письменный стол, заставленный телефонами. Словно город во время оккупации, кафе «Сайгон» одновременно служит двум хозяевам и не задает вопросов.

Через четыре часа в трех кварталах от «Сайгона» те же серые милиционеры патрулируют вход в Ленинградский рок-клуб: на Рубинштейна, 13 сегодня открытие сезона. Это важный вечер. Будут играть сливки ленинградского рока, и всем понятно, что охрана будет усилена.

В вестибюле толпятся молодые ньювейверы из интеллигентных ленинградских семей –в черных кожаных куртках и украшениях, такие же модные, как и их западные сверстники — разговаривают и прикуривают друг другу в одном огромном облаке сигаретного дыма. Однако в толпе выделяются несколько человек в плохо сидящей форме — незваные гости, вероятно, недавно вернувшиеся из армии и одетые в гражданское так же неброско, как скинхед на школьной вечеринке.

В зале готовят сцену для «Телевизора». Группы, которой неоднократно запрещали выступать в Ленинграде за исполнение песни «Выйти из–под контроля», являющейся по сути политическим манифестом, спетым сквозь стиснутые зубы, и «Мы идем», мятежную панихиду режиму, открыто высмеивающую лозунги советской пропаганды. Ни один советский цензор, державшийся за свое место, никогда не ставил подпись на текстах этих песен.

Это обычная история для лидера группы Михаила Борзыкина, чья позиция заключается в том, что, когда ты игнорируешь цензуру, она перестает существовать. Каждый раз, когда «Телевизору» разрешают вернуться на сцену — с рекомендацией не включать эти две песни в репертуар — группа играет только то, что хочет.

Борзыкин не питает иллюзий относительно механизмов, созданных для управления роком. Собственно, его песни как раз об этом. «Если мы начнем впитывать все как с молоком матери, мое поколение быстро загнется», — говорит он. Когда я спрашиваю, планирует ли он сыграть в «Выйти из–под контроля», он улыбается: «Конечно».

Когда в Ленинграде гаснут огни, на сцену выходят четыре человека. Это первый за полгода концерт «Телевизора», и группе выпала редкая возможность завести особую публику — делегацию от ЦК КПСС, прибывшую из Москвы для проверки того, как, по выражению Артема Троицкого, «организован досуг ленинградской молодежи во время кампании Михаила Горбачева по борьбе с алкоголизмом».

Гитарист Саша Беляев быстро уводит группу на запасные пути тяжелого рока, Борзыкин тоже не теряет времени даром. «Мы идем, — механически, почти сонно бормочет он. — Мы все смотрим вперед, но все будет как прежде». Барабанщик Алексей Рацен отбивает ритм, скорее подходящий параду тевтонских рыцарей, и Борзыкин начинает семенить по сцене с микрофоном в руках. «Мы — полуфабрикаты, — кричит он. — Никому никто не нужен. Все, что мне нужно, — это я сам» (таких строк нет ни в одной песне Борзыкина, — прим. переводчика).

Сыграв шесть песен, Беляев берет долгожданные аккорды, и зал замирает. Борзыкин смотрит на балкон, откуда за происходящим наблюдают партийные функционеры из Москвы. «За нами следят, начиная с детского сада, — поет он, — добрые тети, добрые дяди. И мы растём послушным стадом, живем, как надо, поем, что надо».

Борзыкин поднимает руки над головой и продолжает петь: «Смотря на тех, кто бьет, я говорю: «Выйти из–под контроля! Подальше от этих стен! Выйти и петь о том, что видишь, а не то, что позволят. Мы можем быть свободными! (на самом деле "Мы имеем право на стон!”, — прим. переводчика)»», затем опускается к телевизору, заранее вынесенному на сцену. Экран разлетается на тысячу мелких осколков.

Десять минут спустя публика встречает бурными овациями «Аквариум». Борис Гребенщиков не рад. «“Аквариум” не будет играть сегодня вечером, — говорит он, — и мы хотим, чтобы вы знали, почему. Люди в этом зале нарушают закон. Они превышают свои полномочия».

Он коротко объясняет, что произошло: в вестибюле мужчины в штатском задерживали и допрашивали многих людей, в том числе музыкантов. Андрея Отряскина, одного из самых талантливых гитаристов в стране, ударили головой о стену, когда он попытался сопротивляться.

«Сегодня вечером должен был состояться праздник, — говорит Гребенщиков, — но пока случаются такие вещи, это не наш рок-клуб, и нам нечего праздновать». Его то и дело одергивали, но толпа, поначалу ошеломленная его словами, теперь начинает закипать от гнева.

С включенным светом в зале и «Аквариумом» за сценой гул перерастает в рев, рев поднимается, как волна. От топота публики помещение будто трясет. Фотограф перед сценой раз за разом снимает толпу. Невероятно, но откуда-то вырастает молодой парень с длинными волосами и поднимает руку, чтобы заслонить объектив: все это что-то напоминает, очень похоже на ‘60-е.

Еще через десять минут, когда шум в театре все еще нарастает и вот-вот выльется в насилие, «Аквариум» возвращается на сцену. Гребенщиков выносит вердикт: «Мы будем играть для вас, и только для вас. Для тех, кто пришел послушать музыку».

Музыканты быстро ловят регги-волну в песне «Вавилон», Гребенщиков поет: «И мы живем — это Вавилон. И этот город — это Вавилон, но мы можем быть хозяевами своего разума (на самом деле “но Вавилон — это состоянье ума”, — прим. переводчика)». Под конец песня разряжается оглушительным ревом, 400 человек поднимаются со стульев и заполняют проходы. Вскоре на сцене рядом с «Аквариумом» оказываются едва ли не все участники концерта — Михаил Борзыкин, Виктор Цой из «Кино», члены групп «Странные игры», «Алиса» и «Аукцыон» — и Ленинградский рок-клуб качается под резкие звуки рок-н-ролла.

«Не бойтесь», гласит красными буквами новый полуметровый плакат на Октябрьской площади Москвы (ныне Калужской, — прим. переводчика). «Не бойтесь смело идти вперед, рисковать, брать ответственность на себя!».

Площадь покидает такси, направляясь на окраину Москвы. Его пункт назначения — колхоз, где репетирует группа «ДК». Сегодня вечером она будет записывать свой двадцать пятый альбом.

«ДК» — бескомпромиссная московская андеграундная группа с репутацией диверсантов и националистов. Они демонстративно отвергают новую линию партии по отношению к року и наотрез отказываются вступать в Московскую рок-лабораторию. Вместо этого «ДК» поставили на поток выпуск новаторских и возмутительных записей из глубин андеграунда, зачастую работая с одними из лучших джазовых и рок-музыкантов страны.

«ДК» уверенно оставляет след там, куда еще не ступала нога ни одного русского рокера. В своих текстах лидер группы Сергей Жариков проводит вас по обшарпанным домам, где родители-алкоголики избивают друг друга; по кроватям, помнящим разного рода сексуальные извращения; по коридорам иностранных посольств, где коррумпированные дипломаты подсчитывают наличные за очередное темное дело — а потом вернет вас туда, откуда взял: в Петрозаводск или Уфу, где после тяжелого трудового дня чей-то отец снова избил до полусмерти мать.

Как будто уже одного этого недостаточно, чтобы всерьез встревожить охранителей советской культуры, но «ДК» идут дальше и берутся за описание образа жизни высоких партийных чинов. В песне «Закрытый гражданин» чиновник едет в своем шикарном правительственном лимузине в колхоз, чтобы «потыкать свиное дерьмо» (на самом деле «пальчиком попробовать навоз», — прим. переводчика) и произнести лозунги под телекамеры. Ряд примет указывают на то, что он вхож в круг элит советской власти, и все же возникает вопрос: «Кто такой я? Это не секрет. Я есть я, меня избрал народ, и я трахаю вас всех (на самом деле “Вот так, вот так, бубубу всех вас в рот” — прим. переводчика)».

Встречу для нашего первого интервью с Сергеем Жариковым организовал некий Саша. Саша очень нервничал, когда мы пожали друг другу руки под бронзовыми фигурами солдат, расстреливающих фашистов из пулеметов, на станции метро «Новокузнецкая» в Москве. «Встречаться с ним довольно опасно, — предупредил Саша. — Как только Сергей придет, мы должны будем мгновенно отсюда уйти».

Убаюканный атмосферой оттепели в Москве, я засомневался, действительно ли все так уж опасно. «И для меня, и для тебя», — ответил он. Спрашиваю, что случится, если приедет милиция? «Начнутся вопросы, — сказал он. — Много вопросов».

Когда Жариков наконец пришел, он сходу отметил, что вообще-то в своих последних вещах «ДК» не сильно отходит от официальной идеологии, по крайней мере, на первый взгляд. Свежий альбом группы и вовсе был основан на книге поэта-сталиниста [Василия] Лебедева-Кумача, написавшего бессмысленную и пафосную оду патриотизму, которая сама по себе является пародией, не имея никакого отношения к группе. И даже если они споют ее строго по тексту, песня все равно останется пародийной.

Жариков показал мне обложки альбомов «ДК», выполненные московскими андеграундными художниками: черно-белая графика, местами похоже на раскадровку сатирических мультфильмов. На обложке альбома «Минное поле [имени 8 марта]» изображена комната, полная чиновников, пожимающих друг другу руки аплодирующих самим себе. На другой, с альбом «Бога нет», нарисована обнаженная женщина, сидящая за пианино в окружении пустых бутылок из–под водки.

«Не питайте иллюзий о рок-клубе, — предостерегает Жариков. — Главное основание для его существования — выявить всех, кто связан с миром рока. И чтобы такие люди, как вы, вернулись домой и написали много хорошего о русском роке».

Когда такси подъезжает к колхозу, наступают сумерки. «ДК» поднимаются наверх пустующего сельского театра. Сергей Летов, один из лучших фри-джазовых саксофонистов страны, достает из футляра продолговатый и похожий на змею бас-кларнет. Он говорит, что не является постоянным участником «ДК»; играет от случая к случаю, тем не менее его можно услышать в семи альбомах группы. Жариков экспериментирует с переключателями и проводами, которые ведут к небольшому катушечному магнитофону Sony и микшерному пульту советского производства, стоящему на столе посреди сцены. Большой белый гипсовый бюст Ленина наблюдает за происходящим из–за угла.

«Мы пересобрали всю технику, чтобы запись была лучше, — говорит Жариков. — На ней записана половина наших альбомов, потому что ее легко перевозить». Он носит небольшой белый значок с надписью по-английски: «Этот значок запрещен в России». Аппаратура готова к работе, музыканты собираются на сцене. Летов читает вслух газетную статью, в которой упоминается рок-группа [«Гражданская оборона»] его брата, играющая в Омске (Сибирь). Газета приводит название песни «Меня тошнит от твоей молодости» (на самом деле «Тошнит от вашей логики», — прим. переводчика). Все громко смеются.

Выходит приглашенный вокалист «ДК» Игорь Белов, и Жариков объясняет музыкантам, что этот альбом, в отличие от предыдущего, будет чисто импровизационным: с текстами, взятыми из произведений поэта Лебедева-Кумача и двух стихотворений Карла Маркса. Белов ухмыляется, потирая руки. «Отлично, — говорит он, — Я только за». Жариков протягивает ему напечатанное стихотворение Маркса и инструктирует, как что петь. «А вот здесь, — указывает он на последнюю строфу, — ты можешь просто орать как черт».

Когда все семь человек на сцене готовы, Жариков садится за барабаны. Летов, не играющий в первом треке, держит страницу с текстом перед Беловым. На Sony нажимается кнопка, и Белов начинает выкрикивать микрофон что-то из Маркса.

Когда альбом будет завершен, с кассеты сделают копии; обложку, воспроизведенную на трехдюймовых квадратных листах фотобумаги, приклеят на каждую коробку с катушечной пленкой; затем альбом будет разослан по почте десяткам людям из числа «подписчиков» «ДК». Эти люди, разбросанные по всей стран, сделают уже свои копии. Причем бесплатно, чтобы избежать нарушения закона.

Через дорогу от Кремлевской стены, в престижном [Центральном] выставочном зале Манеж, проходит музыкальное мероприятие и показ альтернативной моды. На сцене раскидана сухая листва, а вместо программы публике раздают ноты. На сцене четверо музыкантов издают хаотичный набор звуков. Пианист Юрий Царев насвистывает что-то в микрофон. Кто-то другой играет на разобранной швейной машинке; [композитор и дирижер] Камиль Чалаев пилит перевернутую виолончель. Несколько заводных игрушек приближаются к краю сцены и ныряют к зрителям. Появляется мужчина во фраке и раздает напитки. Следом идет ситарист и начинает играть модальную индийскую музыку, затем некая индустриальная группа выдает запредельный шум на жестяных листах и трубах. В это время несколько манекенщиц в обрывках кружева и черного шелка проплывают мимо, поднимая с пола листья.

После открытия начинается дискуссия, в аудитории раздают микрофоны для вопросов с мест. «То, что мы только что увидели, очень неожиданно, — говорит один бородатый мужчина средних лет. — Какого рода культурным традициям вы наследуете?».

Юрий Царев, один из членов московской ска-группы «Метро», берет на себя задачу защитить присутствующих музыкальных анархистов. «В нашей культуре много традиций, — говорит он человеку, выполнявшему, как оказалось, роль ведущего и как бы наблюдателя со стороны. — Мы следуем нашим собственным традициям, можно сказать, личным».

«Мы больше не можем выбирать казенные официальные традиции. Они не наши. Мы должны найти что-то свое».

«Ведущий» передает микрофон. Один из зрителей обвиняет музыкантов в насаждении чуждых советскому слушателю западных форм. «Мы не отстаиваем западную культуру», — отвечает Царев.

Спрашивающий не сдается: «Вы должны объяснить прозвучавшие вещи. У вас есть право творить, но и у нас есть право понимать».

«”Мы придем к победе коммунистического труда", — провозглашает Царев, цитируя Ленина. — Это относится и к нам. Для нас наша музыка — то же самое, что коммунистический труд. Вы не можете понять музыку, не можете понять литературу, вам остается только чувствовать. Дело не в понимании, а в вере. В России были случаи подавления и принуждения людей. Мы надеемся, что сейчас в нашем искусстве настал тот поворотный момент, когда от нас не будут требовать “понятности” и мы получим полную свободу создавать то, что хотим».

Еще несколько человек задают резкие и враждебные вопросы. Наконец, микрофон берет мужчина с черными вьющимися волосами. «Это искусство для души, а не ума, — говорит он. — Мы живем в современном мире, где нас окружают последние достижения науки и техники. Мы забываем о душе. А эти люди экспериментируют. Мне нравятся, что они ищут новые формы».

Он обращается к музыкантам на сцене: «Я очень надеюсь, что ваши поиски продолжатся и вы сумеете найти душу, о которой мы часто забываем». Манеж взрывается аплодисментами.

***

Перевод материала «Rock in Russia» журнала Rolling Stone 1987 года специально для телеграм-канала «Между The Rolling Stones и Достоевским»