Ханне Липпард — художница из Берлина, выросшая в Норвегии. Ее перформансы и видео-работы всегда связаны с текстом. Недавно вышедшая книга Ханне «Нюансы отрицания» в том числе проблематизирует различные аспекты коммуникации. На 6-й Московской биеннале перформанс Ханне представлял собой чтение поэмы в интимной обстановке полутемного круглого зала Центрального павильона ВДНХ. Марина Симакова поговорила с художницей.

— В своих работах вы используете в качестве основного инструмента свой голос. Как так вышло? С чего все началось?

— Я думаю, что наиболее художественной является практика, в которой сочетаются совершенно разные вещи, личная жизнь сочетается с прочими интересами. То, с чем я работаю сейчас, зародилось, когда я изучала графический дизайн и, конечно, интересовалась языком, текстом, коммуникацией, диалогом и так далее. Печатный носитель меня не слишком удовлетворял, и в какой-то момент я стала работать со звуком и голосом. Вообще, в юности я занималась актерским мастерством, и это помогло моим идеям оформиться. Думаю, что комбинация двух идей — ролевой игры и развития характера — это комбинация, которая также существует в письме, но написание романа предполагает определенные ограничения. Довольно забавно, что работая со словами с помощью голоса ты оказываешься среди поэтов. Получается, что я нахожусь еще и на территории поэзии, хотя вовсе не стремилась к этому сознательно, не то чтобы я хотела работать с поэзией. Я, например, никогда не изучала литературу.

— Когда я слушала ваш голос, я думала о том, откуда он исходит: является ли он вашим внутренним голосом или он принадлежит некоему абстрактному рассказчику? Он находится как бы нигде и везде одновременно? Думали ли вы когда-нибудь о том, кто является субъектом этого голоса?

— Это не вполне я. Когда ты понимаешь, что находишься в ситуации перформанса, то теряешь свою идентичность — перестаешь быть тем, кем ты являешься на бумаге официальных документов. Все зависит и от самой работы. В одних текстах присутствует более цельный персонаж, чем в других. Например, мой фильм под названием «Бежевый» представляет собой довольно личную историю, которая и звучит лично, автобиографично. Конечно, за монологом стоит выдуманный персонаж, но это отчасти еще и реальная история. Мне кажется, что за любым произведением стоит личная история. Если ты художник, то материалы, задействованные в твоей работе, трансформируются в нечто совсем другое. Когда ты используешь свой голос, то просто переключаешь уровни напряжения. Оно меняется, и голос может принадлежать разным субъектам. Но слова остаются словами, и поэтому, когда художник использует их в качестве материала, он делает это точно так же, как и не-художник. А еще некоторые слова западают мне в память, и иногда все это становится очень личным.

— Я слушала ваш фильм «Бежевый» и думала о внутреннем монологе, о потоке сознания, который является показательным приемом модернистской литературы. Что, по вашему мнению, делает такой тип нарратива современным? В чем его актуальность?

— Что делает его современным? Ну, например, мой фильм «Бежевый» — это своего рода дневник, а это очень современно — опубличивать свою жизнь в блоге, в социальных сетях. Ты словно становишься публицистом своей собственной жизни, превращаешь свою жизнь в информацию и делаешь эту информацию доступной. Не уверена, что я задумывалась об этом обо всем, когда работала над фильмом, но все это определенно в нем присутствует. А еще сам фильм построен на использовании картинок, полученных в результате поиска в Google, и не движущихся кадров, а слайд-шоу, и хронометраж слайдов задается голосом. Использование таких изображений очень современно: все это низкое качество, быстрое пролистывание, прокручивание истории, связанной с картинкой, и последующее сопоставление ее с собой. Это вносит элемент публичности в нечто чрезвычайно интимное и непостижимое. Почему “бежевый”? Я рассказываю об этом в конце фильма. В астрономии существует термин, описывающий цвет вселенной. Он называется Космический кофе с молоком, и был придуман астрономом, который сидел в Старбаксе и решил назвать этот цвет в честь латте, потому что это цвет вселенной: если взять все цвета, существующие во вселенной, и смешаете их, то получится нечто бежевое. В фильме этот цвет ошеломляет, и звук, и визуальный ряд. Но Бежевый — это еще и своего рода мантра. Устная речь — это довольно древний метод; исполнить мантру, повторять нечто для того, чтобы запомнить — это ведь еще предтекстуальная форма, существовашая до письма.

Мы все еще живем в текстовом обществе, оно некоторым образом возвращается, а устная культура вновь получает свой статус.

— Мантра — это очень хорошее сравнение. Чтение вслух и контакт с аудиторией с помощью голоса — это ведь практика, которая существовала много лет назад, которая наводит на мысли об античной Греции и оракулах. Как вы работаете с этой, если так можно выразиться, магнетической патетикой?

— Интересной особенностью моей работы оказывается тот факт, что речевой акт все еще очень важен. Активная речь поразила всех, кто во вторник присутствовал на лекции Саскии Сассен, и я бы назвала ее выступление перфомативным. То, как она обходится со словами, со своим внутренним голосом — все это звучит крайне убедительно, придает большой вес. Полагаю, что мы определенно все еще живем в текстовом обществе, оно некоторым образом возвращается, а устная культура вновь получает свой статус. Все это происходит еще потому, что речь — это прямое воздействие: вам не нужны ни зарядное устройство, ни печатающая машинка. Для устной практики требуются лишь воздух и голос. Это человеческая сила. Кроме того, в тексте может не быть личности. Конечно, вы можете распознать разные стили письма в зависимости от человека, от которого вы получаете e-mail, но в голосе, что интересно, чувствуется что-то очень человеческое. Та сила, которую ты получаешь в процессе говорения, пространство говорения как перформанс — все это очень интересно. Я думаю, что это сама непосредственность речи, тот факт, что звук просто производится ртом и воспринимается слухом.

— Что вы думаете про ту силу и власть, о которых зашла речь? Вы, вероятно, знаете, что ваш голос звучит очень уверенно, и я даже думаю, что кому-то он может показаться надменным.

— Мне кажется, что это все авторитарность английского языка.

— Может быть. Вы задумывались об этом? Как вы для себя решаете этот тяжелый вопрос проявления власти?

— Здесь есть связь с моим предыдущей репликой по поводу заполнения пространства в помещении. В моем голосе чувствуется уверенность, потому что я знаю, что собираюсь сказать. Если в дискуссии необходимо выразить мнение по определенному вопросу, мне всегда требется заранее обдумать тему. С перформансом, в котором задействован голос, текст хорошо и заранее продуман; он должен быть написан и подготовлен к озвучиванию, это не просто спонтанная речь. К тому же мой английский не совсем настоящий, мне всегда приходилось переизобретать свой английский, потому что я выросла в билингвальной семье. Мой отец англичанин, дома я говорила по-английски, но это было в Норвегии, и я никогда не жила там, где английский был бы естественной языковой средой. Если ты в совершенстве владеешь языком, но не языком как социальным конструктом, то тебе сложно. Конечно, ты всегда слышишь английский язык в сериалах, в СМИ, это международный язык, но это не то же самое, что вырасти в языковой среде. Я знаю, как на нем говорить, но при этом забавно, что я говорю, скорее, высоким стилем, и это придает мне определенный авторитет. Я могу сказать, что мой немецкий достаточно хорош, но когда мне нужно получить какую-то услугу, я иногда предпочитаю говорить по-английски. С английским у меня есть та уверенность и тот голос, который мне бы хотелось иметь и когда я говорю на немецком. Мне нравится этот авторитет, но также нравится знать, чему я принадлежу. Когда я говорю на немецком, я говорю как иностранка, но в то же время не совсем, как англичанка. Все это крайне интересно — то, как можно обходиться с различными уровнями уверенности в языке и речи.

— Возвращаюсь к поэзии, хочется спросить следующее: где, как вам кажется, поэзия пересекается с искусством, и чем характеризуется эта область перечения?

— Сейчас это очень популярная штука. Например, поэты, которые работают на границе с искусством, также работают с соцсетями. Когда ты пользуешься SMS или твиттером, то сталкиваешься с определенным ограничением языка, приходится использовать аббревиатуры, и все это образует поэтические средства, уплотнение языка, своего рода программирование. Цифровая культура в целом представляет собой уплотнение, конденсацию, сгущенную информацию. И в поэзии тебе приходится в некоторой степени уплотнять язык. Написание длинного текста кажется мне непростой задачей. Я делаю упор на одно слово вместо того, чтобы создавать целое предложение. Вот почему популярность поэзии растет: она присутствует в том, как мы общаемся с помощью соцсетей и подобных сервисов.

— Я слышала несколько ваших работ, где вы превращаете элементы повседневного нарратива — e-mail или рекламное объявление — в поэзию за счет того, что рассказывает их как стихотворение. Чем объяснить этот поэтический эффект, кроме вашего загадочного голоса? Как происходит эта трансформация? В чем рецепт?

— Рецепт заключается в соблюдении баланса и тайминга; это композиция. Композиция реально существующего текста, которую при этом можно оспорить. В работе с печатными носителями мне не нравилась, что то, что напечатано, является зафиксированным. Вместо того, чтобы работать с электронными средствами, я стала делать реально древние вещи с голосом, хотя могла бы подумать: «Я сделаю что-то незафиксированное с помощью программирования». Обычно, если вы работаете с печатью или веб-страницами, то вы так или иначе фиксируете текст. Конечно, можно его менять, можно использовать Google Docs и постоянно изменять текст, но он все равно там. С голосом же, особенно когда вы используете голос в перформансе, ваш текст меняется, это все равно что работать с очень хрупким инструментом. При использовании голоса ты зависишь от настроения, температуры, окружающей обстановки. В то же время, я знаю, что я собираюсь сказать, когда говорю то или иное слово. Читать мантру значит познавать слово до тех пор, пока оно не потеряет свое значение, и в этом заключается крайне интересный аспект речи. Интересный, несмотря на свою простоту и банальность. Речь работает с сенсорикой, в отличие от текста.

— Расскажите немного о своей работе на Биеннале.

— Я разыгрываю ситуацию, в которой пропадает электричество. Меня заинтересовала идея кризиса — то, как мы, западные люди, его понимаем. Это довольно простая вроде идея «Ох, интернет не работает, а мне надо послать три пиcьма или с кем-то там поговорить» или «Ой, свет отключили, что делать?» Это тот момент, когда кризис представляет собой какой-то сбой и то, как вы действуете в условиях этого сбоя. Мы становимся все более зависимы от электричества — вы все время наблюдаете людей, которые постоянно подзаряжяют свои телефоны, панику, которая случается, когда мы оказываемся там, где нет доступа к розеткам. Это своего рода катастрофичное мышление: «Если у меня телефон разрядился, я ни с кем не смогу пообщаться». Поэтому я размышляла примерно так: что мы делаем с общением, когда отключают электричество? Мы снова обращаемся к голосу, потому что голосу не требуется источник электронергии. В темноте вы не можете читать, но все еще слышите голос. Идея, которая стоит за этим перформансом, довольно апокалиптична.

— Биеннале ставит вопрос «Как жить вместе?»; вопрос о Евразии и ее границах, о существовании воображаемых границ между мной и другими. Как мы сегодня можем говорить об этих границах?

— Сейчас это очень больная тема, в особенности из–за ситуацией с мигрантами в Европе. Но за идеей границ стоит вечный конфликт. Моя работа не указывает на этот конфликт прямо, хотя в своем перформансе я обращаюсь к идее кризиса, причем к кризису, которому мы подвержены, уже находясь в привелигированной ситуации, и как слово «кризис» используется на личном и государственном уровнях.

— Я также думала о границах в более широком смысле — как о границах, существующих в художественных практиках. Например, границе между стихотворением и перформансом.

— Некоторые люди делают весьма сознательный выбор, но это не мой случай — я просто работаю с теми или иными инструментами. Моя работа оказывается на территории искусства, потому что там меньше ограничений. Если вы участвуете в чтениях на поэтическом фестивале, вы просто читаете текст, стоя перед аудиторией. В искусстве вы можете сделать больше — это многогранная область. Я думаю, что это просто образ мышления. Я не называю себя именно поэтом. Я формировалась как визуальный художник, работающий с языком. И комплексный характер того, чем я занимаюсь, очень хорошо соответствует искусству.