Чтимый режиссер Тарковский разочаровал автора этих строк во время просмотра ею “Ностальгии”. Разочаровал для того, чтобы впоследствии еще больше повысить степень своей достопочтённости. Киносеанс даровал еще один сенс.

Конечно, у Тарковского не отберешь тот постановочный стиль, во время созерцания которого, глаза пребывают на грани взрыва от красоты и в то же время твое приземленное рацио гласит: «Многие из действий (или бездействия) в фильме не оправданы надобностью.» Во многих кадрах просматривается высокая планка эстетики, но это не та эстетика, после восприятия которой Маяковский наверняка изрек бы свои слова : “Ненавижу все красивенькое”. Это что-то иное… В оправдание этому “пороку” режиссера можно поставить тот факт, что большинство из чрезмерно эстетичных и (что немаловажно) продолжительных во времени сцен, принадлежат к разряду снов или мечты. Что, если обратиться к английскому словарю, одно и то же… Dream.

Вообще, параллельность сна и реальности присуща манере Андрея Арсеньевича. Вспомним хотя бы “Сталкера” и тот вагончик, который из мира реального мчит нас в мир иллюзорный, идеальный. Как лифт-портал из этого мира в тот. Такой портал имеется и в “Ностальгии”. Только если Сталкер наведывается Туда чтобы привнести еще капельку добра Сюда, то писатель (ностальгический) наоборот пытается из Своего мира пронести свет в Этот.

Весьма живописная сцена, которыми чреват каждый из фильмов Андрея Тарковского, — сцена молитвы Деве Марии. Женщины становятся на колени перед Великой Матерью и неугомонно повторяют свою просьбу — тоже стать матерью. И когда одна из них открывает лоно статуи Богородицы, оттуда вылетают птички. Этот символ множества новых жизней, о которых просят женщины, контрастирует с иной сценой — в “Зеркале”. Там птаха, выпущенная из рук лежащего на одре смерти, отсылает к кончине, переходу в мир иной. Это дух, который покидает бренное тело. Птицы у режиссера — это души. Иногда они покидают человека и тот умирает. Иногда покидают объект божественный чтобы даровать жизнь людям.

Один из кадров отсылает к Сальвадору Дали. Мизансцена напоминает полотно Дали “Женщина у окна”. Исходящая из фильма Тарковского эротичность (после обнажения женщиной груди) столь редкое явление в его лентах. Этого не скажешь о сюрреалисте Дали. Остается загадкой — совпадение это, таков был замысел режиссера или же это экспромт оператора. Работе последнего, наверняка, стоит посвятить отдельную статью. Ведь режиссер — генератор идеи, сидящей в одном из полушарий его мозга, Оператор — это та кисть, с помощь которой и воплощается в реальность идея. Без идеи кисть не сработала бы, но и без кисти идея зависла бы в воздухе. Дабы разбавить чрезмерную возвышенность последних двух тезисов, добавлю третий. Более приземлённый, но не менее фактический: Тарковскому всегда везло с операторами.

Во время размышлений над фильмом трудно пропустить религиозную его составляющую. Она, впрочем, не чужда большинству фильмов гения Тарковского. Он является тем из православных (в советское-то время) в творчестве которых религиозность не отталкивается, а наоборот. Он принадлежит к тем из религиозных, подача церковной духовности которых столь добродушна, что помогает немножко по-другому посмотреть на жизнь церкви и ее приверженцев-обитателей, с другого ракурса… Того самого — духовного. Даже атеистам или агностикам, в вечных метаниях между лагерями которых пребывает Автор.

Постановочность, о которой мы уже упоминали, отсылает к мысли о нереализованности как фотографа. Вопрос лишь в одном — режиссера или его операторов. Она отдает фотографичностью, а та в свою очередь не всегда оправдана, ибо провоцирует статику кадра. Кинематографу ведь больше присуща динамика. Но “Ностальгия” — кино статичное. Этим и особенное. У Андрея Тарковского множество таких кадров, что, будь они жизнью, зритель, будь он фотографом, снискал бы бесценный клад.