Проблемы, которые в Германии решались и решаются вовсе не формально-правовыми средствами, в России стараются регулировать сегодня с помощью права ввиду отсутствия других действенных инструментов. Возникает проблема (неэффективного) замещения правом других социальных регуляторов. Или же создания правовых норм без этической поддержки. Так считает научный сотрудник Центра изучения кризисного общества Антон Каменский, выступивший в рамках Летней юридической школы Потсдамского университета с докладом «Культурные, религиозные и исторические основы государственной (криминальной) политики в отношении предпринимательства».

Зачастую нам, юристам, ввиду особенностей нашего профессионального мышления и сознания очень сложно воспринимать и осознавать существующие в обществе «гибкие» неформальные структуры и социальные формы, являющиеся источником его идентичности и сохраняющие ее сквозь века. Однако право невозможно воспринимать во внекультурном (в самом широком смысле) контексте, как и само его значение в сравнении с другими социальными регуляторами, которое в различных обществах никогда не было одинаковым. Лишь одна иллюстрация — известный российский китаевед Владимир Малявин, к примеру, так характеризовал отношение к закону в традиционном китайском обществе: «Примечательно, что предание приписывало изобретение законов не мудрым царям древности и даже не китайцам, а южным варварам, которые по причине своей дикости были вынуждены поддерживать порядок в своих землях при помощи законов (наказаний). Истинно же возвышенные мужи, по представлениям китайцев, в законах не нуждаются, ибо они знают ритуал». Для западно-европейской культуры, которой свойственна специфично высокая степень юридической оформленности человеческих отношений, это немыслимо.

Франц фон Лист, Юлиус Глазер и другие ученые, имевшие огромное значение для германской юридической науки, не раз отмечали культурную предопределенность уголовного права. Уголовное право — «призма, через которую можно увидеть всю духовную жизнь нации в уменьшенном, но обостренном и достоверном виде». Право находится в сложной системе взаимодействий и взаимозависимостей не только с культурой — оно связано с экономикой и политикой. Германский правовед Клаус Тидеманн (Klaus Tiedemann) пишет: «Большинство {экономических} уголовных деяний и правонарушений зависимы от системы и, в частности, обусловлены структурой экономической системы: лишь рыночная (конкурентная) экономика знает деликты в сфере конкурентного права, и лишь капиталистическая экономическая система знает … уголовные деяния, связанные с биржевой торговлей».

В то же время право служит важным инструментом воздействия на общественные отношения и их преобразования, выступая «проводником» политических решений. Экономическое право (и его часть — экономическое уголовное право) является отражением экономической политики государства, и некоторые его элементы становятся очень подвижными и даже конъюнктурными (как, допустим, меры в рамках преодоления финансового / экономического кризиса). Однако и экономический, и политический уклад также зависят от культуры — разрыв с ними чреват серьезными кризисами.

Что же является ядром культуры? Основывается она прежде всего на антропологии — представлении о человеке. Оно отражает специфическое мировоззрение, формирующее соответствующую культуру.

Общественный консенсус сменяется кризисами, в ходе которых примерно равными по силе становятся сразу несколько конфликтующих между собой «моделей человека» — так, как это случилось в России в наше время.

Кризисное время — время особое. В ходе его не действуют привычные, «мирные» решения, поскольку объединяющая культурная матрица, на которой существовало прежнее общество, «рассыпается», как и само это общество. Возникает разом масса вопросов, которые в спокойные времена для нас как будто бы не существуют, они кажутся абсурдными. В кризис они «беспокоят» нас, пока мы не дадим на них ответы. В отличие от России, «модель человека», сложившаяся на Западе в ходе Реформации, несмотря на мощнейшие кризисы первой половины XX века, сохранилась до настоящего времени. Это предопределяет принципиально различные исходные позиции для любых политических решений.

Таким образом, в любом государстве право как отражение культуры общества неизбежно содержит в себе антропологический подтекст. Антропологические модели разрабатываются различными науками, каждая из них использует свою методологию. Раз уж предметом доклада выступает уголовное экономическое право, разумно будет сказать об одной из экономических антропологических концепций. Наилучший пример — антропологическая модель homo oeconomicus и ее отражение прежде всего в западной теории права и криминальной политике в отношении борьбы с коррупцией или уклонением от уплаты налогов.

Суть концепции заключается в том, что абстрактный предприниматель (как ориентированный на прибыль человек) становится преступником, если ожидаемая выгода от совершения преступления превышает выгоду от легальной деятельности. Соответственно, государство должно делать последствия совершения преступления более «дорогими» (к примеру, через кратные штрафы за взятку), оставаясь при этом приверженным правилам «экономичности».

Восприятие человека в этой антропологической модели абсолютизирует экономические мотиваторы, исключая возможность влияния на поведение потенциального преступника внеэкономических норм. Сейчас такие правовые решения очень популярны в России. Может ли эта модель в рамках криминальной политики быть эффективной? Да, в определенных условиях и в определенной степени. Может ли она быть универсальной и единственной? Безусловно, нет.

Антропологическая модель homo oeconomicus свойственна экономической науке. Роль культуры в экономической сфере, как правило, разрабатывалась вовсе не экономистами, хотя, к примеру, Адам Смит уделял культурному фактору в экономике большое значение. Однако концептуальные прорывы в этом вопросе связаны с философами, политологами или социологами. Одним из них был немецкий ученый Макс Вебер, уже больше века назад опубликовавший одно из своих величайших произведений — «Протестантская этика и дух капитализма». Его исследование стало своего рода продолжением идеи, озвученной чуть раньше Вернером Зомбартом в его «Современном капитализме» и заключавшейся в осознании той значимой роли, которую сыграла Реформация в становлении западного капитализма.

Главный «месседж» Вебера — особый этический (нравственный) фундамент зарождавшегося капитализма, созданный протестантизмом. Протестантизм «освятил» предпринимательство, которое до Реформации не пользовалось особым расположением Церкви. Стремление к наживе из низменной человеческой алчности превратилось в религиозную обязанность — показатель рачительного и ответственного отношения к жизни. Одновременно протестантизм обеспечил зарождавшийся капитализм особой этической системой.

Мартин Лютер прибил свои тезисы к дверям Виттенбергского собора почти полтысячелетия назад. К сегодняшнему моменту, как отмечал Жак ле Гофф (да и другие не менее именитые исследователи), религиозные нормы прошли череду трансформаций, переродившись в нормы светские. Они кажутся чем‑то само собой разумеющимся, хотя также переживают сейчас на Западе важный кризис. Однако и германское экономическое чудо послевоенного времени было бы невозможным без особой этической основы. Германский религиовед, профессор Вернер Лахманн (Werner Lachmann), называя минимальный этический консенсус одним из столпов этого чуда, цитирует одного из отцов германской модели «социальной рыночной экономики» Вильгельма Рёпке (Wilhelm Röpke):

«Условия успеха социальной рыночной экономики лежат по другую сторону от спроса и предложения».

О том, что антропологическая модель homo oeconomicus не является абсолютной, можно судить по следующей цитате из учебника под редакцией Хайнца-Бернда Вайбница и Томаса Яновски (Heinz-Bernd Weibnitz, Thomas Janovsky): «Угроза наказания может служить лишь защите, а не фундаментом необходимой налоговой морали». Это лишь пример, позволяющий, однако, прийти к выводу — математически определенная и экономически обоснованная величина штрафа является далеко не главным «барьером» и сдерживателем для совершения экономического преступления.

Проблемы, которые в Германии решались и решаются вовсе не формально-правовыми средствами, в России стараются регулировать сегодня с помощью права ввиду отсутствия других действенных инструментов. Использование юридических инструментов (или угроза их использования со стороны власти) порою преследует цель внедрить среди предпринимателей элементарное хозяйственное отношение к своей собственности и предприятию — отношение, которое на Западе было воспитано Реформацией.

Возникает проблема (неэффективного) замещения правом других социальных регуляторов. Или же создания правовых норм без этической поддержки.

Россия конца XX века дала нам совершенно уникальный исторический пример рождения предпринимателей без какой-либо более или менее действенной этической (нравственной) основы, каковой была протестантская этика для Европы. Господствовала одна точка зрения — ее можно сформулировать как максимальное удаление государства от процесса формирования предпринимательского сословия, которое должно было сложиться само по себе, лишь бы ему «не мешали». Предполагалось, что экономическая логика, лишенная полюсов «добра» и «зла», должна была сама выстроить общность предпринимателей, задать им правила социально полезного поведения. Даже коррумпирование государственной политической и управленческой (бюрократической) систем воспринималось как необходимое, чуть ли не позитивное явление, как инструмент рынка, компенсирующий препятствия, которые государство создает «здравому смыслу экономического интереса».

Однако со временем выяснилось, что эта модель в России привела к необратимым последствиям. Из‑за приватизации (некоторые социологи характерно называют ее «родовой травмой» предпринимательства в России) и других причин (например, криминальное происхождение существенной части предпринимательской элиты) предпринимательство в России оказалось напрочь лишено легитимности в общественном сознании. Как пишет С.Г. Кара‑Мурза, буржуазия в России не получила религиозно освященного положения, которое дали западной буржуазии протестантизм и связанное с ним Просвещение. Никакого же другого социального «контракта» между бизнесом и обществом «согласовать» не удалось.

Прошедшая четверть века подтвердила прогнозы — в самой доктрине реформ была допущена фундаментальная ошибка. Ее авторы проигнорировали то, что любой хозяйственный уклад имеет под собой определенную мировоззренческую, культурную основу.

Источник: Центр изучения кризисного общества