Целеполагание в политике: «образ будущего»
Убедительный и привлекательный образ будущего определяет легитимность власти — материал Сергея Кара-Мурзы.
Сергей Кара-Мурза,
Одна из функций политической власти — предвидение будущего. Эта функция многообразна — власть должна предвидеть угрозы и одновременно появление, часто неожиданное, новых возможностей укрепления и развития страны. Но едва ли не самой сложной задачей является создание образа будущего. Эта задача решается в политической борьбе с конкурентами, и легитимность существующей власти во многом определяется убедительностью и привлекательностью того образа, который власть предъявляет народу.
Предвидение позволяет власти проектировать будущее, осуществляя целеполагание. Это соединяет людей в народы и нации, наполняет действия каждого общим смыслом. Образ будущего собирает людей в народ, обладающий волей. Это придает устойчивость обществу в его развитии. В то же время, образ будущего создает саму возможность движения (изменения), задавая ему вектор и цель. Оба условия необходимы для существования сложных систем, каковыми и являются общества и народы.
Способность предвидеть будущее, то есть строить его образ в сознании — свойство разумного человека. Прежде чем сделать шаг, человек представляет себе его последствия, строит в сознании образ будущего — в данном случае ближайшего. Если этот шаг порождает цепную реакцию последствий (как переход через Рубикон), временной диапазон предвидения увеличивается. Если человек мыслит о времени в категориях смены формаций и Страшного суда как вселенской пролетарской революции, то его диапазон предвидения отдаляется до горизонта истории — той линии, где кончается этот мир (мир предыстории). Во всех случаях производится одна и та же мыслительная операция — создание образа будущего. Инструменты для нее вырабатываются, начиная с возникновения человека.
Как писал Пьер Бурдье, предвидение создает «возможность изменить социальный мир, меняя представление об этом мире». Это новое представление создает будущую реальность.
Предвидение будущего предполагает «когнитивный бунт, переворот в видении мира». Это — необходимая предпосылка для политического действия. Неудачи в разработке образа будущего быстро подрывают легитимность и политического режима, и государства в целом.
Михельс писал: «Мы можем рассматривать в качестве установленного исторического закона, что расы, законодательные системы, институты и социальные классы с неизбежностью обречены на разрушение с того момента, когда они или те, кто их представляет, утратили веру в будущее».
Недоверие к созданному образу будущего прежде всего возникает в политической и гуманитарной элите. Часто такое недоброжелательное инакомыслие возникает под влиянием пропаганды диссидентов или эффективной информационной войны извне. Это значит, что доктрина образа будущего была ущербна (неадекватна чаяниям большинства) или государство не располагало гуманитарными ресурсами для диалога с населением.
Для создания адекватного и эстетически привлекательного образа будущего необходим поток идей особого типа — откровения (открытие будущего). Создание таких текстов иначе называют апокалиптикой. Выработка таких текстов и их распространение оформились в древности. Так, сивиллы, которые действовали под коллективными псевдонимами прорицательницы, были важным институтом Малой Азии, Египта и античного мира в течение 12 веков. Они оставили целую литературу — oracular sibillina — 15 книг, из которых 12 сохранились.
Апокалиптика и поныне является столь важной частью общественной жизни, что, по выражению немецкого философа, «апокалиптическая схема висит над историей».
В истории была эпоха пророков. Это выдающиеся духовные и общественные деятели, сочетавшие в себе религиозное, художественное и рациональное сознание. Их деятельность закладывала основы мировых религий. Пророки, отталкиваясь от реальности, задавали траекторию ее движения в очень отдаленное будущее, объясняли судьбы народов и человечества. Воспринятые народом как личности, слышащие глас Божий, они приобретали такой авторитет, что их прорицания задавали матрицу для строительства культуры, политических систем, социальных и нравственных норм.
Пророчество как способ построения образа будущего не утратило своего значения и в Новое время. Маркс, судя по структуре своего учения, был прежде всего пророком. Пророками были и Махатма Ганди, и такая одиозная фигура, как Гитлер. Эпохи пророков можно уподобить периодам научных революций, приводящих к смене парадигм. Напротив, в период стабильности предвидение организуется подобно «нормальной науке».
Тексты безымянных коллективов прорицателей более систематичны и упорядочены. Они не претендуют на то, чтобы сообщать Откровение Бога, а дают трактовку прежних пророчеств.
Уже в древней апокалиптике возникают формы абстрактного, обезличенного и не привязанного к
Предвидение и целеполагание опирается на анализ предыдущих состояний, для чего необходим навык рефлексии — «обращения назад». В «откровении» будущего соединяются философия истории с идей прогресса. Это хорошо видно на материале знакомого старшему поколению исторического материализма.
С точки зрения научной рациональности, задача предвидения является ложной:
из многообразия исторической реальности берется ничтожная часть сигналов, строится абстрактная модель, в которую закладываются эти отобранные сведения — и на этом основании предсказывается образ будущей реальности. Источник истины здесь принимает форму Призрака, который не может отвечать на вопросы, он лишь помогает их ставить. Так для Маркса был важен образ Отца Гамлета — как методологический инструмент. Образом Призрака Коммунизма, бродящего по Европе, он начинает свой «Манифест». А знание надо добывать наукой — следя и за Призраком, и за людьми.
Почему же эти «откровения», стоящие на столь зыбком фундаменте, так востребованы во все времена? Потому, что они задают путь, который, как верят люди, приведет их к светлому будущему.
И вера эта становится духовным и политическим ресурсом — люди прилагают усилия и даже несут большие жертвы, чтобы удержаться на указанном пути.
Поэтому прогнозы и имеют повышенный шанс сбыться, хотя изменчивость условий, казалось бы, должна была разрушить коридор, указанный прорицателем.
Макс Вебер пишет, что «картины мира, которые создаются “идеями”, очень часто, словно стрелки, определяют пути». Образ будущего задает «стрелу времени» и включает народ в историю. Он соединяет прошлое, настоящее и будущее, скрепляет цепь времен. Рациональность «исторических народов» включает в себя рефлексию (память), логический анализ настоящего, предвидение будущего.
Чтобы «откровение» стало движущей силой общественных процессов, оно должно включать в образ будущего свет надежды. Светлое будущее возможно! Пророчеству, собирающему людей (в народ, в партию, в класс или государство), всегда присущ хилиазм — идея тысячелетнего царства добра. Он может быть религиозным, философским, национальным, социальным. Это идея прогресса, выраженная в символической форме.
Мобилизующая сила хилиазма колоссальна. Более ста лет умами владел хилиазм Маркса с его «прыжком из царства необходимости в царство свободы» после победы мессии-пролетариата. Другой пример — фанатизация немцев «светлым будущим» Третьего рейха, который вынесет эксплуатацию за пределы Германии, превратив славян во «внешний пролетариат».
По словам Сергея Булгакова, хилиазм «есть живой нерв истории, — историческое творчество, размах, энтузиазм связаны с этим хилиастическим чувством… Практически хилиастическая теория прогресса для многих играет роль имманентной религии, особенно в наше время с его пантеистическим уклоном».
Проект будущего должен быть в достаточной мере утопичным — почти невозможным.
Интересы должны быть увязаны с идеалами. Его диалектическая противоречивость признается как следствие сложности мира, не вредит проекту.
В создании образа будущего надежда на избавление сопровождается эсхатологическими мотивами. К Царству добра ведет трудный путь борьбы и лишений, гонения и поражения. Будучи предписанными в пророчестве, тяготы пути не подрывают веры в неизбежность обретения рая, а лишь усиливают ее.
Эсхатологическое восприятие времени, которое предполагает избавление в виде катастрофы, разрыва непрерывности, порождало и установку «чем хуже, тем лучше», и множество историй с ожиданиями «конца света» и желанием приблизить его. Но как норму — именно принятие страданий, оправданных будущим избавлением. В революционной лирике этот мотив очень силен.
Позже Грамши подчеркнул созидательную силу истмата с его фатализмом в сплочении трудящихся. При этом он резко критиковал истмат (механический детерминизм) с рациональных позиций. Подчеркивал, что после победы «подчиненных» хилиазм становится фактором, разрушающим волю народных масс (как это мы и наблюдали в послевоенном СССР).
Культура России пережила почти вековой подъем апокалиптики, замечательно выраженной в трудах политических и православных философов, в приговорах и наказах крестьян, в литературе Достоевского, Толстого и Горького, в поэтической форме стихов, песен и романсов Серебряного века и 1920-х годов. Этот культурный опыт сегодня актуален.
Исключительно важный для предвидения источник знания — откровения художественного творчества, необходимая компонента знания политической власти. Они содержат предчувствия, которые нельзя логически обосновать. Георгий Свиридов писал в своих «Записках»: «Художник различает свет, как бы ни был мал иной раз источник, и возглашает этот свет. Пример тому — великие русские поэты: Горький, Блок, Есенин, Маяковский».
Корнями апокалиптика русской революции уходит в иное мировоззрение, нежели хорошо разработанная иудейская апокалиптика. В образе будущего русской революции (в ее крестьянской ветви) приглушен мотив разрушения «мира зла» для строительства Царства добра на руинах. Скорее, речь идет о нахождении утраченного на время града Китежа, об очищении добра от наслоений зла, произведенного «детьми Каина» (богатыми). Таковы общинный и анархический хилиазм Бакунина и народников, евразийские «откровения» Блока, крестьянские образы будущего земного рая у Есенина и Клюева, образы Маяковского.
Этой русской апокалиптике противостоял прогрессизм и классического марксизма, и либерализма. Это была война альтернативных «образов будущего».
Образ советской власти вырабатывался в полемике с обоими проектами, которые разделили тогда общество — консервативного и
Предметом предвидения был стратегический вопрос о возможности революции «в одной, отдельно взятой капиталистической стране». Уже в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс отвергали такую возможность в «отставших» незападных странах.
Второй узел противоречий был связан с выбором цивилизационной траектории. Он сначала разделил большевиков и меньшевиков, а затем «большевиков и коммунистов». Речь шла об отношении к крестьянству и о разных представлениях о модернизации — или с опорой на структуры традиционного общества, или через демонтаж этих структур. Представления крестьян о благой жизни были подробно изложены крестьянами в годы революции, и перед
Но к концу ХХ века советская культура утратила инструменты и навыки для войны «образов будущего». СССР проиграл эту кампанию холодной войны, а его интеллигенция пошла за
Становление современного Запада шло в обстановке мощного подъема философской мысли и проектирования будущих форм жизнеустройства. Новый всплеск был вызван назревающим кризисом индустриализма, симптомами которого стала смена картины мира, I Мировая война и цепь революций в «незападных» странах.
Футурологические изыскания 1970–80‑х годов отличаются от пророчеств своим систематическим и организованным характером. Они стали особой областью знания, возникла целая сеть организаций (одна из них — Римский клуб), занятых разработкой «образа будущего» — как для всего мира, так и, главное, для Запада.
Примером служит Римский клуб. Созданный в 1968 году, Римский клуб заказывал видным аналитикам доклады со сценариями развития мира в среднесрочной перспективе.
В 1973 году появилась Трехсторонняя комиссия, руководством которой занялся Збигнев Бжезинский. Трехсторонняя комиссия разрабатывала проекты будущего общества в «полузакрытом» порядке. Помимо таких организаций, как Римский клуб и Трехсторонняя комиссия, действовало множество других аналитических центров — и государственных, и корпоративных.
Первый доклад Римскому клубу «Пределы роста» (1972) сразу вышел на 30 языках тиражом 10 миллионов экземпляров. Более 1000 учебных курсов в университетах использовали книгу как учебное пособие. Именно доклад Римскому клубу «Пределы роста» стал началом разработки современной доктрины глобализации. Позже появилась целая серия работ представителей гуманитарной и научной интеллигенции — «Доклады Римскому клубу».
Следующий всплеск апокалиптики был порожден поражением СССР. Усилился мотив страха — постсоветский дискурс Запада использует запугивание и внушение. Ценный материал дала философская дискуссия о теракте 11 сентября 2001 года как диагнозе кризиса постиндустриализма.
Рассмотрим нашу ситуацию.
Проектирование будущего требует постановки и осмысления фундаментальных вопросов бытия. Власть (или оппозиция как тень власти) формулирует их в виде национальной повестки дня, как череду «перекрестков судьбы», актуальных исторических выборов. Она дает и обоснование своего выбора той или иной альтернативы. На разных уровнях общества эта национальная повестка дня обсуждается в ходе низового «каждодневного плебисцита».
Революция, которая была объявлена идеологами перестройки, в норме требовала дискуссий о «светлом будущем», чтобы оправдать такую катастрофу.
Академик Заславская в
«Предстоящее преобразование общественных отношений трудно назвать иначе, как относительно социальной революцией. Речь идет о революции, в корне меняющей основные общественно-политические структуры, ведущей к резкому перераспределению власти, прав, обязанностей и свобод между классами, слоями и группами… Этого не надо бояться тем, кто не боится самого слова революция».
Это — сбой. Главный социолог и советник президента объявляет, что власть погружает страну в революцию, что будет «обострение социальной борьбы» — и ни слова о том, какие антагонистические противоречия делают неизбежным такой выбор. Какие классовые интересы столкнулись в середине 80-х годов? В чью пользу произойдет «резкое перераспределение» всего? Такой «образ будущего» не ведет вперед, а парализует общество.
Сам Горбачев отверг целеполагание как функцию власти, приступающей к трансформации общества. Он заявил: «Нередко приходится сталкиваться с вопросом: а чего же мы хотим достигнуть в результате перестройки, к чему прийти? На этот вопрос вряд ли можно дать детальный, педантичный ответ».
Никто и не просил педантичного ответа, спрашивали о векторе изменений. А он обещал перемены и свободу. Это как притча о крысолове, который увел из города всех детей — его дудочка пела: «Пойдемте туда, где не будет взрослых».
В целом, когнитивная структура «советской апокалиптики» находилась в состоянии полного распада. Важная часть обществоведения была несостоятельной. Уход власти от целеполагания — симптом кризиса. Речь власти стала не средством объяснения, а средством сокрытия целей и планов.
Это надо считать следствием общего неблагополучия в культуре. Можно представить такую цепочку срывов.
1. Потрясение когнитивной структуры власти вызвали акции Хрущева по профанации целеполагания. В конце 1950-х годов идеологическая власть стала уходить от фундаментальных вопросов, подрывая иерархию ценностей и смешивая ранги проблем. Как правило, это смешение имело направленный характер — оно толкало к принижению ранга проблем, представляя вопросы исторического выбора как технические решения, автономные от проблемы добра и зла.
2. Произошло смешение векторных и скалярных величин, что привело к деформации понятийного аппарата. Сама идея коммунизма была подвергнута профанации и перестала «работать» — в этом смысле период Брежнева был застойным. Решения принимались ситуативно, как ответ на угрозы, которых не могли вовремя разглядеть.
3. Целеполагание выступает в связке с рефлексией. Одно без другого недейственно. Невозможно ставить цель на будущее, не подведя итога прошлому как результата предыдущих решений. Исходная точка каждого проекта — «здесь и сейчас». Мы проектируем будущее не из реальности США или Швеции, не из царской России или СССР, а из РФ начала ХХI века. Для понимания сущности исходной точки надо знать ее генезис (зарождение и развитие в прошлом) и динамику изменений. Рефлексия — особый тип анализа.
Первым шагом к общему кризису у нас и стало отключение памяти и порча инструментов рефлексии, это изменение в конце 1980-х годов было массовым. Распалась цепь времен, был разрушен образ исторической России. Проектирование будущих форм исходило из двух принципов: возможно более полного слома советской системы и копирования западных структур как «естественных» и эффективных.
Утрата коллективной памяти вызвала сдвиг от реалистического мышления к аутистическому, цель которого — создать приятные представления о реальности и вытеснить неприятные.
4. Большую проблему создало политическое решение разрушить межэтнический союз, который выстраивала Российская империя, а затем СССР. Помимо «всесоюзной собственности», социальной системы, школы и пр., союз был скреплен общим социалистическим содержанием этнических культур. Это содержание создавало надэтническое ощущение общего будущего. Ликвидация этой символической конструкции сразу «разбудила» бунтующую этничность, которая стала мощным фактором, блокирующим развитие (достаточно представить себе вес нынешнего конфликта на Украине).
5. Этический нигилизм.
Принципиальный дефект той мировоззренческой структуры, на основе которой производилось целеполагание реформ, — этический нигилизм. Сами по себе политические или экономические инструменты или механизмы (демократия, рынок и пр.) не могут оправдывать слом жизнеустройства.
Ограничения не упоминались вообще или затрагивались в очень расплывчатой, ни к чему не обязывающей форме (вроде обещания Горбачева «конечно же, не допустить безработицы» или обещания Ельцина «лечь на рельсы»).
Разрушение методологической базы реформ шло быстро. Возникла смесь марксистских и неолиберальных понятий с отходом от норм логики и последовательности в рассуждениях.
Неопределенность целей, средств, индикаторов и критериев и сейчас продолжает быть присущей всем изменениям, которые власть пытается внести в жизнеустройство страны.
6. Программами-вирусами для целеполагания стали абсурдные (с точки зрения заявленных критериев) идеи. Пример — доктрина деиндустриализации России. Деиндустриализация реализовалась на практике и далеко еще не остановлена.
Деиндустриализация была прямой национальной угрозой для русского народа. За ХХ век образ жизни русских стал индустриальным. Машина с ее особым местом в культуре стала неотъемлемой частью мира русского человека. На его плечи легла главная тяжесть не только индустриализации, но и технического развития страны — русские стали ядром рабочего класса, инженерного корпуса и научного сообщества СССР. Создание и производство новой техники сформировали тип мышления и мировоззрение современных русских. Сложился особый культурный тип, особый технический стиль. Деиндустриализация стала ударом по этому культурному типу.
7. Культура предвидения не выдержала удара постмодерна. В нашей теме постмодернизм — это отказ от норм Просвещения, его рациональности. Это стиль, в котором нет понятия истины, а лишь суждения, конструирующие множество реальностей. Этот переход накладывается на более широкий фон антимодерна — отрицания норм рационального сознания вообще. В политической практике это означает постоянные разрывы непрерывности, что резко затрудняет рефлексию и предвидение.
Теряется ощущение реальности, жизнь приобретает черты карнавала, условности и зыбкости. Человек утрачивает способность к критическому анализу и выходит из режима диалога, он оказывается в социальной изоляции. Такое состояние поддерживается искусственно, возник даже особый жанр и особая способность — непрерывное говорение. На радио и телевидении появились настоящие виртуозы этого жанра.
У человека, наблюдающего политический спектакль, возникает ощущение «псевдоциклического» времени. Один спектакль «стирает» другой — «история смысла не имеет»! Общество спектакля — это «вечное настоящее».
В реальной жизни время, как координата бытия, ощущается в связи «прошлое — настоящее — будущее». Спектакль способен «остановить» настоящее, и в нем не остается места для проявления воли человека.
Какие вопросы возникают, чтобы выработать в первом приближении «минимальный» образ будущего? В большом выступлении В.Ю. Сурков так изложил свое представление о желаемом мироустройстве: «Какое будущее желательно? Давайте помечтаем о глобальной федерации, основанной на договорных отношениях свободных наций».
Но этот образ будущего очевидно нереалистичен и противоречит идеалам большинства. «Глобальная федерация» должна управляться мировым правительством, и такое мироустройство как раз и предполагается в концепции «золотого миллиарда». Ясно, что члены федерации не могут быть «свободными нациями», значительную часть своего суверенитета они передают наднациональным органам. Зачем гражданам России об этом мечтать?
Власть представляет длительный кризис России как следствие перекосов, диспропорций, управленческих ошибок, злоупотреблений и преступлений, а также происков мировой финансовой верхушки.
Иными словами, суть кризиса видится не в наличии глубокого и долго не решаемого социального противоречия и острого конфликта интересов (как результата установленного в стране общественного строя), а в неэффективности или некомпетентности управляющей системы. Проблема целеполагания, исторического выбора, который предопределяется балансом социальных сил и определяется политикой власти, заменен проблемой оптимального решения. Сегодня такая постановка вопроса уже не звучит убедительно.
Говоря об образе будущего строя, часто делают утверждение, что в нем будет достигнуто согласие по базовым ценностям. Это называлось в СССР «морально-политическое единство», а в негативном плане тоталитаризмом (то есть полным единством). Но вернуться в тоталитаризм не удастся, придется пробиваться к демократии. Значит, обещание согласия по ценностям надо из «образа будущего» исключить. Демократия возможна, если признаются законными разногласия по ценностям — при условии соблюдения прав всех граждан.
Говорится об идеальном будущем — «Великой России». Но в ближайшие десятилетия перед политической властью стоит иная задача — дать программу прохождения через тяжелый, «мобилизационный», если не катастрофический, период. Этой доктрины и ожидают граждане. Программы, которые не разделяют два принципиально различных типа бытия («светлое будущее» и «период катастрофы»), выглядят неубедительно.
Сама история показала, что одним из главных противоречий человеческого общества является столкновение иррационального с рациональным. Это — один из главных предметов философии. ХХ век представил это нам самым драматическим образом. Рациональное мышление — сравнительно недавний продукт культурного развития человека. Но как раз на этом фронте «борьбы со злом» Россия разоружилась. Наше общество и его системы, воспроизводящие рациональное мышление (школа, наука, литература) переживают тяжелый кризис, и надежной программы его преодоления пока что нет.
Российская интеллигенция сейчас находится в таком же состоянии, как европейская интеллигенция, оказавшаяся совершенно неспособной понять угрозу зарождающегося неофашизма. Нам на пути в будущее придется столкнуться со взрывами коллективного бессознательного — и отечественного, и зарубежного.
