В начале мая на берегу Оби пройдëт юбилейная, двадцать пятая верëвочная выставка. Первая такая выставка прошла осенью 2015 года на пляже Академгородка: фотограф Вячеслав Ковалевич собрал своих друзей, фотографов и художников, и предложил развесить на свежем воздухе свои работы. С тех пор подобные вылазки на природу стали регулярными и продолжаются по сей день. К юбилейной верëвочной выставке мы публикуем беседу еë постоянных участников о художественном андеграунде, трудности искусства, умножении реальности и детских шалостях.

О верëвочных выставках беседуют: фотографы Вячеслав Ковалевич, Михаил Конинин, Евгений Никитин, поэт Дмитрий Королëв и художник Ирка Солза.

I. Событие-в-себе

Вячеслав Ковалевич: Дима, продолжи, пожалуйста, фразу: «Верëвочная — это…» Три слова.

Дмитрий Королëв: А почему именно три слова?

ВК: Чтобы не распаляться. Мы потом ещë что-нибудь спросим.

ДК: Верëвочная — это выставка, это фотография, это Ковалевич. Пожалуйста.

Михаил Конинин: А бутерброды?

ДК: А бутерброды не влезли, всего три слова, извините. К тому же была одна верëвочная, на которой не было бутербродов, так что…

ВК: Какая, по твоему мнению, есть польза от происходящих верëвочных?

ДК: Польза?

Ирка Солза: Можно, я вас перебью? Когда будут публиковать разговор, его будут читать в том числе люди, которые вообще не знают, что такое «верëвочная», поэтому всë-таки желательно, чтобы как-то кратко пояснили, о чëм идëт речь. Ты зря его ограничил тремя словами. Расскажи, как верëвочная вошла в твою жизнь.

ДК: Это началось в 2015 году, по-моему, осенью. Вячеслав Ковалевич тогда и придумал первую верëвочную. Как она вошла в мою жизнь? Ты, Слава, меня на неë позвал, так и вошла! В какой-то момент тебе почему-то пришла идея выставить свои фотографии берегов на этих самых берегах. Для этого тебе понадобились люди, то есть зрители, люди для монтажа, штыри, верëвки и прищепки. С тех пор это стало циклом мероприятий, и отчасти верëвочные порождают друг друга: на предыдущей верëвочной делаются фотографии, которые выставляются на следующей. Если я дальше буду отвечать, то это будет уже ответ на вопрос о пользе.

ВК: Да, есть ли какая-то польза лично для тебя? Как поэта, как моего друга, как просто человека.

ДК: В этом вопросе есть очень большой подвох, потому что ты спрашиваешь, какую пользу это несëт для меня как твоего друга. А дружба не особо основывается на пользе…

ВК: А как поэт ты, наверное, получил серию своих портретов, на которых ты запечатлëн как такой красивый поэт.

ДК: Не без этого, конечно (смеëтся). Проблема в том, что я верëвочные и твои фотографии просто люблю, любовь, как и дружба, не слишком связана с пользой. Я бы сказал, что верëвочная важна именно как регулярное, повторяющееся событие, как культурное событие, как событие, тем или иным способом консолидирующее некую андеграундную тусовку. Для меня опыт верëвочных близок к опыту квартирных выставок или чего-нибудь такого, то есть постоянной культурной жизни в андеграунде, вне институций. Мне кажется, это самое важное, что даëт верëвочная даже не мне, а всем. Это регулярное событие, которое мы делаем для себя сами, и, с одной стороны, это просто дружеские встречи, с другой стороны, это и есть искусство, жизнь в нëм. А чисто профессионально, как для поэта, мне верëвочная не дала ничего, нет. Я не могу вспомнить ни одного своего текста, связанного с верëвочной.

ИС: А вот Олег Копылов написал.

ДК: Да, а вот Олегу удалось, это же здорово.

ВК: Как ты думаешь, эти локальные встречи… Они, во-первых, закрытые. Они на самом деле лишь якобы закрытые, но на них никто не придëт, потому что лень вставать рано утром, куда-то ехать в непонятную погоду. Об этом событии, как правило, все узнают постфактум: бац — появился какой-то альбом фотографий. Фотографии-то публикуются более-менее широко. И люди понимают, что это событие происходит, а они видят интерпретацию на фотографиях, но их туда не позвали и не позовут. Фотографии с верëвочных видит гораздо больше людей, чем в верëвочных участвует. Вопрос: это локальное, полузакрытое событие, которое, может быть, ценно для меня, для тебя, влияет ли оно на общее культурное поле этого города? Скорее всего, нет.

ДК: Скорее всего, это никак не влияет на город. И плевать я хотел на этот город, извините меня.

ВК: Это мы вырежем, наверное.

ДК: Пусть на город влияет «Монстрация» и «Всешествие». Раз ты вспомнил про отчëтные снимки с верëвочных, скажи: снял ли ты хоть одну стоящую фотографию на верëвочной?

ВК: Ну, да.

ДК: Это и есть самое важное, что производит верëвочная. На саму выставку придут не все, а фотографии с неë увидят многие, кто тебя ценит как фотографа. Верëвочная стимулирует появление твоих новых стоящих работ. То есть, если отвечать на вопрос в той формулировке, в которой ты его задал: верëвочные совершенно не влияют на город, но это совершенно не имеет значения.

ИС: Не соглашусь. Мне кажется, что верëвочная — это вполне самодостаточное событие-в-себе, оно существует в каком-то таком подвешенном состоянии: это может быть событие, на которое пришли три человека, оно случилось, и его никто не фотографировал, но есть сам факт того, что оно произошло. Здесь есть нюанс: когда мы говорим о том, важно ли это для города, то противопоставляем себя городу, но город — это в том числе и мы. При этом бывают верëвочные из трëх человек, бывают, как сегодня, верëвочные, на которые приходит побольше людей. И теоретически кто угодно может к ним присоединиться. Но что мне нравится в верëвочных, так это то, что это всегда какая-то сложность. Не так просто присоединиться (группы-то закрытые), не так просто приехать, не так просто дойти до этого берега, не так просто развесить эти фотографии… Это трудно. Верëвочная — это труд. Верëвочная интересна как событие, интересна по своей форме, потому что это альтернатива выставкам. Кто ещë проводит какие-то события, которые не являются форматом, уже установленным до нас? Верëвочная — это такой формат, в котором и фотографы могут выставиться, и художники, и поэты при желании могут выступить, и киносценарий можно почитать… Она постепенно расширилась: если сначала это была выставка Ковалевича, то сейчас на верëвочной может происходить, в принципе, любое искусство. Мне кажется, она важна как формат.

(голос, кажется, Евгения Никитина): Самая свободная арт-площадка города.

ИС: Это событие, которое показывает какую-то альтернативу. Когда было собрание по грядущей выставке «Трудно», Андрей Курченко поднимал эту тему: почему мы до сих пор проводим выставки? Это же скукота такая, прошлый век: взяли картинки и повесили на стену. Понятно, что формат верëвочной — это тоже не новинка, и можно вспомнить какие-нибудь вылазки «Коллективных действий» или что-то ещë. Для города это может быть важно в том плане, что можно посмотреть и увидеть, что искусство вовсе не обязательно делать внутри белого куба. Искусство может происходить в электричке. На берегу, в лесу, просто в городе, на любой скамейке, совсем не обязательно писать заявки и пытаться выставляться в музеях.

Евгений Никитин: Никто же не сомневается в том, что искусство можно делать где угодно.

ИС: Но никто же не делает! Все пытаются собрать выставку, написать концепцию, позвать куратора, развесить всë по стенам.

ДК: С одной стороны, никто не сомневается, с другой стороны, есть же представление о том, как делать искусство профессионально.

ЕН: Искусство, делаемое так, как ты сейчас описываешь, в основном попадает в массы, его видно. Искусство, делаемое так, как делаются верëвочные, остаëтся видимым малому кругу лиц. Если смотреть в пределах города, сколько процентов людей видит эти верëвочные?

ВК: По поводу разности форматов. Те выставки, которые делаются в рамках привычных нам институций, а их не очень много у нас в Новосибирске… Можно попытаться встроиться в эту иерархию, выставиться там-то, получить какие-то регалии, двигаться дальше, выше. Можно идти этим путëм. И гипотетически так тебя посмотрит большее количество людей. Но этот формат никуда не денется, он есть, и лично мне он не очень интересен в последнее время.

ИС: Мне кажется важным то, что на выставке не создаëтся искусство, а только выставляется. А на верëвочной и создаëтся, и выставляется.

ВК: Выставка в привычной институции может быть инициатором создания чего-то нового под эту выставку, но самим процессом она не является. Верëвочная, получается, в большей степени процесс. То, например, о чëм Дима вспомнил: фотографии, создаваемые на одной верëвочной, становятся частью другой верëвочной. Самовозобновляемая, как процесс жизни, она создаëт саму себя.

МК: А что мешает фотографии, снятые на выставке в ГЦИИ, потом выставить на выставке в ГЦИИ?

(звучат разные варианты): Но так почему-то никто не делает! Да там только портреты можно наснимать! На верëвочной больше материала! На верëвочную можно что угодно принести и ничего не согласовывать!

МК: Мне кажется, что верëвочная, — это, по сути, такая же площадка, как ГЦИИ (Городской Центр изобразительных искусств), грубо говоря, но с меньшим уровнем отбора. Туда можно принести что-то самому. А теперь представь, что на верëвочную ходит сто человек, каждый приносит по двадцать фотографий. Возникает такая же проблема как в ГЦИИ: что показывать, как часто и где.

ЕН: Эта проблема решается легко: следующая верëвочная назначается в шесть утра посреди сугроба. И никто не приходит!

II. Союз Верёвочных Деятелей

ВК: Женя, а ты уже сказал, что для тебя верëвочная?

ЕН: Если не очень серьëзно, то бутерброды, фотография и холод. А если серьëзно, то в ней очень много всего: здесь есть творчество, есть общение, есть возможность отдохнуть от привычной жизни, куда-нибудь, блин, поехать, сменить обстановку.

ВК: И, как Ира правильно заметила, это трудно. Это обязательное условие. Когда я звал людей, я заметил, что часто звучал такой комментарий: это же так рано, это так далеко. Я могу сказать, что да, это рано и далеко. Это так.

МК: Возникает вопрос: а зачем так рано и так далеко?

ДК: Чтобы не понабежало по сто человек с двадцатью фотографиями.

ВК: Во-первых, не хочется, чтобы это было массовым мероприятием. Тогда это уже не будет верëвочной. При этом никому ничто не мешает делать свои верëвочные под любым другим названием, не рано и не далеко. В-вторых, утро. Город, в котором мы живëм, после 11-12 часов становится людным, а утром на берегу реки, как правило, никого нет. Эта площадка наша. Утро, пустое место, и мы сами создаëм свою галерею. Ещë это отличные завтраки. Как вы думаете, когда нам надоест? И что делать потом, когда нам надоест?

ЕН: Вопрос только в том, когда тебе надоест. У нас уже зависимость от верëвочной.

ДК: Мы бессильные и безвольные твои рабы. Мне не может надоесть, меня могут только перестать звать на верëвочные.

ИС: Да, Слава, к тебе вопрос: а фотографа или художника могут исключить из верëвочной? Из Союза Верëвочных Деятелей.

ВК: Не знаю, что должно произойти. Вроде бы таких у нас исключений не было.

ИС: А включений? Как стать частью верëвочной?

МК: Какова процедура? Сколько надо иметь персональных выставок? Кому портфолио надо показать?

ВК: Просто нужно желание. Как вы считаете, тот малолюдный и полузакрытый формат, который есть, оправдан? Надо ли делать так, чтобы стало чуть больше людей? Не сто человек, но чуть больше. Это первый вопрос. Второй вопрос: когда ещë кто-нибудь принесëт фотографии, кроме меня?

(разные голоса): Я приносил! Сегодня люди приносили! Я на предыдущую приносил как раз! Сегодня ещë и объект был!

ВК: Сегодня в этом плане была фееричная выс… верëвочная. Но никто не узнает, какие объекты, ещë долго не увидит. Мы продолжаем в таком же формате?

МК: Мне кажется, надо больше людей. Потому что чем это отличается от того, что ты у себя на стене навесишь фотографий и друзей позовëшь? Многое зависит от того, что ты хочешь от верëвочной. Если это посиделки только друзей и ещë пары человек друзей друзей, то это одно, а если какое-то культурное мероприятие в жизни города, то тут возникает необходимость звать каких-то чужих людей, которых ты даже не знаешь. И даже, возможно, чьи работы тебе (страшным голосом) не нравятся.

ДК: Поэтому ответ: «нет». Не надо нам никаких больше людей (все смеются).

ИС: Мне кажется, иногда верëвочную можно делать чуть более открытой. Раз в полгода можно звать побольше людей. С такой регулярностью, с которой мы ездим на верëвочные, люди в большом количестве не поедут. Потому что есть эта специфика… Что это не совсем выставка, а скорее мастерская. Я езжу, потому что меня это подгоняет. Если бы я могла на каждой верëвочной что-то выставлять, это было бы очень круто, но поскольку я всë очень медленно делаю…

ДК: Верëвочная — это не промо-акция, не выставка-продажа, поэтому больше зрителей она не требует, мне кажется.

ЕН: Я на самом деле думаю, что количество людей не так уж важно. Конечно, сто человек нам не надо. Но если будет человек пять тире семь, от этого ничего плохого не будет. С другой стороны, я не думаю, что стоит специально звать людей, которые не очень-то хотят и не очень-то понимают. Верëвочная — это трудно, поэтому можно просто сделать группу открытой и рассказать всем. Те, кому по-настоящему интересно, придут.

ИС: Мне кажется, что зрителей вообще не должно быть.

ДК: Да, мне нравится эта идея, что верëвочная — это мастерская (понятно, что в моëм случае это не совсем работает).

ИС: Ты в перформансах участвуешь.

ДК: Я участвую, это понятно. И в этом смысле большого количества коллег, соработников, быть тут не может.

МК: Я помню, на первой верëвочной было больше народу, и мы пытались привлечь каких-то зрителей: у меня потом полгода валялась эта бумажка, где была надпись «выставка» ручкой. Потом мы от этого отошли.

ИС: А помнишь, Ковалевич, мы ещë стояли на дороге и показывали автомобилистам твои фотографии? Вот, был же запал. Может быть, летом опять будем так делать, зимой холодно стоять у дороги. Зрителями, в общем, могут быть случайные люди. А участники верëвочной — это те люди, которые готовы приехать и фотографировать, привезти свои работы, ещë что-то.

МК: Моë мнение про верëвочную: она возникла из–за недостатка площадок в Новосибирске, где выставлялись бы неформатные, неклассические работы, без выставкомов и требований десяти персональных выставок и прочего. Мы как-то ходили с Татьяной Максимовой в Дом Учëных, хотели там выставить социальный проект с собаками. Нам потом даже не позвонили. Обидно.

ЕН: Если мы найдëм где-нибудь помещение, повесим там фотографии, это будет скучно.

ВК: Да, когда идëт речь о каком-то официальном или полуофициальном мероприятии, всегда возникает вопрос согласования. Когда мы делали выставку «В песок», мы 30 фотографий большого формата воткнули в песок, это было в 10 утра, по-моему. Мы спокойно заняли достаточно большую площадь. И был целый один зритель.

III. Игры с реальностью

ИС: Да, Слава, расскажи, как ты придумываешь идеи для верëвочных. Ты же для каждой верëвочной придумываешь какое-то извращение: то фотографии в песок, то топишь их, то режешь…

ВК: В последнее время что-то перестал придумывать. Как правило, какие-то такие вещи, с большим акцентом на метод, это работа с какими-то давними фотографиями, с которыми ты уже не знаешь, что делать. Одно дело, когда ты вывешиваешь фотографии с прошлой верëвочной, и тут всë окупается процессом узнавания самих себя и друг друга, а когда приносишь старые фотографии, которые все уже видели, их надо как-то по-другому презентовать. Да, мы топили их в воде, вырезали куски, надевали себе на голову, на уши, смотрели через прорези… Фотографии становятся инструментом, в данной ситуации они просто бумага. Ценность их как фотографий здесь не играет никакой роли. За редким исключением, когда изображение само несëт какую-то смысловую нагрузку. Ещë мне очень хотелось снять фотографии в песке. Сначала я очень хотел сделать выставку в снегу, но мне было так лень, что зима уже кончилась.

ИС: У нас же была потом выставка в снегу, в галерее «Сугроб».

ВК: Да, но это было на дереве. Эти фотографии большого формата уже девать некуда, а выбросить жалко. На них следы моих окровавленных пальцев. Этот процесс встраивания моих фотографий… бывает же так, что за неделю до того как мы проводим верëвочную, я уже на этом же берегу фотографировал, и я приношу на эту верëвочную фотографии с этого же места. Я беру эту фотографию, на которой изображëн кусок реальности, которую я как-то изменил под себя, и я его кладу на то место, где это было снято, и соотношу реальность действительную и реальность фотографии. Не скажу, что в этом есть глубокая какая-то мысль, но мне это интересно, мне хочется это сопоставить. До конца не знаю, зачем я это делаю, но эти игры с реальностью… до какой-то степени интересны.

МК: Был такой фотограф Гарри Виногранд. На вопрос о том, зачем он фотографирует, отвечал так: «Я хочу узнать, как мир выглядит на фотографии».

ЕН: Слава, а ты зачем фотографируешь? (смех) Ты надеялся, что этот вопрос не прозвучит?

ВК: Я договорю то, что связано с выставками. Встраивание фотографий в окружающее пространство (чаще всего это берег, почему берег — это отдельная история) для меня важнее, чем монтирование этой фотографии внутри так называемого белого куба. Фотография для меня «реальнее» там, на берегу, чем в выставочном зале. При этом вокруг может не оказаться ни одного человека, кроме меня. Но, мне кажется, еë видно сильнее.

ИС: Интересно, что верëвочные при этом происходят в одних и тех же местах, набор этих мест довольно ограничен. И происходит какое-то многократное умножение реальности, серии зацикливаются, но всë получается как-то по-разному. Это постоянное кружение в одном и том же круге даëт какие-то результаты. Это как пруд Моне: ты приходишь на одно и то же место, к одному и тому же пруду, к одному и тому же берегу реки, к одному и тому же Руанскому собору…

ВК: А у вас не возникает диссонанс между тем, что вы видите, когда собираетесь на верëвочной, и тем, что вы видите на моих фотографиях? То, что вы видите в моëм фотоотчете, и то, что вы пережили там… насколько это разные вещи?

ЕН: Это вряд ли можно назвать диссонансом, мы же все уже привыкли к твоему виденью. Но для меня это абсолютно разные вещи, потому что мироощущения у нас с тобой абсолютно не совпадают. Но то же самое будет со многими другими людьми.

ДК: А для меня атмосфера, которую я чувствую на верëвочной, абсолютно совпадает с тем, как это поэтизируется в твоей фотографии. Для меня фотография Ковалевича и взгляд Ковалевича, снимающего эту фотографию, особенности устройства этого взгляда, уже вписаны в саму верëвочную. Идя на верëвочную, я уже сам настраиваюсь на этот взгляд. С другой стороны, когда мы готовим какой-нибудь перформанс, и ты отказываешься его фотографировать, и он существует в других фотографиях… Это немного другое ощущение. Когда я смотрю на цветные фоточки какого-нибудь нашего перформанса, которые сделаны не Ковалевичем, есть ощущение какого-то подгона, как будто это было не на верëвочной.

IV. Шалости на фоне природы

ИС: Слава, расскажи про перформансы. Насколько они вписываются в верëвочную, как она поменялась, после того как мы с Димой стали вводить туда ещë какие-то действия? Было два перформанса и два объекта. Один перформанс ты не фотографировал, фотографировал другой человек, второй перформанс никто не фотографировал.

ВК: Я могу соглашаться с идеей перформанса, могу не соглашаться. Я думаю, они имеют право быть, потому что, если говорить о наполнении, верëвочная не может быть выставкой одного человека. Жалко, что сегодня нельзя было фотографировать твой объект. То есть фотографировать было можно, нельзя было выкладывать в интернет, я попался на эту удочку и упустил момент. Я никогда не знаю, что вы в очередной раз выкинете.

ИС: Тебя обычно всë, что я делаю, очень смущает.

ДК: Да, тебя даже драка Хайдеггера с Дугиным смутила. Перформансы, прости господи, должны быть!

ВК: Да, в какой-то момент было такое ощущение, что привычная уютная верëвочная, которая происходит по наезженной колее… еë структура ломается. Я могу не соглашаться с идеей перформанса, он может мне не понравиться. Но он может быть импульсом для чего-то нового и важного, лично для меня. Ещë у меня очень странное ощущение от документирования перформансов.

ИС: Почему-то в Новосибирске почти никто не делает перформансов, раньше делали, а сейчас, по-моему, вообще всë заглохло.

ВК: В галерее на Димитрова недавно был перформанс (перформанс Михаила Карлова на выставке «Скажи: кто твой»), я не стал его дожидаться.

ИС: Есть ощущение, что все этого немного стыдятся.

МК: А у нас есть те, кто умеет делать перформансы?

ДК: Стыдное же дело: наëмный рабочий нос тебе лижет.

ВК: Когда я не до конца понимаю перформанс, или он неприемлем для меня, документировать его было бы нечестно. Моë отношение к перформансу повлияет на то, как я его задокументирую. Какое-то твоë высказывание, а я его переиначу.

ДК: То есть ты думаешь, что можно что-то бесстрастно документировать? Или обязательно соглашаться с тем, что ты снимаешь? А если человек едет на войну снимать, он должен быть любителем пострелять? Вроде нет.

ВК: Это разные какие-то примеры. В перформансе есть некоторое высказывание, с которым я могу не соглашаться.

ИС: Какое было высказывание в перформансе «Хайдеггер против Дугина»? Что тебе сказали авторы? И что тебя задело?

ВК: Я просто не читал Хайдеггера, а Дугина читал в студенчестве. И находясь вне контекста, я видел какую-то детскую игру. И я не понимал сути происходящего. Ну, да, веселье какое-то.

ДК: Да, было бы интересно, если бы это был Хайдеггер против Рональда Макдональда. Там же был случайный выбор персонажей. Был ограниченный набор имëн (философы и персонажи поп-культуры), и мы вытащили два случайных имени. То есть Дугин не философ, он был в другой кучке.

ВК: Вот, надо знать, кто эти люди. Когда ты видишь со стороны просто детскую игру… Это забавно, но не более того. А здесь соприкасаются два противоречия: идеи Хайдеггера и идеи Дугина. Если бы там был кто-то, чьего имени я бы даже не знал, то для меня это было бы как дядя Вася и дядя Коля. Если не знаешь контекста, то это просто детская шалость.

ИС: А почему искусство не может быть детской шалостью?

ДК: Я вспоминаю, как это придумывалось. И это придумывалось во многом как шалость. Смысл придумываем не мы, он генерируется в процессе выпадения вариантов, случайным образом.

ИС: И возникает ещë вопрос: почему непонимание чего-либо тебе мешает это снимать? Когда ты снимаешь природу, ты тоже еë не понимаешь.

ДК: Видимо, у него есть иллюзия того, что понимает.

ВК: Это банальная вещь: человек фотографирует себя. Я запечатлеваю свой автопортрет, и мне кажется, что я себя в какой-то степени понимаю.

ДК: А когда ты снимаешь свалку, это тоже ты?

ИС: Ковалевич — это свалка, где-то глубоко внутри он очень свалочен по сути.

ВК: У меня внутри есть куча забытых вещей, куча забытого меня, куча ненужного. Это всë я понимаю. Твой объект, который ты сегодня выставляла, мне ближе, и ближе к природе, которую я снимаю. Я бы мог его как-то присвоить, он мог бы быть какой-то формой, которую я бы как-то встроил, как-то интерпретировал в своей фотографии.

ИС: То есть, грубо говоря, когда происходит какой-то перформанс, ты его не воспринимаешь как форму, а обязательно ищешь в нëм какую-то идею, какое-то содержание. И если тебе это содержание не нравится, то ты отстраняешься.

ВК: Ну, да. А арт-объект ближе к камням на берегу.

Верëвочные выставки — это, конечно же, не единственное явление в неформальной художественной жизни Новосибирска. Можно вспомнить как регулярные квартирные и гаражные выставки, так и разовые акции. Можно вспомнить выставки «Холодно» в гараже White Cube Gallery на огороде у Ивана Дыркина, которые проводились в 2013-2014 гг. в тридцатиградусный мороз. Или, если говорить о том, что происходит сейчас, можно вспомнить выставки в гараже у Алексея Грищенко: каждый месяц 15 числа он и круг его сотоварищей показывают, над чем работают. Выставки у себя в квартире организует Антон Карманов и его художники-соседи. Хочется верить, что подобных событий будет всë больше, так как именно активная и разнообразная неформальная художественная жизнь является, с нашей точки зрения, свидетельством того, что культурное поле Новосибирска развивается и не превратится в безжизненную пустыню при первом же дуновении холодного ветра.