В конце 2017 года вышел второй номер альманаха актуальной сибирской поэзии «Между­». Реч#порт поговорил с его главным редактором, поэтом Олегом Полежаевым, о том, как альманах формирует представление о качественном срезе сибирской поэзии, о развитии проекта и планах на будущее. Мы также публикуем подборку стихотворений ряда авторов, чьи тексты вошли во второй номер «Между»: Екатерины Боярских, Владимира Богомякова, Дмитрия Румянцева, Сергея Круглова и Василия Алдаева.

— Как изменился состав авторов альманаха по сравнению с 2015 годом?

Авторский состав изменился кардинально. Во второй выпуск мы принципиально включали лишь тех авторов, кто по каким-то причинам не вошëл в первый. Поэтому, если кто-то приобретал первый выпуск просто для знакомства с поэтическим полем Сибири, ему бы не помешало приобрести и второй. В противном случае его знакомство окажется неполным. Суммарно в двух выпусках мы охватили около сотни поэтов-представителей различных направлений и поколений. И, думается, потолок ещë не достигнут, хотя, по моим личным ощущениям, довольно близок.

— Расширяется ли география проекта? Были ли какие-то неожиданные открытия? Хочется ли кого-либо специально отметить?

География расширяется. В первую очередь мы старались «прошерстить» города, отсутствующие в первом выпуске. Это Иркутск, Братск, Минусинск, Ленинск-Кузнецкий, Тюмень. Правда, обнаружив, что улов не так густ, как хотелось бы, вернулись и к части уже отметившихся в прошлом выпуске городов. В первую очередь, конечно, это Новосибирск, вновь занявший львиную долю альманаха. Но в этом плане — в плане охвата городов региона — альманаху есть ещë куда расти. Например, мы ещë не выходили на Бийск, Рубцовск, Улан-Удэ, Читу и прочие более-менее крупные города, не говоря уже о городках. Может быть, там нас ждут интересные открытия и самобытные авторы. Маловероятно, но шанс всегда есть.

А в этот раз неожиданных открытий, подобных открытиям 2015 года, не было. Во втором выпуске у нас иные достижения и предметы гордости (это, кстати, ответ и на следующий вопрос частично). С нами стали охотнее сотрудничать именитые авторы (некоторые из них, к примеру, в 2015 году просто отказывались прислать нам подборку для публикации). Список авторов альманаха пополнился такими именами, например, как Владимир Богомяков, Сергей Круглов, Александр Денисенко, Евгений Минияров и ещë несколько. Рецензенты прошлого альманаха, кстати, упрекали нас: где, мол, эти авторы, почему их у нас нет? А ответ прост: эти авторы на тот момент либо отказывались от участия, либо были попросту недостижимы для нас.

— Изменился ли альманах качественно за два года?

Не совсем понятно, что конкретно имеется в виду. Впрочем, скорее нет, чем да, если не считать большего количества известных в поэтических кругах имëн. Возможно, несколько упала нижняя планка по качеству текстов, но на фоне повышения верхней планки, «общая температура по больнице» осталась скорее прежней. Что касается полиграфии, то качество осталось ровно тем же, что и в первом выпуске. А вот тиражность мы сознательно снизили, ориентируясь на результаты продаж первого выпуска. Буквально на четверть. Если первый «Между» выходил в количестве двухсот экземпляров, то тираж второго составил сто пятьдесят экземпляров. Увы, мы, редакторы альманаха, — не великие мастера продаж. Поэтому альманах остаëтся исключительно культурным некоммерческим проектом.

— Как происходит отбор авторов и стихов? Есть ли какая-то эстетическая направляющая?

Отбор стихов происходит просто: каждый редактор (а их сейчас три: я, Сергей Шуба и Антон Метельков) предлагает кандидатуры, у предложенных авторов выпрашиваются подборки (причëм авторы могут прислать подборки и своих знакомых поэтов, которых мы не знаем), после чего стихи внимательно прочитываются всеми редакторами и принимается единогласное решение «берëм / не берëм», «включаем в подборку / не включаем». Единственное исключение — это то, что я как главред имею право обоснованно настоять на своëм мнении о необходимости включить того или иного автора в альманах, исходя из заданной мной же в самом начале концепции. Как правило, это авторы, проходящие по нижней планке качества, но представляющие собой лучший вариант из всего массива авторов, аналогичных им по эстетической позиции.

Что касается эстетической направляющей, то еë скорее нет, если не иметь в виду результирующую трëх несколько отличающихся друг от друга вкусов. Но есть концепция: предоставить максимально широкое количество поэтик, бытующих в регионе. Когда я представлял первый выпуск, я озвучивал, что основная задача альманаха — это перезнакомить региональных поэтов друг с другом. Может быть, это мои личные ощущения, но мне кажется, что с 2015 года в этом плане произошли реальные подвижки: Новосибирск становится условным центром поэтического поля в регионе, поэты из других городов приезжают к нам, равно как и наши поэты активнее выезжают в соседние города. Хотя, конечно, нельзя сказать, что это заслуга именно «Между». Здесь и ярмарка-фестиваль «Книжная Сибирь», и какие-то другие мероприятия сыграли значимую роль. Просто так совпало, что всë это активизировалось одномоментно.

— Можно ли сформулировать региональные отличия в поэтике, руководствуясь подборками в альманахе? За два года работы почувствовали ли вы сами как редактор эти региональные различия?

Пожалуй, не смогу. Мне вот иной раз говорят о существовании «сибирской поэтической школы», но пока что я еë не вижу. Единственное региональное отличие, пожалуй, сформулировал Валерий Мароши ещë в предисловии к первому выпуску: поэзия Сибири в целом более склонна к традиционному, классическому стиху. На втором месте поэтических предпочтений — гетероморфный стих. На третьем — и последнем — верлибр. Однако за эти два года чувствуется (или мне просто кажется), что всë-таки классический стих потихоньку сдаëт свои позиции. Это если говорить об эстетической форме. Что касается тем, мотивов, используемой оптики и прочих составляющих элементов поэтики, то мне трудно делать общие выводы. Поскольку я ещë не ставил перед собой такой задачи. Как человеку в общем-то ленивому, мне бы хотелось, чтобы подобным анализом занялся кто-то другой и более профессионально, чем мог бы я. Но, наверное, придëтся заняться этим исследованием самому. И мне кажется, что разговор о региональных отличиях, о «сибирской школе» можно будет вести лишь при условии, что сами поэты (некая их критическая масса) выйдут на уровень самоосознания себя как поэтов-сибиряков, на позицию осознанных и чëтко сформулированных эстетических принципов. Пока же деятели поэтического поля в регионе представляют собой некую аморфную массу; какие-то проблески самоопределения имеются, но в общую картину ещë не сложились. Это больше осознанное заимствование эстетических формулировок у теоретиков столичного поэтического поля, современных или прошлого века. Но это исключительно моë мнение. Может быть, я ошибаюсь.

— Что даëт разделение поэтов по городам в качестве структуры альманаха?

Наглядно демонстрирует интенсивность поэтического поля в том или ином городе. Конечно, эта интенсивность ощущается несколько субъективно, поскольку альманах издаëтся в Новосибирске и новосибирскими поэтами. Но, с другой стороны, я знаю уже как минимум трëх авторов из первого выпуска, перебравшихся из соседних (или даже отдалëнных) городов региона в Новосибирск. А вот из Новосибирска авторы перемещаются уже в другие регионы, поближе к столицам. Возможно, это такое наглядное подтверждение. А может, и нет. На третьем выпуске проверим. Поскольку в третьем выпуске мы планируем пойти в первую очередь уже по опубликованным в первых двух авторам, постепенно добавляя неохваченные города.

— Какие планы на будущее? Как будет меняться «Между»? Что хотелось бы осуществить?

Как я уже сказал, ближайший — третий — выпуск «Между» будет своеобразным перепросмотром. Мы пригласим к публикации большую часть уже опубликованных в предыдущих выпусках авторов альманаха, возьмëм у них максимально свежие подборки, и тогда уже можно будет включать диахронический подход при филологическом исследовании региональной поэзии: проследить, как она развивается и развивается ли вообще. При этом мы постараемся постепенно повышать общую планку качества материала, соблюдая, разумеется, первоначальный принцип максимального эстетического разнообразия.

Теперь что касается конкретных идей. В этом году, например, к сожалению, не случилось найти научного рецензента для написания предисловия. Идеально было бы, например, чтобы таким рецензентом выступил Владимир Богомяков как представитель в равной степени поэтического и философского дискурса. Но тут приходится делать выбор: или мы публикуем Богомякова как поэта, или приглашаем его в качестве рецензента. Странно было бы, если рецензент оценивал самого себя. Хотя… вот сейчас я подумал: почему бы и нет. Был бы хороший пример поэтической рефлексии. Может быть, к третьему выпуску сделать какое-нибудь приложение? Дать площадку поэтам для рефлексивных высказываний об их же творчестве. Посмотрим.

Привлечь внимание филологов, философов к сибирской живой поэзии — это моя мечта. Но это, конечно, осуществимо лишь при условии возрастания уровня поэтической рефлексии у самих поэтов: что, зачем и как они пишут. Может быть, нужно какое-то специальное исключительно критическое издание, в котором каждое опубликованное там стихотворение будет помещено на предметное стекло критического и филологического анализа. Правда, это было бы очень суровое издание.

В общем, скажу так. К «Между» в том виде, в каком он предстаëт в состоявшихся двух выпусках, я как издатель чувствую уже снижение интереса. Я имею в виду в первую очередь мою личную заинтересованность. Впрочем, то же, наверное, и у читательской аудитории. Если первый выпуск на протяжении полугода после выхода расходился как бы сам собой, то второй в этом плане подзавис. Хотя, конечно, думаю, это исключительно маркетинговый вопрос.

Екатерина Боярских (Иркутск)

+ + +

Чей-то приëмник слышен на фоне гор.

Звук его не вмещается в разговор

тающих, убегающих с ледяной.

Не говори, говори, не со мной, со мной.

Всë это расстояние — это я.

Слушаю белый шум пространства и бытия,

и никаких прав, никаких вех,

только смотреть вверх.

Кто бы мы ни были… были ли эти мы?

Сколько угодно лиц наберу из тьмы.

Как-то звучим, а ветер нас бьëт под дых.

Звук улетает. Это сигнальный дым.

Где-то за ним, под ним, глубоко в горах,

плещет огонь молчанья, сжигает прах.

Звук его отрицает, но выдаëт.

Ветер в него плюëт.

Что-то соединяет туман и лес.

Это уже не ловится через треск.

Борется с рекой безнадëжных слов

весь мой улов, а там я и сам улов.

Преобрази, господи, поменяй —

так и просил, пока находилось сил.

Больше не говори за меня ни дня,

я и того, что было, не пережил.

Я и того, что не было, не сумел.

Я — ничего взамен.

Делал что мог. Не сделано ничего.

Голое, уличëнное существо

радо бы потеряться за тишиной.

Не приходи, приди, не за мной, за мной.

…Не говори — ори, никого вокруг.

Это не отменяет, хоть и меняет звук.

Пусть он ляжет на тишину как шов.

Так хорошо.

Осенние пешеходы

Так мы и шли, осенние пешеходы.

Тихо шли, под ноги не смотрели,

что-то шуршали сами себе, как листья.

Я не вернусь, пока не увижу правду,

не обернусь, пока не настигну сердце —

что ж оно всë убегает и убегает?

Видели мир, который сильней дракона.

Видели свет, который сильней закона.

Видели дом, пробитый насквозь тоскою,

голым холодным боком упавший в реку —

да, но зато в нëм малые рыбы жили

и плыли внутри деревья.

Так мы и шли в лимонном и бирюзовом

свете последних улиц внутри заката.

Видели птичий остов и птичий остров.

Верили, что любовь достигает неба.

Мы на стеклянной лестнице постояли,

дрогнули и рассыпались вместе с нею,

но продолжались. Ветки заледенели.

Было темно. Стало ещë темнее.

Так мы и шли, как ночь, и широким краем

падали на дороге себе под ноги,

да у кого-то мерцала звезда за ухом,

скрытая, находимая по приметам.

+ + +

Там, на окне, огонь под открытым ветром,

в огне под ветром

рыжий бежит конь пламенем безответным,

флагом утлым крылатым утром,

бедным победным флагом.

Что со мной было раньше?

Взгляд живëт,

оставив пустые латы

голода, пола, дела, породы, платы.

Что со мной было дальше?

Утром бессонным

я сбылась, забылась

и стала взглядом.

Окно сбылось, разбилось

и стало звоном.

Пламя переместилось

и встало рядом.

Владимир Богомяков (Тюмень)

+ + +

Человечки мои в саду живут от дождя до дождя.

Ждут, когда смертельные капли упадут и расплющат.

Потому они ночью не спят, небеса напряжëнно слушают.

Не спасëт одуванчик — одуванчик сжимает шары.

Не спасëт ипомея — она вяжет цветы в узелок.

Не спасëт и звездчатка — перед дождëм она венчики не раскрывает.

Так перед самым последним дождëм наступает затишье.

Ибо прах ты и в прах возвратишься.

Упадут смертельные капли, и добро расплющат, и зло.

Ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло.

+ + +

Бабушка осторожно разрезала окунька.

А вдруг там в окуньке маленький иона.

Или в животик окуньку опасливая рука

Что-то спрятала на случай шмона.

Печень, пищевод и желчный пузырь

Вытаскивала бабушка цепким старческим троеперстием.

И башкирский город Туймазы

Видит бабушка через анальное отверстие.

И улыбнëтся бабушка посередь осенней тоски

На бугульминско-белебеевские жаберные лепестки.

+ + +

Сижу я на Марьином Утëсе.

У правой моей ножки сибирский кот.

У левой моей ножки московский зенненхунд.

В правой моей ноздре — Байкал.

В левой моей ноздре — Теренкуль.

На севере — Золотая Баба.

На юге — Аждарха верхом на Драконе.

На Западе — Алатырь-камень.

На Востоке — ходит волнами сила Мусун.

+ + +

Меня пригласили, чтобы научить это озеро говорить.

А раньше оно только и умело, что бурлить.

Или качать на волне мëртвую стрекозу.

Или становиться серо-чëрным в грозу.

И вот однажды солнечным летним днëм

Озеро промолвило —

(Первое слово неразборчиво),

А дальше определëнно «всë конëм».

Дмитрий Румянцев (Омск)

+ + +

Причерноморские кофейни

торгуют жирной шаурмой.

А мне давно пора домой,

в мой город

  мертвенный, недревний.

Иртыш. Корабль Одиссея

до половины врос в песок.

Иль это высится мосток

(слова повытерлись, истлели).

Лишь только голос зимних вьюг

поëт о том, как прошлым летом…

………………………………………

И в тëмном воздухе, за снегом

снованье греческих фелюг.

+ + +

Любой старик — буддист. И силой бытия

развеществляется. Он изгнан, он изъят

из обращенья жизни. Он — изъян,

и видит мельтешение пустое

в привычном круге призрачных вещей.

Круговорот рождений и смертей.

Так, словно в теле появилась щель,

он чувствует прореху. Слой за слоем,

как с дерева отжившая кора,

с него не в раз сползает кожура

привычек. Золотая мошкара

не для него теперь. Меж тем и этим

запутавшись, любя и разлюбя

свою судьбу, он смотрит вглубь себя

и видит реку времени, но рябь

пустило по воде дыханье смерти.

Всë чуждо отходящему уму.

И побеждает воля к Ничему,

к отсутствию, к зиянью. Потому

дурная, отрицательная вечность

его уже не может напугать…

В природе та же смерть. Дорога. Гать.

…И продолжает вкрадчиво играть

на полом тростнике вечерний ветер.

Цирк

Я сызнова люблю простые вещи,

о мудрости не знаю ничего.

А в цирке слон — индийский бог Ганеша —

старается для сына моего.

И широко раскрытыми глазами

сын смотрит, как в лучах прожекторов

слон крутит обруч, вскидывает знамя,

на тумбу поднимается — без слов,

и, трубный звук надсадно исторгая,

как человек, на задние встаëт.

Сын спрашивает: — Папа, он — поëт?

— Да, он играет с нами. Он — Играет!…

А, впрочем, я не знаю, знать не в праве

того, что открывается тебе.

Слон Индии играет на трубе,

куда на детства крошечной шикаре

ты уплываешь. Там — иные вещи:

любовь и смех растут из живота,

судьба чревата замыслом, густа,

и с маленьким, с тобою ищет встречи.

…Свет гаснет. Растекается толпа.

— Скажи мне, сын, что жизнь не так зловеща,

как кажется…

Сергей Круглов (Минусинск)

+ + +

десятки лет казалось бы, а вот

а оказалось

так и простоял

дитëм на табуретке

и глаз поднять не смеет — вдруг глядят

столкнëшься взглядом — тут же обнаружат

заëрзают закхекают начнут

заказывать дурацкие стишки

и про отметки спрашивать

стоит

горизонтально

пигментна простыня

и тело как чужероднóе

жизнь втекает в вену

и вытекает в утку

в клееное окно палаты

кусочек неба виден часть двора

кирпич и млечное — кого из них

ты больше любишь маму или папу?

о лишь бы не спросили

кирпич и небо — не помогут выбрать

ни мама не поможет ни Отец

Фрида

В раскрашенных люминисцентьях эреба

Кроту — от гнилушки светло.

О скольких из нас увела ты от неба,

Усатая Фрида Кало!

— Я Кало, я Кало, всегда была Кало! —

Тропический зелен язык,

Черна эта кость, вен течение ало,

И жолт макадамский парик.

И тот, с револьвером и в шляпе сомбреро,

Имел тебя в классовой потной борьбе,

Тебе обещая полмира,

Оранжевый шарик волшебный — себе.

Икона преображения работы Пастернака

«обыкновенно свет без пламени»

у изножия горки трое

смотрят

в напряжении неестественно вывернув шеи

на меня который смотрит на них

взывают: а нас, а нас не забудьте!

нам ещë спускаться

следовать за Ним вниз

мы — три пламени

без света

Василий Алдаев (Красноярск)

+ + +

-|-

в послесловии масляная плëнка в кратере фонтана

морские коньки на дыбы как перевëрнутые морские звëзды

-|-

корпус вмешательства — вторичная выгода за занавесками темноты

вульгарная краска гипнотизированного истукана шелушится от дыхания на всякий случай

-|-

тела пластмассы наполненные отражениями на воде

в лакомом саквояже усидчивые угловатые увечные

страшная гармоника дисморфофобии

обыкновенное колдовство

-|-

на губах остался след музыки

глаза приоткрыты для слова

над головой трогают повороты в нежность прутики паутины

лето журчащей травы и телефонных испугов

песни номерных знаков не жалеющих выражений

зачем возвращаться чтобы.

+ + +

вперëд ног цвели скалы

лес валил время навзничь

мыслей точки писать упавших с деревьев

писать мысли потерянных букв

жить в испуге что кончится вздох хвойных пальцев

знали свой страх о том как стало звонко

мир создал мэ сложных пиков рисуя пробоины в плазме реки как укусы корней

в лицо кинулось солнце не став ждать ответа от мыслей в земле

спой мне песенку дяденька время как молчала листва шебурша мëд тревожно-холодный

текут вздох затерявшись деревьев

мох слышит шаги замирая чужим выражением мышц

время перегони в то место где на плечи сел тëплый воздух тяжëлой подошвой и небо упало за ним отозвавшись во лбу

незнакомо по-детски как руки дрожат когда мир изменился

всегда нужное время

и ночь понесла людьми руки тянуть наизлом помня ноты

центр тяжести точно поймав в чужом теле.

+ + +

складывалось ощущение что у электропечи отказала половина электрокостерков и когда чудо поднималось в воздух оно уже не ощущалось себя чудом внутри этого контекста

неохотно [сверлили небо геометрические фигуры]

в коробку правду закрыли на нет нет ключ

и плачет туча

в форме кирпича

крича как

раненая самка

и сначала нет подожди давай

пауза страх спираль

письма откушенных рук

потушенного костра головы

пауза без слов ушла в ночь

и ночь проводила время

kusochek

а потом тихо тихо

и нет

как будто бы опустили флаги

! bol“she ne budut strelyat” !

! terrorism ne proydyot, baby !

! [net] bol’she mira […] !

молчали кусты, а телефоны разрывались от сухой погоды по средней линии передатчика

~

ее прятала охрана и ничего такого уж не было

но все равно

так так

ой

а как же бусы

~

дети боятся некоторых каруселей