Все дело в нашем электорате, который после 90-х заностальгировал по СССР. Но продолжал стройными широкими рядами, стройными длинными колоннами шагать по мостовой к урнам и голосовать за существующую власть. И та в свою очередь решила в знак благодарности немного подыграть этой ностальгии. С экранов телевизоров зазвучали обвинения в адрес либералов, что те, дескать, разрушили великую державу. О «Красном проекте» говорили много и часто на всех телеканалах.

Однако кризисы и санкции резко ухудшили сегодняшнее бытие основной массы электората. Тот стал роптать на власть. Ему стало западло маршировать к урнам под ее лозунгом: «Голосуй, работай и сдохни до пенсии!» Стал не ТАК голосовать. И «Красный проект» из подачки власти превратился в соперника в борьбе за голоса электората. Значит, его надо снова закопать. Тут же с экранов полились сюжеты о злодействах НКВД, ГУЛага, КГБ, а героями стали антисоветчики.

Вот и понадобился власти самый авторитетный герой в рядах бывших диссидентов, этот писатель. И словно по заказу подоспело столетие со дня его рождения (11 декабря), которое власти решили отметить по-государственному, с большой помпой устроить в его честь вселенское празднество. МИД РФ в сентябре сообщал, что даже направит в ЮНЕСКО предложение о том, чтобы сделать 2018 год Годом Александра Солженицына. Но что-то пока не срослось с ЮНЕСКО. Не подслащает. Однако, точно в Москве, Санкт-Петербурге и других регионах России пройдут юбилейные торжества с мощной информационной их поддержкой каналами-вещателями. Власти надеются таким напором окончательно похоронить своего конкурента за голоса электората — «Красный проект».

Удастся ли им его закопать? Зададутся ли им эти похороны? Это как себя поведет наш электорат. Будет на всех этих торжествах вслед за патентованными солистами-соловьями стройным хором петь осанну этому писателю. Иль будет в большинстве своем угрюмо молчать. А это решает лишь один фактор: каким остался в памяти россиян образ этого писателя.

Покажем же, каким тот мог запечатлеться. Обычно когда мы вспоминаем какого-то человека, то в нашем сознании возникают характерные картинки с его участием. Они мелькают перед нами словно кадры из фильма. Здесь таких картинок о нашем писателе будет только две. Одна из военного, а вторая из послевоенного времени прошлого века. (Привести в статье все картинки потребуется куда больше места, чем мы сейчас имеем.)

Первая картинка

Блиндаж. Писатель в полевой форме старлея сидит за грубо сколоченным столом. Снаружи слышны разрывы снарядов.

ПИСАТЕЛЬ. Господи! Господи! спаси меня от снарядов и мин. Господи… (Направление обстрела меняется. Поднимает голову.) А после Берлина начнется новая война. Выжить в двух войнах — это счастье редкостное для пушечного мяса. (Встает.) А я… я мог бы стать Львом Толстым ХХ века. Да-да! (вытаскивает черный ящик из–под снарядов) здесь с десятого класса накопляется мой великий роман. (Берет из ящика тетрадь.) Эта еще не исписана даже на треть. И сгорит в гексогеновом пламени? Нет! надо как можно скорее сбежать в тыл. (Вырывает из тетради чистый лист. Снова садится за стол. Пишет на листке письмо.)

Так, с дружескими приветствиями товарищу в письме я закончил. (Отрывается от листка.) Теперь сразу пройдусь по бездарности нашего командования вместе с самим Усатым… Который также часто грубо ошибается и в области теории. (Записывает. Снова поднимает голову.) Далее намекну, что мы с другом создаем организацию заговорщиков. Для СМЕРШа всякое лыко в строку статьи… А посадят меня ненадолго: или попаду под амнистию после Победы, или освободят союзники. (Складывает исписанный листок треугольником.)

Вторая картинка

Высвечивается прожекторами зона. Крещенские морозы загнали все живое по баракам. Только двое зэков в перетянутых веревкой ватниках шепчутся возле пошивочной мастерской.

ПИСАТЕЛЬ. До меня долетел лагерный свист, что у тебя уже есть план заварухи. На что ты рассчитываешь? На скорый конец советской власти?

БАНДЕРОВЕЦ (отшатывается от него). Ти ни дури, писака! Я немае ниякого плана. Ми тильки пидем пислязавтра до начальника лагеря. И попросимо, щобы вин видпустив наших друзи з карцера. Да разрешив получати посилки. Оце усе. З нами многи пидут. (Склоняется к писателю.) А тоби я кажу, що ми бачив, що ти вчора опять заходив до лейтенанта. Ти ж знаешь, як це бувае… (Хлопает писателя по плечу и уходит, напевая.) Хотья он и ни плотник, а стукати охотник…

ПИСАТЕЛЬ (один). Бандеровец проболтался, что зеки приговорили меня, как подкумка… (Забывает о морозе, снимает шапку-ушанку.) А я лишь делаю вид, что усердно пою в мелодию. Дурю лейтенанта, строчу по мелочам. Я им все объясню! (Дергается в сторону ушедшего бандеровца.) Нет, они не поверят мне, все равно отрубят голову, словно теленку. (Мечется вдоль стены мастерской.) И когда! когда в лагере мне осталось быть всего ничего, как говориться, просидеть на параше… Конечно, заключать чудесное пари с абсурдом на войне можно. Но когда та за окнами парижского кафе… А Канта посадить бы в лагерь.

Каким двум вещам он удивился б там?…где атомная война кажется желанным досрочным освобождением. Да, лишь когда я очутился за колючей проволокой, я осознал, что попал из огня да в полымя. Но до какой крайности предведать тогда я, конечно, не мог. Господи! господи! отведи от меня топор урок. (Надевает шапку.) А ведь я писатель по чувству слова, какого еще не было. У меня в строку не вполз бы «знакомый труп». А коль сгибну, об окаянных днях в России останется одна казацкая правда плагиатора. (Скрывается в темноту.)

Спустя какое-то время появляется с лейтенантом, курирующим агентурную сеть в лагере.

ПИСАТЕЛЬ. Бандеровцы, власовцы и польские националисты поднимутся послезавтра. Они перебьют охрану и двинутся через казахскую степь к ближайшему аэродрому. Там захватят самолет и улетят за границу Детали их плана восстания — в моем донесении. (Протягивает лист бумаги.) Пока писал руки закоковели. Я только прошу обезопасить меня во время заварухи от расправы бандеровцев. За мной уже топор гуляет…

ЛЕЙТЕНАНТ (раздраженно). Не бзди, Ветров! Я не сдаю своих людей рубиловке. В тот же день я переведу тебя в лазарет. Он в отдельной зоне: отлежишься там пока суд да дело. (Уходит.)

ПИСАТЕЛЬ. Лейтенант легко купился на мое донесение…. Да, не повезет делегации зеков в походе к лагерной администрации со своим «попросимо». Всех расстреляют автоматчики. Но мой великий роман стоит такой жертвы.

Есть предчувствие, что задуманного кина у властей не получиться.

А ведь этот писатель лез на одну доску с Толстым, с Моцартом. Что его и погубило. Рядом с гениями персонаж сразу стал узнаваем… Но его предтеча, Сальери брал шире: спасал все искусство с печатью геморроя. Настраивал на свой лад правду на земле и выше. Да только правда выше оказалась таким настройщикам не по зубам. Они так и не написали великих симфоний, романов. Не удалось. Как и Ветрову. Перед нами его подделка под классиков, их стиль и пыжка таковым утвердиться. Его великий роман пылится на полках невостребованным. «Колесо» напрочь забуксовало. Октябрь 17-го продолжает видеться лишь в кадрах из совкового (как теперь говорят) кино…

Но оппы скажут, его роману присуждена мировая литературная премия. А что, разве вы не сделали бы Бомбоьери, родись он позже, нобелиатом по музыке?

Полная версия картинок