Литовский режиссер Аудрюс Стонис снял фильм «Женщина и ледник» — он об ученой, которая уже тридцать лет в одиночестве живет и работает на последней гляциологической станции на территории бывшего СССР. После показа в Казани Стонис ответил на вопросы посетителей «Смены» и рассказал, почему из–за долгого одиночества героини ему не удалось ее раскрыть, о трудностях съемок на леднике и судьбе станции, которую скоро закроют и передадут казахстанским пограничникам.

— Я хотел спросить вас об этой женщине: как вы ее нашли и почему решили снимать?

— Случайно. Мой друг ездил на ледник, по дороге туда он увидел маленький дом и зашел погреться. Так он встретил женщину, которая уже тридцать лет живет только с кошкой и собакой. Он вернулся, рассказал мне о женщине на недосягаемом месте, уговорил меня прийти и узнать о ней побольше. Ехать снимать там кино — дорого, это целая экспедиция, туда нужно было ехать с аппаратурой. Так что я написал заявку на фильм и пытался придумать образ этой женщины. Мне дали добро на подготовительную экспедицию, позже я показал текст заявки этой женщине и спросил: «А сколько здесь правды, сколько мне удалось угадать?» Она ответила, что не больше десяти процентов. Это потому, что там другое место, где нельзя ничего предугадать, там иначе, чем можно вообразить.

— Сколько длились ваши съемки?

— Три года и четыре экспедиции. Это очень трудно, на ледник можно попасть только в короткий промежуток — в конце июня — начале сентября. В другое время это место просто недосягаемое. Когда мы хотели сделать осенние съемки — поняли, что если продлим их на день, то выпадет снег, мы останемся там и домой вернемся только в июне.

— Кинохроника, которую вы использовали — кто и когда ее снимал?

— Для меня было принципиально, что я буду использовать материалы, которые снимали именно там. Я обратился в Институт географии Казахстана, надеясь, что там снимали какие-то научпоп-фильмы. Они сказали, что у них есть несколько фильмов — 1950-го, 1953-го и 1963-го года, когда эта станция строилась. Я не знал, буду их использовать или нет, но когда увидел собаку с кошкой — это было знаком для меня, символом того, что что-то не меняется. Иногда меня спрашивают: ”А это та самая кошка или собака, которых вы сняли на леднике?”, хотя хроника снята 50 лет назад. Точно не те же самые, но все равно это было для меня знаком того, что там время другое. И, может быть, это те самые собака и кошка. Я могу представить себе это — там даже время воспринимается иначе.

— Спасибо за фильм, он очень красивый. Но почему там так мало женщины и много ледника?

— Мне тоже ее не хватило, я хотел узнать о ней побольше. Не удалось, она осталась загадкой. Сначала я переживал по этому поводу: ледника много, а женщина-то где? Фильм ведь называется «Женщина и ледник». Но потом я понял, что, наверное, это нормально — человек тридцать лет живет в одиночестве, и было бы странно, если бы она сразу раскрылась: все рассказала, как она живет, о чем думает. В игровом кино это можно было сделать так, как хочешь, но в документальном реальность более требовательна. Здесь реальность была такая — она не раскрылась. Как ледник остался для меня загадкой, хотя я провел там три года, так и эта женщина осталась тайной. Но вы правы — было бы очень интересно узнать, почему она туда попала, что с ней случилось, как она там живет.

— Как вы с ней коммуницировали, как она вас принимала — охотно, неохотно?

— Это самый трудный персонаж в моей 27-летней карьере в кино. В нашей жизни есть персональное пространство, наверное, оно меньше, чем у этой женщины, потому что мы едем с другими людьми в автобусе, трамвае, когда человек находится рядом с нами — это нас не раздражает. А там персональное пространство больше, оно, скажем, 200-500 метров. И чем больше там живешь, тем больше оно становится. В конце фильма она держала очень большую дистанцию от нас и не позволяла подходить ближе. Она сказала мне, что живет так уже тридцать лет и у нее ничего нет, кроме одиночества. А мы приехали к ней и все отобрали.

— Сколько человек снимали фильм?

— Я, оператор и ассистент оператора, потому что там физически очень сложно работать. Там на 30% меньше кислорода и вес удваивается: если мы несли аппаратуру в 40 килограмм, было чувство, как будто несешь 80 килограмм; если мы весили 80 килограмм, ощущали себя, как будто весили 160. Каждый шаг требовал огромных усилий, поэтому нужен был ассистент оператора.

— Откуда эта женщина берет еду, одежду? Она была в достаточно современной куртке.

— Там ничего не растет, и она бы умерла, если бы не поддержка из Института географии. Раз в год к ней приезжает машина, привозит уголь, бензин, одежду, сушеные фрукты, овощи, картошку — то, что нужно для жизни на весь год. Там есть генератор, который вырабатывает электричество, так что она не голодает, у нее есть одежда и оборудование.

Вообще ее поддерживают, и два года назад Институт географии назвал один ледник ее именем — это признание ее вклада в науку и благодарность за то, что она посвятила этому леднику тридцать лет. Она иногда спускается с гор, но очень редко, для нее это тоже тяжело. В горах меньше кислорода, она к этому привыкла и задыхается, когда его становится больше. Это как человек-амфибия — если видели такой старый фильм — слишком много бывая под водой, он задыхается на суше.

— Как в фильме появился последний персонаж, который фотографируется?

— Этот ледник вообще странное место, открытое пространство, где хочется говорить только шепотом, как в церкви. Вдруг мы услышали какой-то жуткий крик «Ура!». Я подумал: «Кто это? как он смеет разрушать такую тишину?» Пошел его искать и по дороге думал, что даже не знаю, что с ним сделать. Пришел — и понял, что надо сделать из него персонажа, потому что он — символ современного человека, который все разрушает.

— Вы сами попросили музыканта сесть в это странное, на мой взгляд, искусственное место и сыграть?

— Да, мне нужен был человек, который рассказал бы всю историю. Я искал его долго, думал, что историю можно рассказать песней, но он мне ответил, что не поет. Тогда я подумал, что ее можно рассказать и без слов, только мелодией. То, что он играет, — это старинное музыкальное произведение. Я ему рассказал историю про женщину, и он сказал: «Тут нужна желтая мелодия», а еще бывает черная, голубая и желтая.

— В конце фильма женщина садится в машину — она уезжает?

— Эта станция закрывается. Туда переводят армию Казахстана, там будет тренировочный полигон. В мою последнюю экспедицию там уже присутствовала армия Казахстана. Я хотел это снять, но мне не позволили, сказали, что в их присутствии не снимаем ничего. Но там будут тренироваться пограничники, и эту станцию, последнюю гляциологическую станцию в бывшем СССР, закроют. Все остальные станции уже давно закрыли.

— Что будет с этой женщиной после закрытия станции?

— Я тоже задавал себе этот вопрос, мы и с ней говорили об этом. В ее голосе было чувство страха, я точно знаю, что она не выживет в городе. Для нее он слишком шумный, многолюдный, дымный — она не сможет к этому привыкнуть. Если эту станцию закроют, она не выживет. Но я думаю, что институт географии найдет ей место на какой-то метеорологической станции, немного ниже в горах. Не думаю, что ее оставят без гор.

— Документальное кино — жанр специфический. Я, честно говоря, ничего не понял. Вы не могли бы пояснить, какую мысль хотели донести до зрителя?

— Зависит от того, о чем вы думали во время просмотра. Если думали о красивых горах — значит, это фильм о красоте гор. Если думали об этой женщине, как она там живет — значит, об этом. Там нет какой-то затаенной мысли, возможно, кино просто прошло мимо вас. Все говорят о свободе режиссера, но и у зрителя есть свобода — понимать фильм так, как ему хочется. В фильме нет загадки, там просто есть женщина и ледник.

«Для меня это фильм о России и русском человеке» — режиссер фильма «Дорога» смонтировал его из записей видеорегистраторов по всей России и после показа в Казани ответил на вопросы зрителей «Смены»

Следующий показ «Субъектива» состоится 20 апреля — приходите смотреть фильм «Голая жизнь» про художника-акциониста Петра Павленского и задать свой вопрос режиссеру Дарье Хреновой.