21 июня, то есть в эту пятницу, в пространстве Mutabor выступит Yves Tumor — он станет одним из участников новой серии мероприятий под названием «Ткани». Они, по словам кураторов, будут «сплетать разнородные музыкальные и перформативные дисциплины и контексты» и не станут ни концертами, ни рейвами, ни представлениями, ни выставками в привычном понимании. Скорее, они объединят разные форматы взаимодействия зрителей, музыкантов, перформеров и художников через продуманную звуковую и пространственную драматургию.

На первом мероприятии, помимо Ива, запланированы живые выступления и диджей-сеты, состоится танцевальный перформанс «Нисхождение», а пространство будет оформлено художниками — все в соответствии с объединяющей идеей «мутирующей субстанции».

Мы попросили со-основательницу театральной лаборатории «Вокруг Да Около» Женю Мякишеву поговорить с со-кураторами «Тканей» — видеохудожницей Машей Харитоновой и хореографом Аней Кравченко — об их концепции, возвращении к первичным состояниям материи, новых способах совместного времяпрепровождения и подробностях самого перформанса, который они готовят вместе со звуковой художницей Анастасией Толчневой (Lovozero).

Женя Мякишева: Что такое «Ткани»?

Маша Харитонова: Это серия вечерних мероприятий, которые мы курируем вместе с Андреем Зайлером и Стасом Шарифуллиным (HMOT) в Mutabor. Каждое из них — со своей индивидуальной рамкой и рисунком.

ЖМ: Вы хотите перестроить подобный формат?

МХ: Скорее, нет. Мы не говорим здесь об инновационности или революции. Все проще и поэтому в каком-то смысле живее. Запрос стал формироваться достаточно давно в среде наших друзей, которые всё чаще стали обращаться к экспериментальному звуку и к таким формам исполнения, которые не вписываются в формат ночных клубных мероприятий. Стало понятно, что это могут быть вечерние события, продуманные в соответствии с определенным принципом. Например, здесь мы хотим каждый раз собирать какое-то новое созвездие из исполнителей, интересный парадоксальный рисунок, содержащий контрапункты: инструментальная музыка вместе с современной электроникой, перформанс вместе с практиками танца и так далее. Это такая трансдисциплинарная территория, в которой существует своя внутренняя картография и единый мотив, раскрывающийся в ходе самого мероприятия.

ЖМ: Получается, название «Ткани» концептуально достаточно точно обрисовывает то, что ты сейчас говорила: констелляция точек притяжения, образующих временные связи. Ты раньше занималась чем-то подобным? Как себя ощущаешь в роли куратора?

МХ: Это событие тестовое: мы сейчас пробуем, примеряемся к внутренней коммуникации между собой, так как работаем в таком составе впервые. Мне очень давно хотелось сделать что-то на стыке звука, объектов и телесных практик. И всё это задокументировать. Наверное, правильнее назвать это экспериментом, потому как в роли куратора я себя пока не очень хорошо понимаю и ощущаю — чем-то подобным я занимаюсь впервые. До этого я работала с перформерами в качестве режиссера, и медиумом было видео. Тут у меня другие задачи: стягивание различных ресурсов, живых точек, создание на их основе единого организма. Возможно, слово «проводник» правильнее, чем «куратор». По сути, у меня есть эстетический кредит доверия определенным людям: я знаю, что они впишутся и дополнят ту условность, в которой мы работаем.

Мы нашли общую точку интереса — это работа с прото-структурами

ЖМ: Меня сразу заинтересовал один момент: ты использовала слово «картография». Работа с пространством и картирование — это важная часть концепции?

МХ: Работа с пространством будет определенная: всего мы задействуем три зала, но не все они будут работать одновременно, зрители будут перемещаться между ними в соответствии с заложенным маршрутом. solo.operator будет играть лайв на саксофоне, пропуская звук через педали. Astvaldur из Исландии сыграет диджей-сет из собственной и близкой по духу музыки. Будет лайв от Zurkas Tepla, у которого недавно вышел невероятно красивый альбом на лейбле Klammklang, который курирует Стас Шарифуллин. Ту перформативную часть, которую мы разрабатываем, будет разогревать Саша Захаренко (Perila), музыкант и диджей, мой друг и соратница, с которой я участвую в проекте radio.syg.ma. Я уверена в том, что Саша очень тонко прочувствует, как правильно аккумулировать энергию и подготовить зрителя к происходящему. Вообще за музыкальное наполнение мероприятий в Mutabor в большей степени отвечают Стас и Андрей Зайлер.

На данный момент сформировался такой рисунок: будут переходы из одного зала в другой, своего рода путешествие, маршрут для зрителей. Пиком и кульминацией вечера станет Ив (Yves Tumor), который здесь существует как отдельный перформативный организм.

ЖМ: Меня заинтересовала связка названия «Нисхождение» с концепцией постепенного возвращения более плотных тканей тела к разжиженным состояниям. Нисхождение здесь имеет смысл возвращения к первичному, забытому состоянию? Можете рассказать подробнее об идеях и интуициях, которые легли в основу этого перформанса?

Аня Кравченко: Для меня это тоже эксперимент, потому что предложение исходило от Маши и Насти Толчневой (Lovozero), музыканта, с которой я сотрудничаю уже не в первый раз. И это название тоже пришло от нее. Мы нашли общую точку интереса — это работа с прото-структурами, условно невидимыми, и ощущением того, что, помимо социального мира и его моделей поведения, есть некая наноскопическая инфраматериальность, которая не регистрируется глазом, которую видят только микроскопы или специально настроенные камеры. Работа мышления и воображения позволяет нам получать доступ к таким материям. Эта идея нисхождения заключается не в буквальном понижении уровня (человек стоящий на ногах или человек спускающийся), это своего рода вспоминание себя как части материального мира, структур, которые по своей природе текучие, вязкие. Те практики танца, которыми занимаюсь я и танцовщики, участвующие в создании работы (Валя Луценко, Антон Вдовиченко, Камиль Мустафаев, Алина Гужва), связаны с соматической перспективой — с навыком восприятия тела самим телом, условно изнутри.

МХ: Это связано с идеокинезисом и практиками Ильи Беленкова?

АК: Да, в том числе это связано с идеокинезисом в том виде, в котором его практикует развивает Илья Беленков. Соматические практики — более общепризнанное понятие, идеокинезис является одной из таких практик, но в обыденном знании он практически отсутствует. Соматика — это способ смотреть на себя из себя, это опыт тела от первого лица. То, что предлагает Илья Беленков, — практики междисциплинарные, автономные, потому что Илья не является частью никаких художественных или академических институций. Идеокинезис существует как своеобразное кочующее образовательно-исследовательское сообщество людей, его практикующих. Я знакома с Ильей где-то с 2013-14 года, тогда я начала у него заниматься.

Собственно, эта соматическая перспектива (что я переживаю, как я переживаю свою материальность, и как мое сознание может расшириться, если оно встретится с материальными структурами моего тела) — это поле вдохновения, которое разделяю и я, и Настя Толчнева в своей музыкальной практике, и Антон Вдовиченко, и Камиль, и Валя, и Алина, каждый со своей интерпретацией.

В этой работе мы попробовали взять самые плотные ткани — костные. Они в нашем обыденном языке существует как символ устойчивости, прямохождения, структуры в принципе. Через образ скелета мы описываем все свои иерархические структуры: вот есть голова, есть ноги, есть право, есть лево. Как будто это переживание плотности лежит в основе наших моделей мышления, и мы пробуем к этой плотности обратиться. Мы занимаемся своего рода медитацией на свою «костность», медитацией в движении.

ЖМ: Получается, что медитация на «костность» — это точка начала осознавания различных плотностей в теле. Для тебя ощущение костной плотности является носителем иерархии, которая форматирует мышление и самосознание человека?

АК: Это мое предположение, если угодно, спекуляция. Сначала происходит просто осознавание плотности в теле. В процессе работы это может трансформироваться в такую метафорическую интерпретацию или остаться на уровне переживания плотности как абстрактной характеристики (что-то плотное в моем теле, нечто твердое во время встречи). Пространство Mutabor в этом смысле тоже является одним из исполнителей, оно имеет свою плотность и структуру. Мы будем стараться с телом этого пространства взаимодействовать через его характеристики, а не на уровне человека, обживающего пространство.

МХ: Да, в пространстве еще будут объекты. Встречи могут быть разные: встреча между людьми, встреча человека с объектом, со средой, звуком или светом. Эта идея маршрутизации и пересечения может осуществляться в разных регистрах, и это мне кажется интересным.

АК: Ночной клуб — это место, которое, с одной стороны, удерживает твое внимание в одной точке, а с другой, мы все были в ситуации рейва, там всегда есть состояние перемещения, брожения. Здесь у зрителя появляется возможность посмотреть на то, как он бродит, почему он бродит, что привлечет его внимание полностью, а что — вообще нет. Для исполнителей во время перформанса нет задачи постоянно создавать точки напряжения, катарсиса, но при этом эти точки будут возникать.

МХ: Здесь заложен элемент случайности, спонтанной встречи…

АК:…на который мы не сильно полагаемся, но мы хотим создать структуру, в которой есть место и для случайностей, и для того, что мы уже успели понять об этом месте (как оно живет, как там живет свет, как там существует человеческое внимание). Мы балансируем между структурностью и готовностью развалиться. Мы все равно до конца не знаем, как будут вести себя зрители, это ведь не театр и не галерея, не такое место, где обычно смотрят перформансы. Кодекс поведения, который возникнет между исполнителями и зрителями, для нас тоже остается сюрпризом.

МХ: У основательницы клуба Наташи Абель в целом есть вектор развития Mutabor в сторону арт-пространства. Поэтому правильнее было бы сказать, что не только наше мероприятие, а само место значительно шире того, что подходит под описание клуба в его классическом представлении. Многие перформансы здесь курирует Маша Пацюк, так что это не первый перформанс, который тут будет проходить. Но все же сложно предугадать реакции зрителя: почувствует ли он темпоральность и дистанцию, заложенную нами, мы не знаем.

ЖМ: То есть вы создаете открытую ситуацию, в которой место зрителя подвижно и точки напряжения его внимания не регламентированы вами заранее, а скорее определяются в процессе перформанса. Продумываете ли вы перформанс на уровне регулирования позиции и пространственного маршрута зрителя?

АК: Здесь мне кажется уместной метафора спектра: мы все время балансируем между регулированием и не-регулированием. Иногда человеку удобно смотреть сидя, иногда хочется двигаться. Мы создадим ситуацию, в которой оба эти модуса ему будут открытыми. Я ссылаюсь на театр и галерею, потому что у нас в культуре уже есть способы смотрения, связанные с этими местами. В Петербурге мы работаем в пространстве «СДВИГ» — это тоже не театр и не галерея. Нас этот вопрос тоже занимает: как создать ситуацию, в которой зрителю будет понятно, где он сейчас? Здесь мы будем работать с двумя модусами зрительского поведения: смотреть из одной точки или передвигаться.

Нам интересно создать такой условный мир, функционирующий по своим законам, у которого есть свой характер поведения, внутренние коды

ЖМ: Пытаетесь ли вы в «Нисхождении» эмансипировать зрителя?

АК: Мне кажется, эмансипация происходит на уровне того, что зритель в какой-то момент может отметить, какой выбор он сделал. Эмансипация зрителя не равна интерактивной или открытой ситуации. Эмансипация скорее случается на всё том же уровне зрительского опыта от первого лица, когда он может отметить, какой выбор был им совершен. Например, в крайней степени кодифицированный театральный перформанс может быть не менее эмансипирующим, чем супер-интерактивный, в котором зрителя трогают и так далее. В общем, ответ: «Да, пытаемся».

ЖМ: Аня, как строится работа хореографа, если каждый исполнитель существует в автономном режиме? Каким образом у вас происходит сонастройка?

АК: Она происходит через совместную практику, через формулировки, которыми я предлагаю те или иные задачи, через способы организации нашего совместного времени, через то, как организован репетиционный процесс, какая у него структура, какие аспекты закрепляются как важные точки. Моя роль — это скорее роль наблюдателя. Мое наблюдение включает определенные решения о том, куда это может двигаться дальше. Я не показываю конкретных движений, но направляю, когда вижу, что что-то складывается. Я стараюсь быть на том же уровне включенности, чтобы мои решения приходили не из позиции человека, который смотрит, но человека, который может в любой момент начать танцевать. Обычно все мои инструкции формулируется из моего опыта переживания танца или движения.

ЖМ: Есть ли у этого перформанса партитура?

АК: То, что я называю инструкциями — это и есть партитура. У нас есть несколько качеств с которыми мы работаем, с ними же работает Настя в звуке. Они являются составными элементами, своего рода упражнениями. Проходя через эти упражнения, мы собираем их в одно общее, которое становится маршрутом каждого исполнителя. И в конце эта партитура возможно закрепится как графическая инструкция, потому что появится такой уровень сложности как свет.

МХ: Тут еще важно, что в пространстве будут объекты, захватчики на территории клуба.

ЖМ: Захватчики? А что они захватывают?

МХ: Они захватывают одну материю другой. С ними работают наши художники-оформители Полина Журавкова, Вика Харкевич и Федор Кротков. Мне было интересно с ними разработать пространственную среду, объекты, этакие прото-субстанции, которые могут менять свои физические свойства в течении события. Это срезонировало с тем, что предложила Аня в качестве перформанса. Очень интересно, как это будет существовать вместе, какие непредвиденные встречи будут возникать. Эти субстанции тоже будут влиять на движение перформеров, игнорировать их точно не получится. Нам интересно создать такой условный мир, функционирующий по своим законам, у которого есть свой характер поведения, внутренние коды. Среда и объекты — это равноценная часть этого мира.

Когда мы придумывали это мероприятие с Ивом, идея мутирующей субстанции была первичной. В нашем воображении сложился мир, в котором не осталось сложноорганизованных форм жизни, только слизи, плесени, вязкие и текучие вещества. Нам интересно взаимодействие ликвидных материй с более плотными, твердыми, которыми и являются танцоры в точке начала перформанса. Мы расширили идею мутации и ошибки до уровня возвращения в ликвидное состояние, которую предложила Аня. Нисхождение и смена плотности, смена физического состояния в буквальном смысле стала интересной задачей для художников. Эти объекты не носят чисто иллюстративной функции, не являются декорациями, они находятся в живой связи со всем происходящим в пространстве. Они меняют свои характеристики так же, как и перформеры, в результате встреч и пересечений маршрутов.

Наполняя эту форму в том числе движением и объектами, мы соглашаемся с тем, что мы можем расширить способы совместного проведения времени

АК: Мне кажется, что мы стараемся, оставаясь в какой-то узнаваемой реальности, создавать условия для ее странных отклонений. Мы хотим работать с материальностью, но каким-то другим образом: мы с одной стороны остаемся там же, где мы есть, но из этой точки мы можем деформировать, расширять или сужать то, что в принципе возможно между людьми. В эту логику вписываются и объекты, про которые говорила Маша: их всегда можно будет и узнать, и не узнать одновременно.

ЖМ: Получается, вы говорите о таком неантропоморфном мире, об условности, в которой нет иерархии плотностей, антропоцентричности, в которой нам одинаково интересны все субстанции, будь то человек, стена, плесень или жижа. Они вступают в свои хитрые взаимодействия: они могут слипаться и разлипаться как им угодно, у них нет завершенной формы, и потому их сложно узнать, но и не узнать тоже сложно.

АК: Это раз-забывание. Не то, что нас захватили, и мы сдаемся — нет, мы такими и были всегда, просто забыли об этом. Это постоянное возвращение к тому, что я и-это-тоже: и плесень, и земля, и тяжелый метал. И это требует постоянного усилия, потому, что мы такие существа, которые склонны это забывать, чтобы выживать. Меня вдохновляет просто признание того, что это есть.

МХ: Очень важно, что в данном случае звук берет на себя одну из основообразующих функций, а именно развитие драматургии. Это не нарратив, а скорее работа с пунктуацией, она создает условия, в которых происходит изменение состояния и восприятия как зрителей, так и танцоров. Звук — это достаточно мощный инструмент воздействия на атмосферу в пространстве. Пересечения и встречи происходят не только на видимых уровнях: можно встретиться и со звуком, который может быть императивным. Он может задавать определенные условия существования, становиться агентом или хореографом, и Настя Толчнева простраивает его на этом уровне. Вообще хотелось бы, что бы все это работало как единый организм, самостоятельно регулирующий свои процессы как равновесие в химической реакции.

АК: Звук здесь и есть то, что нас собирает. Есть же практика хождения на концерты и прослушивания — это закрепленная в обществе форма совместного времяпрепровождения. Наполняя эту форму в том числе движением и объектами, мы соглашаемся с тем, что мы можем расширить способы совместного проведения времени.