Беседа Николая Ерофеева с Михалом Муравским о фальшфасадах, «Зарядье» и классовой слепоте, состоявшаяся 5 марта 2020 года в Лондоне

Н.Е.

Я хочу поговорить о российской архитектуре последних десятилетий, которую часто называют «постсоветской», хотя Советского Cоюза нет уже почти три десятилетия. Исследователи часто говорят об этом периоде как о переходном от советского, хотя, возможно, уже необходимы новые термины[1]. Если говорить о Москве, столичную архитектуру принято периодизировать по градостроителям; таким образом, мы имеем еще один переход — от лужковской к собянинской архитектуре. У обоих мэров оказались крупные градостроительные амбиции. Возможно, Юрий Лужков — достаточно советская фигура. Его увлечения скульптурами, произведениями художественной самодеятельности можно понимать в рамках позднесоветских практик. С этой точки зрения Сергей Собянин пришел как человек новой эпохи. Закончился ли с его приходом транзит от советского к некоему новому этапу?

М.М.

Очень хороший вопрос, потому что, с одной стороны, Лужков является советским человеком, а с другой — он градостроитель времени «дикого капитализма». Собянин, в таком случае, появляется как нейтрализатор «дикого капитализма» и стремится внести некую стабильность. С другой стороны, Собянин в собственных рекламных материалах сравнивает грандиозность своих работ по благоустройству Москвы со сталинским генпланом 1935 года, а себя, соответственно, со Сталиным[2]. В этом плане и Собянина, и Лужкова можно представить и как советских, и как несоветских политиков.

У меня сформирована рабочая теория о том, что время лужковского правления — эпоха пирамиды, а собянинские последние десять лет — это эпоха рая[3]. Главным моментом «Ночи длинных ковшей» в 2016 году был снос ТЦ «Пирамида» на Пушкинской площади — одной из самых больших «диких» построек в Москве[4]. И, как сказал ведущий одной из телевизионных передач, эта пирамида была символом эпохи, когда капитализм ассоциировался с эпитетом «дикий», а за каждым внешне респектабельным контуром крылись разнообразные криминальные интересы. После сноса другой журналист сказал: «Больше на этом месте уже не будет никаких капитальных построек, это пространство будет возвращено городу и благоустроено для радости москвичей». Пирамида — символ «дикости», который ассоциируется и с архитектурой 1990-х, и с финансовыми пирамидами Сергея Мавроди. По официальной версии время пирамид сегодня закончилось, золотаи «дикости» больше нет, и наступает нормализация. Символом нормализации становится новое публичное общественное пространство — пространство рая.

Н.Е.

В архитектуре 1990-х можно увидеть не только «дикость». Например, Даша Парамонова нашла в ней определенную ценность[5]. В последние годы эта архитектура начинает обращать на себя все больше внимания исследователей и воспринимается не обязательно как проявление китча и безвкусицы. На мой взгляд,она интересна тем, что высвободила пространство для профессиональной свободы архитектора[6]. Она стремилась быть коммуникативной и понятной гражданам, и зачастую в ней было много ироничного. Сейчас это исчезло. Я думаю, у «дикой» архитектуры 1990-х был и социальный смысл. Палатки, которые тогда появились в центре, означали децентрализацию торговли и, по крайней мере в некоторых случаях, развивали малое предпринимательство. После «Ночи длинных ковшей» палатки исчезли, вместо них образовалась более централизованная структура торговли: компания выигрывает тендер, и ее продукты распространяются во всех точках сбыта. Так же и для малых архитектурных форм — павильончиков, палаток, даже туалетов — сейчас чаще используются типовые решения, за счет чего они выглядят более однообразно. Но действительно ли лужковское время было настолько «диким» и коррумпированным, и удалось ли эту коррупцию обуздать?

М.М.

Так, по крайней мере, сейчас это хотят представить в своей риторике городские власти. По их мнению, сейчас меньше коррупции и меньше «дикости» в архитектуре. Мне нравится история со сравнением Елены Батуриной, жены Лужкова, с женой Собянина. У Лужкова жена была девелопером и получала четвертую часть всех московских контрактов. Когда появился Собянин, пошли слухи, что якобы и его жена тоже будет вести бизнес в Москве, она занимается производством плитки и бордюров и лоббирует заказы на них. Это очень удобная теория заговора. Я думаю, что коррупция, точнее, неформальные экономические связи (коррупция очень неантропологическое слово), несомненно, есть, но она работает иначе. Журналист Иван Голунов сказал мне, и это есть в его репортажах, что даже при Лужкове не было такой прямой коррупционной системы, как у Собянина и его заместителей. То есть система усложнилась и разрослась — в ней стало больше игроков, включенных в процесс распределения денег.

Н.Е.

Команда Сергея Собянина привнесла централизацию в городское управление и строительство. Появились крупные структуры по проектированиюи подряду, ответственные за благоустройство. Самое показательная в этом плане — история поглощения КБ «Стрелка» структурами, близкими к мэрии Москвы. «Стрелка» — успешное частное консалтинговое бюро, основанное Александром Мамутом, которое получало от Москвы заказы на разработку концепции городского развития. Однако постепенно государственные структуры взяли на себя эти функции. Теперь «Стрелка» работает в регионах, но не в Москве. Подобная централизация приводит к тому, что город превращается в единую «корпорацию Москва», в которой работают «свои» люди и компании. Другой аспект, который мне кажется важным, — это артикулирование командой Собянина своих достижений как разрыва с советской практикой градостроительства и архитектурного проектирования. Якобы в СССР не было урбанистики и понимания развития города, и сейчас они создают эти дисциплины с чистого листа.

М.М.

Да, архитектурный критик и партнер КБ «Стрелка» Григорий Ревзин постоянно повторяет: в Советском Союзе не было никакой школы ландшафтного дизайна и благоустройства. Возможно, что-то было при Екатерине, но позже и это утратили. И только сейчас, благодаря деятельности КБ «Стрелка», в России впервые появилось ландшафтное искусство. Также «Стрелка» заявляет, что в Советской России не было теории публичного пространства, и сейчас ее наконец-то начали разрабатывать. Но это абсолютно не так. В ХХ веке была серьезная теория благоустройства и озеленения города, на эти темы публиковалась масса книг.

Н.Е.

С точки зрения технократии, советский опыт в целом представляется как нечто архаичное и примитивное. Помимо якобы отсутствующей теории городского планирования, советская эпоха также критикуется за плохое качество строительства. Сейчас огромные усилия направлены на то, чтобы добиться этого качества. В центре Москвы появились невероятно дорогие отделочные материалы, гранитные бордюры. В статье 2016 года Григорий Ревзин писал о привнесении дорогих отделочных материалов как одной из основных заслуг КБ «Стрелка», благодаря которой Москва строится на уровне имперских столиц — Лондона, Парижа, Вены.

М.М.

Историк архитектуры Маркус Ляхтенмяки, с которым мы работаем над статьей о практиках и дискурсах благоустройства прошлого века, изучал статьи в журнале «Строительство Москвы» 1920-х годов, где, наоборот, асфальт приветствовался как прекрасный пролетарский материал, который призван закрыть буржуазную миазму. Теперь Григорий Ревзин открыто пишет, что улица не должна быть асфальтирована и тротуар не должен быть асфальтирован, потому что асфальт — пролетарская, советская вещь. Улица должна быть из камня, стены и потолки должны быть отделаны камнем. Ревзин прямо утверждает, что в городе создается пространство для дефиле и моды: «должны быть зеркала, чтобы можно было смотреть на себя и делать селфи». И действительно, люди стали делать больше селфи в центре города[7]. Сравнение числа селфи, загруженных в социальные сети до и после благоустройства конкретных общественных пространств, стало ключевым методом в отсутствие более надежных аналитических механизмов, с помощью которого измеряется успех градостроительных проектов.

Н.Е.

Сейчас асфальт удаляется из центра Москвы, но это не значит, что его не остается в городской среде. Если доехать до жилых районов за пределами третьего кольца, и тем более за пределами МКАД, гранитов и мраморов там не будет, зато асфальт — пролетарский материал — будет в большом количестве.

М.М.

Для меня это невероятно — смотреть на новое московское жилье через окно поезда, когда приезжаешь в Москву из другого города. Сложно представить себе счастливую социальную жизнь в этих местах. Распроданы ли квартиры в этих домах, или они стоят пустые?

Н.Е.

Доступное жилье, которое там строится, несомненно, нужно, но, на мой взгляд, проблема — в масштабе этого строительства и его однородности. Тенденция жилищного строительства в Москве заключается в повышении этажности. В подавляющем большинстве случаев в Москве и области строятся жилые комплексы с башнями в двадцать пять этажей и более. Этой форме расселения фактически нет альтернатив: за исключением элитных жилых комплексов, у нас нет, например, коттеджной застройки и субурбии, как в американских городах. Квартира в многоэтажных башнях становится универсальным стандартом жилья для среднего класса.

Государственная программа расселения «Реновация» предполагает обмен квартир из пятиэтажек на квартиры именно в таких башнях. Проект реновации во многом сыграл на антисоветских настроениях.В рекламных материалах этой программы акцентировалась якобы запущенность советского жилья, которому противопоставляется жилье «современное». При этом многие не понимают, что, по сравнению с двадцатиэтажными башнями, жизнь в пятиэтажке с низкой плотностью населения и большим количеством зелени вокруг попросту становится недопустимой роскошью по нынешним московским меркам.

М.М.

Российская «просоветскость» и «антисоветскость» интересны в сравнении с Польшей, где дискуссия принимает открыто антисоветский характер. В России эти дискурсы существуют одновременно.

На Московских урбанистических форумах (МУФ) программа реновации, с одной стороны, представляется как снос советского наследия, а с другой — ввод тысяч квартир заявлен как социальный проект, соответствующий своим масштабом и социальными амбициями советскому массовому строительству. Например, на стенде девелоперской компании «ПИК» на одном из МУФ демонстрировались кадры из фильма «Черемушки» Герберта Раппопорта 1962 года, где советское жилье было представлено как отличный, своевременный проект. Теперь, по прошествии времени, «хрущевки» надо сносить, причем с таким же размахом, как они строились в советские годы.

Там же был московский муниципальный стенд с анимацией про строительство в районе Медведково, где старые серые «хрущевки» без деревьев (что, конечно, неправда, потому что советские микрорайоны были очень зелеными) разрушаются, а на их месте вырастают многоэтажные дома с зеленью. Это эстетический прием, напрямую заимствованный из кино 1930-х, — как в фильме Александра Медведкина «Новая Москва» 1938 года[8].

Н.Е.

В центре внимания градостроителей находится в первую очередь российский средний класс. Их изображают на стендах МУФ и в материалах о реновации, для них благоустраивают улицы. Такие институции, как, например, музей «Гараж», видят своей миссией привитие вкуса и стиля и воспитание подрастающего поколения. При этом из города как бы вычеркиваются люди, живущие беднее. Для них центр города не приспособлен, о них не идет речь в программах развития, их не изображают в рендерах Москвы будущего, их словно и вовсе нет. Подобное поведение властей можно объяснить теорией Грамши о «культурной гегемонии» как попытке буржуазии универсализировать свои интересы — и экстраполировать их на все общество в целом[9].

М.М.

Да, многое делается для среднего класса, сфокусированного на себе, постоянно фотографирующего себя, не слишком интересующегося культурой. Eсть теория, что это все совершается с целью деполитизации и деидеологизации, чтобы люди не выходили на площадь с политическими требованиями, а гуляли в парках и разговаривали о японских художниках.

Тем не менее, в Москве существует масса маленьких рабочих городков, скрытых за баннерами и фальшфасадами, которые очень заметны на любой стройке. За ними живут рабочие — в ужасных условиях, «на дне», там котлованы, трущобы и настоящий ад. Самая брутальная жизнь происходит за этими прекрасными фасадами. И в этом аду живут люди, которые строят рай для нового среднего класса. Подобный городок строителей был разбит в парке «Зарядье». Огромное пространство этих фальшфасадов было раньше и на Павелецкой площади — и есть по всей России.

В Польше и других постсоветских странах также есть классовая слепота. Это невероятное неравенство между людьми, конечно, существует везде в мире,но в Москве, на мой взгляд, этот контраст особенно заметен. По моему мнению, его подчеркивает именно материальный артефакт — фальшфасад, на который нанесен бело-зеленый паттерн или рендеры с изображением Москвы будущего. Они акцентируют и заостряют это неравенство. В других постсоветских городах их обычно используют под рекламу, или же на них вовсе нет изображения. Так было и в Москве до 2012 года. Специфика — не в самом контрасте между бедностью и богатством, а в способах, которыми его маскируют.

Н.Е.

Мне это напоминает то, как Фридрих Энгельс описывал Манчестер. Он анализировал вытеснение рабочих в городе в отдельную невидимую сферу. Город проектировался как два параллельных и независимых слоя, чтобы буржуазия ни в какой момент с рабочими не соприкасалась[10]. Так же и в Москве рабочие существуют автономно за фальшфасадами. Эта система становится все более очевидной и на эстетическом уровне — в выборе отделочных материалов. Невероятно дорогие граниты и мраморы часто контрастируют со сверхдешевым профнастилом, фактически безальтернативным на периферии. Социальное неравенство дискредитирует многие городские проекты. Например, был проект реконструкции городских библиотек: в них поставили витринные окна и широкие столы,а потом ругались, что эти пространства заполонили бедняки и всё испортили.Еще более красноречивая — история благоустройства Китай-города. Был потрачен большой бюджет на парк «Горка», который стал привлекать «не ту» публику. Местные жители писали гневные письма, что «все испортил алкодвиж и кальянщики»: мол, на их скамейках теперь сидят и отдыхают бедняки и мигранты[11]. Тут имеет место и национальный вопрос — подразумевается, что благоустройство делается «для своих». Подобные проблемы с социальным неравенством в городской среде не получается заретушировать.

М.М.

Но я хотел бы сказать о некой политической надежде… Я всегда повторяю, что у строителей и гастарбайтеров есть определенная классовая сознательность. Один из них сказал: «Любое здание рождается из дерьма, в котором живут строители»[12]. Это моя любимая цитата. Они расово и классово отличаются от пользователей и потребителей пространств, которые строят, и они это видят, понимают, и это их злит. Но не во всех слоях российского общества есть классовая сознательность — «вернакулярный марксизм-ленинизм», если пользоваться термином Анны Кругловой, существует одновременно с классовой слепотой в современной России[13].

Н.Е.

В статье о фальшфасадах[14] ты писал о лживости этой политизированной архитектуры и урбанистики, в которой многие формы выдают себя за то, чем они на самом деле не являются.

М.М.

Тут уместно вспомнить об идеологии экологии в современной архитектуре. Лжеэкология артикулируется в «Зарядье» так же, как и в торгово-развлекательном комплексе Jewel в Сингапурском аэропорту. Вряд ли это действительно экологичные проекты, скорее — места для перформансов на тему экологии. В России градостроители утверждают, что новые парки озеленяют Москву, но на самом деле бывает и наоборот. Например, детский тематический парк развлечений «Остров мечты» возведен на месте огромного природного парка имени 60-летия Октября. Сейчас вся его территория застроена и превращена в «Диснейленд» с платным входом.

Я считаю, что ложные фасады и «поддельная» современная архитектура («Зарядье», High Line и тому подобное) — действительно фальшивые проекты. Но «Зарядье» — подделка не потому, что оно не похоже на настоящие публичные пространства Америки (например, тот же High Line, как пишут Сергей Медведев и Михаил Ямпольский). Сравнение этих новых селфи-пространств в Москве и Нью-Йорке (а также в Лондоне, Сингапуре и других городах) показывает, что все они лживы, потому что скрывают труд тех, кто их построил. Они отсылают строителей в котлованную зону дерьма за фальшфасад.

Н.Е.

После благоустройства в парках появляется все необходимое для отдыха и рекреации: еда, развлечения, беговые дорожки и спортивные тренажеры. Зачастую природа там отходит на второй план, становится фоном для отдыха. После Парка Горького и «Сокольников» благоустройство дошло и до Лосиного Острова, и Москва рискует утратить еще одно пространство дикой природы.

Помимо лавочек, в таких парках появляются сотрудники правопорядка и видеокамеры, чтобы контролировать поведение граждан. Что ты думаешь про контроль и регламентированность городского пространства?

М.М.

«Зарядье» рекламируется как парк, в котором «нужно потеряться», но де-факто «Зарядье» — очень контролируемое пространство, за ним следят государственные правоохранительные органы и еще несколько сотен камер видеонаблюдения. Такого уровня контроля, конечно, даже на Манежной площади нет. Кстати,о «Зарядье» говорили, что оно похоже на Манежную площадь. Там тоже есть стеклянные купола и подземные помещения — правда, у них немного другая функция; там больше зелени, но и больше контроля.

Н.Е.

О меньшем уровне контроля на Манежной и Красной площадях говорит хотя бы факт, что там проходило довольно много субверсивных художественных акций: концерт Pussy Riot на Лобном месте, акции Александра Бренера, который, надев боксерские перчатки, вызывал Ельцина на бой, и Петра Павленского, когда он приколотил мошонку к брусчатке. Такие акции сложно себе представить в «Зарядье».

М.М.

Да, в «Зарядье» это начнет происходить еще не скоро. Там была одна демонстрация националистов, но ее быстро свернули. Рядом, на Большом Москворецком мосту, была акция психоактивистов, организованная Катрин Ненашевой. Но как только колонна подошлак шестиугольной плитке, где начинается парк, участников задержали, потому что ничего такого странного, незапланированного не должно там происходить.

Н.Е.

В то же время Манежная площадь — исторически место, куда сходились националисты. Там были беспорядки в 2010 году, проходили «Русские марши»…

М.М.

Лужкова ругали именно за то, что он недосмотрел, сделал большую площадь, где возможны подобные сборы. В «Зарядье» такая «свобода» просто невозможна. Чарльз Ренфро, партнер нью-йоркского архитектурного бюро Diller Scofidio + Renfro, спроектировавшего «Зарядье», говорил и мне лично, и публично, что этот парк — пространство для «дикости», свободы и публичных собраний. Он видит «Зарядье» как критику российского федерального закона «О собраниях, митингах, демонстрациях…»[15]. Но парк абсолютно не подходит для этой цели. Мне кажется, это самое контролируемое, самое стерильное, самое мертвое место в городе.

В 1970-е Ричард Сеннетт в книге The Fall Of Public Man[16] критиковал понятие «модернистского публичного пространства» — он называл его мертвым пространством, в котором ничего не происходит. Потом он занялся общественной работой, чтобы найти новые методы наполнения публичного пространства жизнью. Он основал организацию Theatrum Mundi, которая занималась драматургией публичных пространств. По идее «Зарядье» создано как реализация этого сеннеттовского проекта театрализованного публичного пространства, в котором воспевается спонтанность, сенсуальность, настоящая социальная жизнь, аффекты и эстетика свободы. Но на деле «Зарядье» намного мертвее, чем мертвое пространство, о котором писал Сеннетт.

Пример «Зарядья» — не исключение. Подобная идеальная эстетика неолиберального тоталитаризма существует повсеместно: в Нью-Йорке это High Line, в Великобритании — проект The Tide[17] в лондонском районе Гринвич, парк Salesforce[18] в Сан-Франциско. Так что эстетику всего мира можно понять через российскую, собянинскую Москву.

Н.Е.

В теории мертвые общественные пространства возникают, когда их создают сверху вниз, задавая сценарий, который люди отказываются исполнять. «Зарядье» — один из таких проектов. Но одновременно это как бы демократическое пространство. Может ли демократическая программа развития города быть реализована с помощью авторитарных средств?

М.М.

Не думаю, что это возможно, хотя есть и противоположное мнение. В ходе дискуссии, посвященной идеологии парка «Зарядье» и программе благоустройства общественных пространств Москвы, флагманом которой он является, географ Ольга Вендина на этот же вопрос ответила утвердительно, сказав, что в «Зарядье» создается искусственная среда, которая подчеркивает и дает свободу. Такая свобода, по мнению Вендиной, в духе социальной инженерии формирует сознание и воображение граждан. То есть парк «Зарядье» представлен архитектурным инструментом создания свободы — по указу сверху.

Пример, который я всегда привожу, — интервенция главного архитектора Москвы Сергея Кузнецова на выставке, посвященной нашему проекту о «Зарядье». Там выставлялась работа «Красная площадь и аукционисты» Ариадны Арендт[19]. В углу Красной площади изображено зеленое место, похожее на «Зарядье». В работе есть наглость, есть провокация, есть секс, есть сенсуальное пространство настоящей, не авторитарной, свободы, которое никогда не удастся построить в системном «Зарядье». Мы выставили эту картинку так, чтобы показать, что вот свобода — другая, не та, которую предлагают. Сергей Кузнецов на открытии одного из «мини-Зарядий» рядом с ЗИЛом сказал, что в Москве из–за благоустройства все сейчас чувствуют себя свободными и в безопасности, и тому есть доказательство: камеры видеонаблюдения зарегистрировали, что люди в «Зарядье» регулярно занимаются сексом[20]. Мы знаем, что есть свобода, потому что наш тоталитарный «паноптикум» это снял.

Н.Е.

В нашем разговоре не раз возникали параллели с западными проектами. Одна из ключевых тенденций в архитектуре последнего десятилетия — ориентация на глобальные современные архитектурные формы. «Зарядье» спроектировано бюро Diller Scofidio + Renfro, Норман Фостер строит башню в Екатеринбурге. При том что в социально-политической риторике последних лет происходит поворот от Запада, кажется, что на архитектурных контактах с западными архитекторами это не сказывается. Стоит ли видеть тут идеологическую гибкость современной архитектуры, позволяющую ведущим студиям работать в странах с разными политическими режимами? В то же время, достаточно отчетливо прочитывается и новый национальный стиль, в котором построен, например, центр города Йошкар-Ола. Что ты думаешь о «западности» и «народности» в российской архитектуре?

М.М.

На мой взгляд, более отчетливая тенденция, чем «народность» и «западность», — это сознательная идеология современности. Например, в материалах, которые КБ «Стрелка» выпускает для своих программ, есть цитата президента Путина, в которой он утверждает, что в городе «все должно быть удобно и по-современному». Я думаю, что это дефиниция российской архитектуры второй декады XXI века. Она должна быть не слишком народной и русской, но удобной и современной. Возможно, с какими-то русскими акцентами. Проект реконструкции Йошкар-Олы — международная тенденция[21]. Йошкар-Ола выдает себя за старый город, такой как Венеция, Брюссель или Брюгге, — подобные реплики старины можно найти в Китае и во всем мире; это космополитический проект во многих отношениях.

Н.Е.

Ты видишь это как проект международного неолиберализма? Или все–таки тут есть российская специфика?

М.М.

Еще рано утверждать, что мы вернулись к националистической архитектуре или эстетике. Конечно, где-то в Подмосковье открыли новый гиперлужковский собор Вооруженных сил России, который украсили мозаикой с изображением Путина, Сталина, Шойгу, Матвиенко и Володина. А в середине 2019 года известный журналист Иван Демидов стал директором «Зарядья» после того, как Павел Трехлебов, который раньше строил парки развлечений в Краснодарском крае, отправился работать в Парк Горького. Демидов, очевидно, плотно связан с московским миром современного искусства. Сразу же он переделал бывший подземный археологический музей (довольно забавный и архаичный лужковский проект) в музей современного искусства. На первый взгляд, своего рода хипстерский, де-лужковский акт. Но чья была одна из их первых выставок после открытия? Зураба Церетели!

Н.Е.

До сих пор мы говорим о Москве. Но у собянинской команды гораздо больше политических амбиций, чем благоустройство одного города. Марат Хуснуллин, Максим Решетников, Валерий Фальков и другие люди, которых называют близкими Собянину, получили соответствующие должности, чтобы работать уже по всей России. В одном из первых интервью в кабинете министров Хуснуллин сказал: «Мы будем продвигать наше видение удобного и современного девелопмента на всю Россию». Какие ты видишь перспективы?

М.М.

Хороший вопрос, потому что такие штуки, как «комфортная городская среда», должны иметь программу, направленную на благоустройство всей страны. И Хуснуллин, и Шувалов занимаются этим. Бюджет государственной программы по благоустройству — 20–40 миллиардов рублей. Это бюджет одного только парка «Зарядье». Бóльшая часть этих денег предназначалась для благоустройства дворов. А для благоустройства сотни парков по всей России было выделено 60 миллионов рублей. Поэтому в регионах преобразования пока довольно локальны. В Йошкар-Оле невероятные трансформации центра закончились после того, как глава республики сел в тюрьму. Я взял интервью у главного архитектора, а также у главы локального строительного управления, который сказал: «Хорошо было бы заказать проект у „Стрелки“, но у нас абсолютно нет на это бюджетных возможностей. Их нет даже у людей из команды Натальи Фишман в Казани. Поэтому мы стараемся нашими средствами проектировать а-ля „Стрелка“». Глава «Йошкар-Строя» сказал, что менеджеры КГС (Комфортной городской среды) предлагали ему поехать в Москву и посмотреть на «Зарядье», чтобы он вдохновился, а потом попытался повторить это в Йошкар-Оле. Он, конечно, не очень оптимистично отнесся к этому предложению. В Грозном я видел парки, которые проектировало КБ «Стрелка». Это проекты другого масштаба, с намного меньшими бюджетами.

Н.Е.

При невероятном объеме строительства в России сегодня очень мало его независимого обсуждения. Бóльшая часть текстов о благоустройстве носит рекламный характер. В России отсутствует критический дискурс об архитектуре и градостроительстве. Одни из немногих регулярно высказывающихся о российской урбанистике — блогер Илья Варламов и его подражатели. Они ездят по городам и делают репортажи «плохой Омск — хороший Омск». В таком ракурсе вся проблематика городского развития сводится к дихотомии — что построено хорошо, а что плохо. И главный элемент эстетики и идеологии Варламова, как я понимаю, — понятие качества. В подобном анализе отсутствует элементарный вокабуляр обсуждения архитектуры.

М.М.

Варламов исследует качество строений: «Вот здесь плохо сделано и скоро развалится, а тут использованы плохие материалы». Затем он едет в Лондон,в парк The Tide, и говорит, что здесь все прекрасно, потому что все сделано с очень высоким качеством. На всех фестивалях «Зодчество», на форумах все тоже постоянно говорят о качестве. Это главные ценности — свобода, качество и удобство. Архитектура должна быть удобна, современна и качественна, как новый iPhone. И всё.

Н.Е.

В теории автономную критическую позицию могли бы занять академические институты, но пока в России этого не происходит. Архитектурные критики так или иначе становятся лояльными власти и не могут позволить себе критических высказываний. Наиболее красноречивый пример — Григорий Ревзин, который после начала сотрудничества с КБ «Стрелка» стал выступать как защитник и пропагандист официальных проектов. Так институт критики в России преобразуется в институт урбанистов.

М.М.

И критиков, и урбанистов можно купить. В этом смысле разница между Варламовым и Ревзиным не очень большая. Варламов популярнее, Ревзин умнее, но они говорят похожие вещи.

Это статья из книги «Одновременность неодновременного». Читайте другие статьи в коллекции на syg.ma.

Николай Ерофеев

Историк архитектуры, специалист в области архитектуры ХХ века, кандидат исторических наук Университета Оксфорда, преподаватель в Манчестерской школе архитектуры и Университете Манчестера.

Михал Муравски

Антрополог и исследователь архитектуры, профессор Университетского колледжа Лондона (UCL).

Примечания

1. Ferenuhová S., Gentile M. Introduction: Post-Socialist Cities and Urban Theory // Eurasian Geography and Economics: Post-Socialist Cities and Urban Theory, No 57/4–5, 2016. P. 483–496.

2. https://ru.wikipedia.org/wiki/Генеральный_план_реконструкции_Москвы.

3. См., в том числе, художественный проект «ПираМММида»: https://www.pirammmida.life.

4. https://www.bfm.ru/news/321818.

5. См.: Парамонова Д. Грибы, мутанты и другие: архитектура эры Лужкова. М., 2013. Цифровое издание.

6. http://www.sobaka.ru/city/urbanistics/104403.

7. См.: https://moslenta.ru/city/moskvichi-stali-bolshe-fotografirovatsya-nochyu-21-11-2017.htm; https://strelkamag. com/ru/article/chempionat-zakonchilsya-selfi-ostalis-kak-prizhivayutsya-obnovlennye-k-chm-ploshadi-i-parki; https:// rg.ru/2018/08/28/reg-cfo/aleksej-muratov-blagoustrojstvo-eto-ne-tolko-krasota-no-i-zdorove.html.

8. Фильм «Новая Москва» («Песня о Москве», «Веселая Москва», 1938) режиссера Александра Медведкина на экраны не вышел — М.М.

9. https://ru.wikipedia.org/wiki/Культурная_гегемония.

10. Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии. М., 1984.

11. https://moslenta.ru/city/ogoltelaya-pyanaya-biomassa.htm.

12. Цитата из фильма Егора Исаева «По другую сторону стены». https://vimeo.com/325180633.

13. Kruglova A. Social Theory and Everyday Marxists: Russian Perspectives on Epistemology and Ethics // Comparative Studies in Society and History, No 59/4, 2017. Р. 759–785.

14. Murawski M. False Façade: Disavowed Infrastructure and Everyday Marxism in Putin’s PPParadise // https://www.youtube.com/watch?v=L3oStqsV5Q8

15. http://letters.kremlin.ru/info-service/acts/23.

16. Sennet R. The Fall of Public Man. New York: W.W. Norton & Company, 2017.

17. https://www.greenwichpeninsula.co.uk/the-tide/.

18. https://salesforcetransitcenter.com/salesforce-park/.

19. Кравчук Д., Муравски М. Портал Зарядье. М.: Музей архитектуры им. Щусева; Институт Зарядьеологии, 2020. С. 18–19. https://www.michalmurawski.net/portal-zaryadye-ru.

20. https://moslenta.ru/city/raskryt-istochnik-informacii-o-lyubovnikakh-v-zaryade-22-08-2018.htm?utm_source=from_lenta.

21. Проект реконструкции центра Йошкар-Олы начался около 2000 года и был почти закончен в 2017 году. — М.М.