Текст британского философа о свободе, импровизации, детерминированности действия и автономии, написанный в ходе длительной коллаборации с экспериментальными музыкантами.

Источник

Текст написан для перформанса с Маттином
в рамках четвертого эпизода фестиваля Arika
«Свобода — это постоянная борьба»
21 апреля 2013 года, трамвай, Глазго

Комментарий переводчика:

Линия критики, утверждаемая в этом тексте Рэя Брассье, связана с постановкой под вопрос и переопределением понятий «свободы» и «автономии», с которыми принято ассоциировать импровизационное действие. Здесь оба понятия не полагаются как заранее данные, по умолчанию готовые к реализации посредством волевого акта импровизатора: наоборот — текст настаивает на отказе от закрепленности свободы за волей, автономии — за индивидуальностью импровизатора, а самой импровизации — за эстетическим измерением, понятым обособленно как от материальных, так и от социоэкономических процессов.

Подобная контр-метафизическая критика волюнтаристского подхода к действию требует расширения понятия импровизации за пределы сугубо эстетического регистра. Используя наработки американского системного философа Уилфрида Селларса, Брассье обращается к детерминативным истокам агентности в физических, биологических и культурных измерениях. Этот подход дает возможность ввести различие между импульсивной и компульсивной механикой действия — последняя и является ключом к пересмотру импровизации как автономного процесса, неподконтрольного власти эгоистического импульса.

Перевод Антона Тальского
под редакцией Никиты Сафонова

Каковы условия «свободной импровизации»?

Для начала стоит разобраться с концептами «свободы» и «импровизации».

Сперва «свобода». Нужно отличать свободу от волюнтаризма. Волюнтаризм понимает свободу как свойство волевого акта, осуществляемого неким «я» (self). Для того, чтобы акт мог квалифицироваться как «свободный» в волюнтаристском смысле, ни «я», ни принадлежащий этому «я» акт, не должны быть детерминированы какими-либо предзаданными причинами. Cвободный акт воли извергается ex nihilo: предполагается, что он не детерминирован — ни психологическими диспозициями, ни физическими процессами. Этот продукт «воли» и есть то, что волюнтаризмом абсолютизируется, возводится в статус некоей оккультной силы, приводимой в действие суверенным «я». «Свобода» в этом смысле недопустимо метафизична — она взывает к сущностям и силам, являющимся как минимум сомнительными. «Я» обнаруживает детерминирующую власть в собственном акте. Альтернативное понимание свободы как акта самоопределения (self-determination) предполагает, что акт детерминирует сам себя. Чтобы стало яснее, нужно представить работу рефлексивности в понятии самоопределения: не «я» действует само по себе (self acting on itself), но акт действует сам по себе (act acting on itself). Далее я буду использовать слово «акт» в этом значении «акта, который действует сам по себе». Способность совершать акт складывается из двух поведенческих пластов: один уровень — это поведение, управляемое паттерном, другой — поведение, подчиняющееся правилу. Акт является результатом суперимпозиции этих двух уровней — наложением поведения, подчиняющегося правилу, на поведение, управляемое паттерном. Акт — продукт сплетения этих двух уровней, его нельзя свести к одному из них.

Поведение, управляемое паттерном, повсеместно встречается в сферах биологии и физики. Физические системы распознают комплексные паттерны без намерения. Паттерн воплощается компонентами системы, каждая часть которой конституирует его. В оформлении такой конституции нет сознания, как и в любой электрической схеме (такой механизм ориентируется на паттерн, не нуждаясь в репрезентированности паттерна в отдельных своих частях). Например, повороты и подрагивания, совершаемые танцующей пчелой, происходят по причине (for a reason) — чтобы сообщить другим пчёлам информацию о нектаре — но без всякого намерения по отношению к этой причине. Пчела не имеет сознания, которое позволило бы ей осуществлять танец намеренно:

Можно сказать, что повороты и подрагивания пчелы, возвращающейся с клеверного поля, происходят в силу (because of) их принадлежности комплексному танцу, но что это значит? Подразумевает ли подобное утверждение, что пчела отдает себе отчет в танце и действует так, будто намеревается реализовать танец? Если мы отклоняем данную идею, не должны ли мы также отказаться от высказывания о том, что паттерн танца как целое включён в каждый отдельный случай поворота и подрагивания? Очевидно, нет. Мы можем объяснить феномен танца как эволюционный, выдвигая интерпретацию: это подрагивание происходит в силу комплексного танца, частью которого оно является, если мыслить в терминах выживаемости групп пчёл, использующих подобные формы поведения. Можно, конечно, отнести силу причинности к абстракции и в результате поддаться на провокацию найти опору в менталистском языке интенций и умыслов, однако в интерпретации, предложенной нами, паттерн танца не является абстракцией, он воплощен поведением определенного вида пчел. [1]

Подрагивания пчелы являются частью танца — что это значит? Как утверждение о том, что каждое движение случается в силу танца, объясняет подрагивание? Такое высказывание означает, что органическое движение происходит по причине — оно имеет адаптивную функцию, но эта причина (или функция) никак не репрезентирована в мозге мотивированного ей организма. Таким образом, следует провести различие между осуществлением действия по причине (doing something for a reason) и в силу причины (doing something because of a reason). Способность как-либо действовать в силу причины вытекает из возможности действовать по причине, но не должна быть спутана с ней.

Возможность быть мотивированным некоторой причиной — диспозиция, укоренённая в рудиментарных диспозиционных механизмах. И поведение, управляемое паттерном, и поведение, управляемое правилом, порождаются обусловливанием (conditioning): поведение, управляемое паттерном, сменяет диспозиции, детерминированные биологически, а поведение, подчиняющееся правилу, — диспозиции, приобретённые культурно. Поведение диспозиционно обусловлено, поэтому способность к акту предполагает необходимые диспозиционные расстановки. Но несмотря на то, что уровни поведения диспозиционны, ни биологические привычки, ни социальные обычаи не являются строго детерминистическими. Это адаптивные механизмы, способные к перекалибровке при встрече с непредугаданными обстоятельствами. Подобная адаптивная импровизация встречается в биологическом и культурном измерениях. Осуществление акта необходимо, но этого недостаточно. Свободный акт не противопоставлен ни биологической привычке, ни социальной конвенции — они предоставляют условия для осуществления акта — но только в том случае, если подходящие диспозиции верно сконфигурированы. Инстинкт и конформность — соответственно биологическая и социальная диспозиции. Они соотносятся с уровнями управляемого паттерном и управляемого правилом поведения. В той же мере, в какой правила являются подвидами паттернов, конвенции — это подвиды инстинктов. Чтобы быть способным действовать в силу правила, необходимо приобрести способность подчиняться правилу: способность подчиняться является предпосылкой способности производить команду. Отсутствие описанных условий ведет к господству тирании инстинкта. Эгоизм (selfhood) тираничен постольку, поскольку представляет собой только набор стимулов (drives). Акт замещает тиранию импульсивного «я» правилом субъекта. Но именно акт и является субъектом. Он никому не принадлежит. Через самоопределение субъектная компульсия берёт верх над эгоистическим импульсом. Такая деперсонализация — и есть условие действия. Она вынуждает действовать. Для самоопределения механизмы должны приобрести способность представлять управляющие их поведением правила — так, чтобы схватывать управляющий паттерн как таковой. Существует переход с уровня управляемой правилом диспозиционной реакции к уровню, где правило распознаётся именно как правило. Это распознавание изменяет суть правила — от правила как ограничения к правилу как мотивирующей действовать причине. С помощью такой трансформации механизмы обучаются схватывать определяющую их поведение конфигурацию как причину для действия. Распознавание требует инволюции, в ходе которой ответ на паттерн, порождающий код, будет ответом самой последовательности паттерна на код. Распознавание кода, порождающего управляемую правилом подчинённость, конвертирует механический импульс в компульсивность действия. Инволюция как основание для распознавания — это чисто механическая рефлексивность. Приобретение релевантных возможностей распознавания необходимо для владения верными компетенциями. Инволюция компетенций является ключом к трансформации, за счёт которой эгоистический импульс сменяется анонимной компульсией. Это — ключ к материалистическому пониманию автономии.

Автономия понимается превратно, когда ее критикуют как индивидуалистический или либертарианский фетиш. Автономия, понятая как акт самоопределения — это опустошение эгоизма и субъективация правила. «Некто», субъективирующий себя под влиянием правила, является анонимным агентом акта. Быть субъективированным значит действовать, подчиняясь правилу, которое без исключения относится ко всем и каждому. Речь не о том, что некто связывает своё «я» с правилом. Субъектом является действие акта в отношении себя самого, его самоопределение. Акт — единственный субъект, он всегда остается безликим. Но он может быть запущен (triggered) только в очень специфических обстоятельствах. Самим признанием правила порождаются достаточные условия для отклонения от задействования акта (или вообще для его провала) в соответствии с правилом, конституирующим субъективность. Такое признание запускается релевантным механизмом распознавания, не требующим наличия какого-либо сознающего «я».

Идеал «свободной импровизации» парадоксален: для того, чтобы импровизация была свободной, она должна быть актом самоопределения — это, в свою очередь, требует инволюции нескольких серий механизмов. Именно этот инволютивный процесс и есть агент акта — не обязательно человеческий. Он не должен быть спутан с «я» импровизатора, которое кажется скорее сильнейшим препятствием для проявления акта. Импровизатор должен быть подготовлен к действию в качестве агента под прикрытием — в интересах всех тех механизмов, что приводят в действие акселерацию или конфронтацию, требующиеся для реализации акта. Акт возникает в точке переплетения между собой правил и паттернов, причин и поводов. Это ключ, открывающий загадку создания объективностью субъективности. Субъект как агент акта — суть точка инволюции, в которой объективность определяет собственную детерминацию: агентность — процесс второго порядка, в ходе которого нейробиологические или социоэкономические детерминанты (к примеру) порождают собственную детерминацию. В этом смысле распознать не-свободу волюнтаристского действия — значит выйти к компульсивной свободе.

[1] — Sellars Wilfrid, Some Reflections on Language Games